отором мне крайне тягостно... Но вы, кажется, явились ко мне  как  друг,  и
лучше всего я могу доказать свое доверие вам  как  другу,  если  скажу,  что
речи, которые леди Пенелопа Пенфезер вела о моей сестре,  свидетельствуют  о
том, что Кларе пришло время  упорядочить  свое  положение.  И  добавлю,  что
весьма опасаюсь, как бы разрыв отношений моей сестры  с  этим  человеком  не
повредил сильнейшим образом ее доброй славе. Они получат  Неттлвуд,  а  жить
смогут раздельно: он предложил, что примет соответствующие меры в самый день
свадьбы. Положение замужней женщины поставит ее выше всяких сплетен и спасет
от нужды, от которой - должен с горестью признать это - я в  скором  времени
уже не буду в состоянии ее избавить.
   - Позор! Позор! Позор! - вскричал Тачвуд и заговорил еще резче и быстрее,
чем обычно. - Неужто вы можете отдать свою  плоть  и  кровь  человеку  вроде
этого Балмера даже теперь, когда вы знаете, что он за птица, только  потому,
что озлобленная старая дева распространяет сплетни о вашей сестре? Не больно
вы уважаете высокочтимое имя Моубреев! Знай мой бедный,  старый  простоватый
родитель, на что готовы пойти носители этих двух звучных  слогов  лишь  ради
того, чтобы обеспечить себе кусок хлеба, он поставил бы благородных Моубреев
не выше смиренных Скроджи. Полагаю, что и молодая особа такая же..,  так  же
торопится выйти замуж за кого попало?
   - Простите, мистер Тачвуд, - ответил Моубрей,  -  истинные  чувства  моей
сестры совершенно противоположны тому, что вы ей приписываете, и  настолько,
что мы с ней сейчас расстались почти в ссоре из-за того, что  я  поддерживаю
домогательства этого господина. Бог свидетель однако,  что  я  так  поступил
лишь потому, что не видел иного выхода из крайне неприятного  положения.  Но
поскольку вы расположены, сэр, вмешаться в это дело и помочь мне  выпутаться
из крайне сложных обстоятельств, которые, готов  признать,  еще  усложнились
из-за моей опрометчивости, я готов все передать в ваши руки, как если бы  вы
были моим отцом, вставшим из могилы. Все же не могу не  выразить  удивления,
что вы так хорошо осведомлены обо всех этих делах.
   - Разумные речи, молодой человек! -  одобрил  путешественник.  -  Что  же
касается моей осведомленности, то я уже довольно давно знаю о  кознях  этого
господина Балмера так  подробно,  словно  находился  подле  него,  когда  он
выкидывал свои подлые штуки  с  вашей  семьей.  Сейчас  вы,  наверно,  и  не
подозреваете, - продолжал он конфиденциальным тоном, - что событие, которого
вы еще так недавно желали, в известном смысле состоялось уже  раньше  и  что
брачный  обряд  между  вашей  сестрой  и   человеком,   именующимся   лордом
Этерингтоном, уже имел место?
   - Берегитесь, сэр! - запальчиво вскричал Моубрей.  -  Не  злоупотребляйте
моим благодушием - это не предмет для дерзких шуток, место и время  для  них
тоже неподходящие.
   - Я говорю вполне серьезно, и это такая же правда, как то, что я  питаюсь
хлебом насущным, - возразил  Тачвуд.  -  Обряд  совершил  мистер  Каргил,  и
имеются два живых свидетеля, которые слышали, как  были  произнесены  слова:
"Я, Клара, беру  тебя,  Фрэнсиса",  или  же  другие  соответствующие  слова,
принятые шотландской церковью вместо этой священной формулы.
   - Это невозможно, - объявил Моубрей. - Каргил  не  осмелился  бы  сделать
такую вещь: совершить тайно то, о чем  вы  говорите,  значило  бы  для  него
лишиться прихода.  Ставлю  свою  душу  против  лошадиной  подковы,  что  это
выдумка. А вы являетесь, сэр, ко мне, когда семью нашу постигло бедствие,  с
россказнями, в которых не больше истины, чем в алкоране.
   - В алкоране (или, точнее, в коране,  ибо  "ал"  -  грамматический  член)
имеются кое-какие бесспорные истины но дело сейчас не в этом. Мне  придется
изумить вас еще больше. То, что ваша сестра вступила в  брак  с  этим  самым
Балмером, присвоившим титул лорда Этерингтона, - истинная правда. Но  правда
и то, что брак этот не стоит и мараведиса, ибо она в  тот  миг  думала,  что
сочетается с другим лицом, одним словом - с Фрэнсисом  Тиррелом,  который  и
является тем, за кого выдает себя Балмер, - дворянином с высоким  положением
и богатством.
   - Я не могу уразуметь во всем этом ни единого слова, - сказал Моубрей.  -
Сейчас же пойду к сестре и спрошу у нее, есть ли хоть капля  правды  и  этой
необыкновенной истории.
   - Не уходите, - сказал Тачвуд, удерживая его. - Я объясню вам  решительно
все. А чтобы несколько успокоить вас, скажу  сразу,  что  Каргил  согласился
совершить брачный обряд лишь потому, что вашу сестру оклеветали, уверив его,
что брак - единственная возможность спасти ее репутацию. И я  лично  уверен,
что в основе сплетен, распускаемых леди Пенелопой,  лежат  только  отголоски
этих клеветнических слухов.
   - Если бы я мог так думать, - сказал Моубрей, - если бы я мог думать, что
это правда - а ведь тут  не  трудно  было  бы  усмотреть  причину  странного
поведения моей сестры, - если бы иметь право считать, что это верно,  я  пал
бы ниц перед вами, как перед ангелом божьим!
   - Хорошенький, нечего сказать, ангел! - сказал Тачвуд,  кинув  отнюдь  не
восторженный взор  на  свои  короткие,  толстые  конечности.  -  Слыхали  вы
когда-нибудь, чтобы  ангелы  носили  гамаши?  Или,  может  быть,  по-вашему,
ангелов посылают с небес спасать разорившихся лошадников?
   - Называйте меня как хотите, мистер Тачвуд, - сказал молодой  человек,  -
только пусть ваш рассказ будет правдой, а моя сестра - невинной.
   - Хорошо сказано, сэр, - ответил старик, - хорошо сказано.  Так,  значит,
вы готовы руководиться моей осмотрительностью и жизненным  опытом.  Смотрите
же,  никаких  опрометчивых   действий,   никаких   дуэлей,   никаких   драк.
Предоставьте мне действовать за вас, и ваша лодка войдет в гавань под  всеми
парусами.
   - Сэр, я  должен  чувствовать  и  поступать  как  джентльмен...  -  начал
Моубрей.
   - Как дурак, - прервал его Тачвуд, - вот самое  подходящее  слово.  Ничто
так  не  устроило  бы  этого  Балмера,  как  завершить  все  свои  гнусности
стрельбой: он отлично знает, что человек, умеющий расщепить пулю  об  острие
перочинного  ножика,  всегда  может  сохранить  нечто  вроде  доброй  славы,
несмотря на любые свои подлости. Но я уж постараюсь закрыть  для  него  этот
выход. Садитесь, будьте благоразумны и выслушайте эту  странную  историю  во
всех подробностях.
   Моубрей послушно сел, и Тачвуд на свой  манер  и  с  большим  количеством
характерных для него вводных замечаний поведал ему  о  юной  любви  Клары  и
Тиррела, о причинах, побудивших Балмера сперва содействовать их переписке  в
надежде, что своей тайной женитьбой брат окончательно погубит себя в  глазах
отца, о перемене в его намерениях, когда он увидел, какое  значение  придает
старый граф женитьбе своего предполагаемого наследника на мисс  Моубрей,  об
отчаянной выходке,  которую  он  учинил,  заняв  место  брата,  и  обо  всех
последствиях ее, которых здесь незачем напоминать,  поскольку  сам  виновник
весьма подробно изложил их в переписке с капитаном Джекилом.
   Когда рассказ был окончен, Моубрей, совершенно ошеломленный  необычайными
вещами, которые он услышал, некоторое  время  оставался  в  задумчивости,  а
затем спросил, какие существуют доказательства,  что  эта  странная  история
правдива.
   - Показания, - ответил Тачвуд,  -  человека,  принимавшего  деятельнейшее
участие во всех этих интригах с самого начала и до конца. На мой взгляд,  он
такой же прожженный негодяй, как сам дьявол, с тою лишь  разницей,  что  это
смертное исчадие ада творит зло, я полагаю, не ради самого по  себе  зла,  а
ради сопряженной с ним выгоды. Не могу сказать, послужит ли ему это  защитой
перед судом совести, но в его характере все же была человечность,  и  потому
мой старый знакомец всегда готов был творить и добро и зло, лишь  бы  выгода
была та же.
   - Клянусь душой, - сказал Моубрей, - вы, кажется, имеете в виду Солмза! Я
всегда подозревал, что он отъявленный мерзавец, а теперь, выходит, он к тому
же и предатель. Но как вам удалось свести с ним знакомство, мистер Тачвуд?
   - Тут был особый случай, - сказал Тачвуд. -  Мистер  Солмз  -  необычайно
деятельная личность, и его не вполне удовлетворяет ведение только  тех  дел,
которые поручает ему хозяин. Вот он и решил обстряпать одно дельце для  себя
самого: считая, по-видимому, что покойный граф Этерингтон позабыл достаточно
вознаградить его за верную службу в качестве  камердинера  своего  сына,  он
решил исправить эту забывчивость стофунтовым  вексельком  на  нашу  фирму  с
подписью, весьма  похожей  на  подпись  покойного.  Эта  ошибочка  его  была
обнаружена,  и  мистер  Солмз,  orteur     данного
векселька, был бы отдан под охрану полицейского офицера с Боу-стрит, если бы
я не изыскал способа освободить его под условием, что он сообщит мне во всех
подробностях тайную историю, которую я только что пересказал вам.  Насколько
я мог узнать  Тиррела  в  Смирне,  он  вызвал  во  мне  большое  сочувствие,
которого, как вы легко поймете, никак не  умалили  страдания,  пережитые  им
из-за изменнического поведения брата. Пользуясь  услугами  этого  Солмза,  я
расстраивал все искусные замыслы его хозяина. Так, например, едва узнав, что
Балмер намеревается  сюда  приехать,  я  устроил  так,  что  Тиррел  получил
анонимное предупреждение: я понимал, что  оно  заставит  его  с  дьявольской
поспешностью сорваться с места, чтобы  помешать  планам  Балмера.  Я  хотел,
чтобы все действующие лица собрались вместе у меня на  глазах  и  я  мог  бы
сводить и разводить их, как мне взбредет на ум.
   - В данном случае, - сказал  мистер  Моубрей,  -  вы  явились  виновником
поединка между братьями, в котором оба они могли погибнуть.
   - Не могу отрицать, не могу, - ответил несколько смутившийся  Скроджи,  -
но это уж случайность, все предусмотреть невозможно. Черт побери, меня опять
едва не провели, так как Балмер послал того парня, Джекила (он не  такая  уж
черная овца, есть и у  него  белые  волоски),  договориться  с  Тиррелом  на
условиях, моему агенту неизвестных. Но бог милостив, я  все  раскрыл,  а  уж
каким способом - вы вряд ли догадаетесь.
   - Весьма вероятно, что не догадаюсь, - ответил Моубрей. -  Источники,  из
которых вы  черпаете  сведения,  обнаружить  так  же  нелегко,  как  нелегко
уразуметь ваш довольно-таки непростой способ действий.
   - Ну и что ж, - возразил Тачвуд. - Простаки от своей простоты погибают, а
я действую осмотрительно и внимательно оглядываюсь по  сторонам.  А  что  до
источников сведений, то я даже подслушивал, сэр, да,  подслушивал:  я  знал,
как пользоваться стенным шкафом с двойной дверью, который  завела  себе  моя
хозяйка, и не раз заходил туда -  не  реже,  чем  она  сама.  Такой  изящный
джентльмен, как вы,  наверно  предпочел  бы  перерезать  человеку  горло,  я
полагаю, чем подслушивать из  стенного  шкафа,  даже  если  бы  речь  шла  о
предупреждении убийства?
   - Разумеется, сэр, мне бы это и в голову не пришло, - сказал Моубрей.
   - Ну, а мне пришло, - ответил Скроджи, -  и  я  узнал  достаточно,  чтобы
намекнуть Джекилу о вещах, которые, кажется, вызвали  у  него  отвращение  к
порученному ему делу, так что дичь теперь  у  меня  в  руках.  Балмер  может
довериться только Солмзу, а Солмз пересказывает мне все.
   Тут Моубрей не мог не выказать известного раздражения.
   -  Поскольку,  сэр,  вы  так  любезно  занялись  делами,  весьма   близко
затрагивающими нашу семью, я предпочел бы,  чтобы  вам  благоугодно  было  с
самого начала быть со мною откровеннее. Ведь я в течение  нескольких  недель
состоял в дружбе с проклятым негодяем, которому  должен  был  бы  перерезать
глотку за его гнусное поведение с моей сестрой. Ведь я терзал ее  и  себя  и
каждый вечер позволял обирать себя мошеннику, с которого  вы,  будь  на  это
ваша добрая воля, могли сорвать маску, сказав одно только слово. Я полностью
отдаю должное вашим благим намерениям, сэр, но, клянусь душой,  не  могу  не
пожалеть о том, что ваше поведение  не  было  более  откровенно  и  окружено
меньшей таинственностью. И я очень опасаюсь, что  ваш  вкус  к  ловкой  игре
одержал верх над осмотрительностью и что из-за этого все спуталось  в  такой
клубок, который вам самому будет очень трудно размотать.
   Тачвуд только улыбнулся и покачал головой с горделивым  сознанием  своего
превосходства.
   - Молодой человек, - сказал он, - когда вы хоть  немного  пошатаетесь  по
белу свету, особливо же за пределами этого тесного островка,  вы  убедитесь,
что для доведения таких дел до благополучного конца требуется больше  умения
и ловкости, чем представляют себе недогадливый  Джон  Буль  или  неотесанный
шотландец. Тогда вы узнаете, как творится на этом свете политика, в  которой
все - мины и контрмины: то делаешь ложный выпад, то наносишь настоящий удар.
Я смотрю на вас, мистер Моубрей, как  на  молодого  человека,  избалованного
долгим сидением дома и общением с дурной компанией. И  если  вы  согласитесь
следовать моим советам, я берусь направить на путь истинный ваше разумение и
одновременно восстановить ваше состояние.  Не  возражайте  мне,  сэр!  Я  по
собственному опыту отлично знаю, как в  подобных  случаях  отвечают  молодые
люди: они самонадеянны, сэр, так самонадеянны, словно исколесили весь  белый
свет. Я терпеть не могу возражений, терпеть не могу. И скажу вам по правде -
из-за того, что Тиррелу взбрело на ум все время возражать мне,  я  предпочел
открыться вам, а не ему.  Я  хотел,  чтобы  он  бросился  в  мои  объятья  и
доверился моему руководству. Но он заколебался, а я презираю колебания. Если
он воображает,  что  у  него  хватит  ума  самому  вести  свои  дела,  пусть
попробует, пусть попробует, я отнюдь не отказываюсь в подобающее время  и  в
должном месте сделать для него все,  что  от  меня  зависит,  но  пускай  он
немного дольше побудет в смущении и растерянности. Теперь,  мистер  Моубрей,
вы видите, что я за старый чудак, и можете сразу ответить мне - согласны  ли
вы следовать моим планам. Но говорите сразу, сэр:  я  ненавижу,  когда  люди
колеблются.
   Пока Тачвуд произносил свою речь, Моубрей молча принимал решение. Он  был
отнюдь не так неопытен, как полагал его собеседник.  Во  всяком  случае,  он
отлично понимал, что имеет дело с упрямым, капризным стариком, желающим  при
самых благих намерениях, чтобы все шло  так,  как  ему  вздумается,  и,  как
многие политики невысокого полета, действующим с помощью интриг и  всяческой
таинственности в делах, которые гораздо успешнее можно было бы вести смело и
в открытую. Но в то же время ему было ясно, что Тачвуд, в некотором роде его
родственник, человек богатый, бездетный и расположенный  стать  ему  другом,
был  тем,  кого  стоило  приручить:  ведь  путешественник   сам   откровенно
признался, что его благоволение к Фрэнсису Тиррелу рассеялось или по крайней
мере несколько поостыло именно  из-за  того,  что  тот  не  проявил  к  нему
достаточного уважения. Моубрей принял в соображение и то, что сам он  отнюдь
не находился в таких обстоятельствах, которые позволили  бы  ему  пренебречь
первой озарившей его улыбкой фортуны. Вот почему, подавив в себе высокомерие
единственного сына и наследника благородной фамилии, он почтительно ответил,
что находится в таком  положении,  когда  совет  и  помощь  мистера  Скроджи
Тачвуда для него особенно ценны, и ради них он готов подчинить свои мнения и
взгляды точке зрения более опытного и дальновидного друга.
   -  Прекрасно  сказано,  мистер  Моубрей,  прекрасно.   Предоставьте   мне
заправлять вашими делами, и мы, не  теряя  времени,  приведем  их  в  полный
порядок. Я вынужден просить у вас на ночь приюта:  на  дворе  темно,  как  в
волчьей пасти. Еще более обязан буду вам, если вы распорядитесь устроить  на
ночь и беднягу возницу с его лошадьми.
   Моубрей позвонил. Явился Патрик, который был крайне удивлен, когда старый
джентльмен, не дав хозяину дома открыть рот, велел приготовить себе  постель
и зажечь огонь в камине, "поскольку, друг мой, - прибавил он, - у вас тут не
так уж часто бывают гости. Проследите,  чтобы  простыни  не  были  сырые,  и
скажите горничной, чтобы постель она стелила не совсем ровно, а  с  наклоном
от подушки к ногам дюймов  в  восемнадцать.  Да,  вот  что  еще:  у  кровати
поставьте мне кувшин с ячменной водой и выжмите туда  сок  лимона.  Впрочем,
нет питье у вас получится кислое, как сам Вельзевул, - лимон  принесите  на
блюдце, я сам сделаю смесь".
   Патрик слушал, словно ошалев, голова его, как  у  китайского  болванчика,
механически поворачивалась из стороны в сторону - от гостя  к  хозяину,  как
будто он спрашивал у последнего, сон то или  явь.  Едва  Тачвуд  умолк,  как
Моубрей подтвердил все им сказанное.
   - Все надо сделать, как желает мистер Тачвуд, чтобы  он  чувствовал  себя
удобно.
   - Слушаюсь, сэр, - сказал Патрик, - я передам Молли, и мы все сделаем как
можно лучше. Но только уже поздновато...
   - Потому-то, - перебил Тачвуд, - чем  скорее  мы  отправимся  спать,  тем
будет лучше, друг мой. Что до меня, то я должен встать пораньше, у меня есть
дело, от которого зависят  жизнь  и  смерть.  Оно  и  вас  касается,  мистер
Моубрей, но о нем поговорим завтра. Пусть кучер распряжет лошадей, и уложите
его спать.
   Тут Патрик решил, что у него под ногами твердая почва, и он может оказать
сопротивление, к чему его весьма побуждал безапелляционный тон пришельца.
   - Вряд ли из этого что-нибудь выйдет, - сказал Патрик, - почтовым лошадям
нет доступа в наши конюшни. Конюх всегда опасается: откуда нам знать, нет ли
у них сапа.
   - Сегодня мы должны пойти на риск, Патрик, -  сказал,  хотя  и  неохотно,
Моубрей, - но, может быть, мистер Тачвуд разрешит отправить лошадей обратно,
с тем чтобы завтра утром их опять подали?
   - Ни в коем случае, - возразил Тачвуд, - птичка вылетела  -  потом  лови.
Сегодня мы их отпустим, а завтра их не пришлют, у нас же завтра уйма дел.  К
тому же бедные клячи устали, а в писании сказано:
   "Блажен иже скоты милует". Ну, словом, если лошадей сегодня же отправят в
Сент-Ронан, я за компанию отправлюсь вместе с ними.
   Часто случается  -  думаю,  повинна  в  этом  извращенность  человеческой
натуры, - что человеку, обуянному гордыней, поступиться каким-либо  пустяком
труднее, чем  уступить  в  подлинно  важном  деле.  Подобно  другим  молодым
джентльменам своего круга, Моубрей был до нелепости непреклонен, когда  дело
касалось жесткого порядка, установленного на конюшнях, и даже  лошади  лорда
Этерингтона не допускались в эту святая святых, куда сейчас он вынужден  был
поставить  двух  жалких  одров.  Однако  он  уступил,  и  притом   со   всей
любезностью, на какую только был способен. Патрик же, воздев руки и  возведя
очи к небу, удалился выполнять отданные ему распоряжения, но  в  нем  прочно
засела мысль, что этот старик не иначе как переодетый  дьявол,  раз  по  его
дудке пляшет сам вспыльчивый хозяин Шоуз-касла, да еще в деле, которое он до
того считал первостепенно важным.
   - Господь да прострет милосердную руку свою над этим несчастным домом!  -
воскликнул, уходя, Патрик. - Я в  нем  родился,  и,  кажется,  придется  мне
пережить его гибель,

Глава 37

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

   Не такая ночь, чтобы купаться.
   "Король Лир"

   Когда  наутро  после  этого  памятного  разговора  Моубрей   очнулся   от
беспокойного сна, в мыслях его царил разброд. Сперва в его сознании возникло
ужасное  воспоминание  о  вчерашнем  разговоре  с  сестрой,  которую  он,  в
сущности, любил так сильно, как только способен был  кого-нибудь  любить,  и
которая покрыла бесчестьем его и свое родовое  имя.  Затем  он  припомнил  и
обеляющий Клару рассказ Тачвуда и  стал  убеждать  себя,  во  всяком  случае
попытался убедить, что  Клара,  наверно,  поняла  его  обвинение  как  нечто
относящееся к ее и Тиррела любви, приведшей к  столь  роковым  последст