на поблекшие от времени изображения, ни
он, ни она не решились произнести вслух: "Эти люди и  предвидеть  не  могли,
какое несчастье постигнет их дом!" У дверей спальни  Моубрей  выпустил  руку
сестры и сказал:
   - Клара, сегодня перед сном тебе следовало бы поблагодарить бога  за  то,
что он спас тебя от страшной опасности, а меня - от смертного греха.
   - Я сделаю это, - ответила она, - непременно сделаю.
   Торопливо, словно упоминание о происшедшем вновь вызвало  в  ней  прежний
страх, Клара пожелала брату доброй ночи, и едва сестра очутилась за  дверью,
как он услышал, что она повернула ключ в  замке  и  вдобавок  задвинула  оба
засова.
   - Понимаю тебя, Клара, - пробормотал Моубрей сквозь зубы, услышав скрежет
первого, а затем и второго засова. - Но даже если бы тебе  удалось  укрыться
под громадой самого Бен-Невиса, тебе не избежать предназначенной судьбы. Да!
- говорил он про себя, медленно и угрюмо шагая по освещенной луной галерее и
не зная, что ему делать - вернуться в гостиную сестры или удалиться  в  свою
одинокую спальню, как вдруг внимание его привлек какой-то шум во дворе.
   По правде сказать, было еще не так поздно, но в Шоуз-касле  гости  бывали
настолько редко, что если бы Моубрей не услышал стука  колес  во  дворе,  он
подумал бы скорее о грабителях, чем о посетителях. Но так как - он это  ясно
расслышал - во двор въехал экипаж, ему  сразу  пришло  в  голову,  что  это
наверно,  лорд  Этерингтон  решил,  несмотря  на  довольно  позднее   время,
переговорить с ним о всяких слухах насчет его сестры и, может быть, заявить,
что с его притязаниями на ее руку теперь  покончено.  Торопясь  узнать  даже
самое худшее и так или иначе решить вопрос, Моубрей возвратился в  гостиную,
откуда только что вышел и где еще горел  свет,  и,  громко  позвав  Патрика,
который, как он слышал, о чем-то говорил с возницей,  велел  ему  пригласить
посетителя в гостиную мисс Моубрей. Но из длинного коридора и тех  двух-трех
ступенек, которыми он заканчивался, до  Моубрея  донеслись  не  легкие  шаги
молодого дворянина, а чья-то тяжкая поступь,  вернее  даже  топот.  И  когда
дверь открылась, перед ним предстала не изящная фигура лорда Этерингтона,  а
плотная, четырехугольная масса, которую являл собою мистер Перегрин Тачвуд.

Глава 36

РОДИЧ

   Он родственные заявил права
   И родичем был признан.
   "Покинутая деревня"

   Удивленный описанным в конце предыдущей главы  неожиданным  и  нежеланным
появлением этого гостя, Моубрей в то же время  ощутил  некоторое  облегчение
оттого, что его  решительное  объяснение  с  лордом  Этерингтоном  на  время
откладывается. Поэтому  он  раздраженно,  но  с  внутренним  удовлетворением
спросил, по какой причине мистер Тачвуд  удостоил  его  своим  посещением  в
столь поздний час.
   - По необходимости, которая и дряхлую старуху заставит бегать,  а  не  по
доброй воле, могу вас заверить, - ответил Тачвуд. - Бог мой, мистер Моубрей,
я предпочел бы лезть на Сен-Готардский перевал, чем с опасностью  для  жизни
трястись в этой проклятой  старой  повозке  по  вашим  дорогам,  на  которых
вот-вот сломаешь себе шею.  Знаете,  кажется,  придется  потревожить  вашего
дворецкого, чтобы он принес мне чего-нибудь промочить горло. Меня  одолевает
такая жажда, словно я подрядился  сдельно  грузить  уголь.  Наверно,  у  вас
имеется портер или доброе старое шотландское пиво.
   Проклиная в душе нахального посетителя, Моубрей велел слуге принести вина
и воды. Тачвуд смешал их в стакане, который и осушил до дна.
   - Домочадцев у нас мало, - сказал хозяин, - я сам редко бываю дома и  еще
реже принимаю гостей, когда мне случается не выходить. Сожалею, что не  могу
предложить вам пива, если вы его предпочитаете.
   - А как же! - молвил Тачвуд, наливая себе, однако, второй стакан хереса с
водой и добавляя туда большой кусок сахара, чтобы, заметил он, предотвратить
хрипоту,  которую  может  вызвать  эта   ночная   поездка.   -   Разумеется,
предпочитаю, да и все предпочитают, кроме  французов  и  всяких  там  денди.
Извините меня, мистер Моубрей, но вам бы следовало заказать  у  Мио  бочонок
темного портера, который готовят на вывоз в колонии: он сохраняется  сколько
угодно времени и в любом климате. Я пил его в таких местах, где он обходился
в гинею кварта, считая наценку.
   - Когда я буду ожидать, что вы удостоите меня  своим  посещением,  мистер
Тачвуд, я постараюсь, чтобы у нас было все, что  вам  по  вкусу,  -  ответил
Моубрей. - Но сейчас вы прибыли без предупреждения, и я был бы рад узнать, с
какой целью, ежели таковая имеется.
   - Вот это я называю перейти к делу, - сказал  мистер  Тачвуд,  протягивая
свои толстые ноги в старомодной защитной оболочке, именуемой гамашами,  так,
чтобы упереться подошвами в каминную решетку.  -  Клянусь  жизнью,  в  такое
время года огонь - лучшее украшение дома. Беру на  себя  смелость  подкинуть
поленце. Не странное ли дело, между прочим, что в Шотландии нигде не увидишь
связки хвороста? А ведь  у  вас  тут  столько  мелколесья,  мистер  Моубрей!
Удивляюсь, как это вы не найдете какого-нибудь парня из центральных графств,
чтоб он научил ваших людей вязать хворост.
   - Неужто  вы  приехали  в  Шоуз-касл,  -  несколько  раздраженно  спросил
Моубрей, - лишь для того, чтобы посвятить меня в тайны вязания хвороста?
   - Не совсем, не совсем, - ответствовал невозмутимый Тачвуд. - Но в  любом
деле есть правильный и не правильный путь, а  сказанное  мимоходом  полезное
слово всегда бывает к месту. Что же до моей непосредственной и главной цели,
то - могу вас уверить - это дело довольно срочное, раз оно  привело  меня  в
дом, где мое появление меня самого крайне удивляет.
   - Вполне разделяю ваше удивление, -  серьезным  тоном  произнес  Моубрей,
заметив, что гость сделал паузу, - и вам давно уже пора рассеять его.
   - Отлично, - сказал Тачвуд. - Прежде всего я должен спросить вас, слышали
ли вы когда-нибудь о некоем старом джентльмене по  имени  Скроджи,  которому
пришло в то, что он, бедняга, называл своей головой, стыдиться этого  имени,
хотя его носили многие почтенные и уважаемые люди? Поэтому он соединил его с
вашим  именем  -  Моубрей,  якобы  звучащим  более  рыцарственно,  более  на
нормандский лад.
   - Я слышал о таком, хотя лишь совсем недавно, - ответил Моубрей. - Звался
он Реджиналд Скроджи Моубрей. У меня есть основания считать несомненным  его
родство с нашей семьей, хоть  вы  и  говорите  об  этом  с  насмешкой,  сэр.
Насколько мне известно, мистер С. Моубрей  распорядился  в  отношении  своих
семейных дел таким образом, что его наследник должен  был  бы  еще  ближе  -
путем брачного союза - породниться с нашей семьей.
   - Верно, верно, мистер Моубрей, - ответил Тачвуд. - И, ясное дело, не вам
рубить корни  того  генеалогического  древа,  которое  должно  принести  вам
золотые яблоки - ха!
   - Отлично, сэр, продолжайте, я вас слушаю, - сказал Моубрей.
   - Может быть, до вас также дошло, что этот старый джентльмен  имел  сына,
который охотно срубил бы сие генеалогическое древо на  дрова,  полагая,  что
Скроджи  звучит  не  хуже,  чем  Моубрей,  и  нисколько   не   стремился   к
воображаемому дворянству, которое можно  было  обрести,  лишь  изменив  свое
настоящее имя и в некотором смысле отрекшись от своих настоящих родичей?
   - Кажется, я слышал от лорда Этерингтона, - ответил Моубрей,  -  ибо  все
свои сведения о семье Скроджи я имею от него, что старому мистеру Скроджи не
повезло с сыном, который во всем ему перечил, не  желая  воспользоваться  ни
одной из представлявшихся счастливых  возможностей  укрепить  и  приумножить
процветание их дома, усвоил себе низменные вкусы, привычку к  бродяжничеству
и преследовал самые странные цели, за что отец и лишил его наследства.
   - Совершенно верно, мистер Моубрей, - продолжал Тачвуд,  -  человек  этот
испытал на себе гнев своего отца за то, что презирал внешний блеск и мишуру,
больше стремился делать деньги в качестве честного торговца, чем бросать  их
на ветер, как бездельник дворянин, никогда не подзывал наемный экипаж,  если
можно было идти пешком, и биржу предпочитал Сент-Джеймсскому  парку.  Короче
говоря, отец лишил его  наследства  именно  за  то,  что  у  него  были  все
качества, нужные для того, чтобы удвоить свое имущество, а не промотать его.
   - Все это, может  быть,  вполне  соответствует  действительности,  мистер
Тачвуд, - сказал Моубрей, -  но,  извините,  какое  отношение  имеет  мистер
Скроджи-младший к вам или ко мне?
   - К вам или ко мне? - вскричал Тачвуд, словно удивленный этим вопросом. -
Ко мне-то уж он, во всяком случае, имеет большое отношение:  ведь  я  сам  и
есть этот человек.
   - Черт побери! - произнес Моубрей, от изумления широко раскрывая глаза. -
Но как же, мистер э.., э.., ваше имя Тачвуд, П. Тачвуд - Пол, я полагаю, или
Питер, судя по тому, что я прочел в книге посетителей на водах.
   - Перегрин, сэр, Перегрин - такое имя дала мне при крещении мать, ибо как
раз в то время, когда она рожала меня, вышел в свет "Перегрин Пикл".  А  мой
бедный полоумный отец согласился, так как считал, что это имя благородное  и
родовое в семье Уиллоуби. Мне-то оно не нравится, и  я  всегда  пишу  только
первую букву "П", а перед фамилией вы, может быть, заметили еще и  "С",  так
что теперь я обозначаюсь как  П.  С.  Тачвуд.  В  Сити  у  меня  был  старый
приятель, большой шутник, так он всегда называл меня Постскриптум Тачвуд.
   - В таком случае, - сказал Моубрей, - если вы в  действительности  мистер
Скроджи tout court ,  следует  предполагать,  что
имя Тачвуд - вымышленное?
   - Как, черт возьми! - возразил  мистер  П.  С.  Тачвуд.  -  Вы,  что  же,
думаете, что во всей Англии нет имени, кроме вашего, мистер Моубрей, которое
могло бы на законном основании соединиться с моей фамилией  Скроджи?  Знайте
же, что я получил имя Тачвуд, а с ним и порядочный  куш  денег,  от  некоего
старца, моего крестного, которому очень понравилось, что у меня хватило  ума
заняться коммерцией.
   - Что ж, сэр, у всякого свой вкус. Многие сочли бы за лучшее пользоваться
наследственным имуществом, сохраняя отцовское имя Моубрей, вместо того чтобы
нажить новое состояние, получив чужую фамилию Тачвуд.
   -  А  кто  вам  сказал,  что  мистер  Тачвуд  был  мне  чужой?  -  сказал
путешественник. - По-моему, он имел больше прав на сыновнее почтение с  моей
стороны, чем бедный старик, который на  старости  лет  стал  валять  дурака,
пытаясь стать джентльменом. Он был партнером  моего  деда  в  крупной  фирме
Тачвуд, Скроджи и Кё. Разрешите заметить вам, что торговый дом может явиться
таким же переходящим из поколения в поколение  наследием,  как  и  поместье:
партнеры человека - его отцы и братья, а  старшего  клерка  можно  уподобить
чему-то вроде двоюродного брата.
   - Я отнюдь не имел намерения обидеть вас, мистер Тачвуд Скроджи.
   - Простите - Скроджи Тачвуд, -  поправил  старик.  -  Сперва  идет  ветка
Скроджи - ведь она должна сгнить, прежде  чем  превратиться  в  трут  Тачвуд
 - ха, ха, ха! - вы меня поняли?
   "Вот уж старый чудак! - подумал  Моубрей.  -  И  говорит-то  он  со  всем
достоинством, какое человеку придают доллары. Но я буду с ним любезен,  пока
не выяснится, куда он гнет".
   - Вы шутник, мистер Тачвуд, -  продолжал  он  вслух.  -  Я  только  хотел
сказать, что, хотя вы и не придаете значения своему родству с нашей  семьей,
я все же не могу забыть,  что  такое  обстоятельство  существует,  и  потому
сердечно рад приветствовать вас в Шоуз-касле.
   - Благодарю,  благодарю  вас,  мистер  Моубрей.  Я  был  уверен,  что  вы
правильно  ко  всему  отнесетесь.  По  правде  сказать,  я  не  приехал   бы
навязываться вам в качестве знакомого, или родича, или тому подобного,  если
бы не подумал, что теперь, когда вы в беде, с вами будет легче поладить, чем
с вашим отцом в дни благоденствия.
   - Вы знали моего отца, сэр? - сказал Моубрей.
   - Да, да, я однажды уже приезжал сюда и представлялся ему.  Видел  вас  и
вашу сестру, когда вы были еще детьми, думал тогда  упомянуть  вас  обоих  в
своем завещании, прежде чем  отправляться  в  плавание  вокруг  мыса  Доброй
Надежды. Но, бог мой, хотел бы я, чтобы мой бедняга отец  видел,  какой  мне
оказали прием! Правда, я  постарался,  чтобы  старый  джентльмен,  тогдашний
Моубрей Сент-Ронан, не пронюхал про денежные мешки - может быть, он стал  бы
от этого любезнее. Дня два-три все шло более или менее сносно, пока  мне  не
намекнули, что занятая мною комната понадобится  хозяевам,  которые  ожидают
прибытия герцога Черт-Знает-Там-Какого, и что моя кровать предназначена  его
камердинеру. "Пропади пропадом все благородные  родственники!"  -  сказал  я
себе, тотчас же отправился во второе  кругосветное  путешествие  и  забыл  и
думать о Моубреях они вспомнились мне только с год назад.
   - Что же напомнило вам о нас?
   - А вот что, - сказал Тачвуд. - Я на некоторое время обосновался в Смирне
(я ведь зарабатываю деньги, где мне вздумается: я и здесь уже  обделал  одно
небольшое дельце), и вот, находясь в Смирне, как я уже говорил, мне довелось
завести знакомство с Фрэнсисом Тиррелом.
   - Незаконным братом лорда Этерингтона? - спросил Моубрей.
   - Да, все его считают таковым, но, между прочим, он, по-видимому, и  есть
настоящий лорд Этерингтон, а тот красавчик - как раз побочный сын.
   - Черт побери! Вы меня удивляете, мистер Тачвуд.
   - Не сомневаюсь, что удивил, не сомневаюсь. Честное слово, я и сам иногда
удивляюсь, какой оборот принимают вещи в этом мире. Тем  не  менее  сомнений
тут быть  не  может  -  доказательства  лежат  в  несгораемом  ящике  нашего
торгового дома в Лондоне. Они были сданы туда на хранение старым графом:  он
еще задолго до смерти раскаялся в подлости, учиненной им с мисс Мартиньи, но
у него все не хватало мужества восстановить в правах законного сына,  а  там
уж могильщик отправил его в последнее убежище.
   - Милостивый боже, сэр! - вскричал Моубрей. - Неужто вы все время  знали,
что я вот-вот отдам свою единственную сестру в жены обманщику?
   - А какое мне было до всего этого дело, мистер Моубрей? - ответил Тачвуд.
- Вы бы весьма  разгневались,  заподозри  кто-нибудь,  что  вы  недостаточно
проницательны, чтобы как следует позаботиться о самом себе и о своей сестре.
К тому же лорд Этерингтон, как он там ни плох в других отношениях, до самого
последнего времени отнюдь не был обманщиком, а если и был, то невольным, ибо
он только занимал положение, предоставленное ему отцом.  И  должен  сказать,
что когда, возвратившись в Англию, я узнал, что он отправился сюда с  целью,
как мне казалось, свататься к вашей сестре, я, по правде говоря,  счел,  что
разумнее он и поступить  не  может.  Сами  посудите:  разве  бедный  парень,
которому предстоит распроститься с титулом и богатством, не вправе взять  от
своего положения лучшее, что оно еще может ему дать? И если,  последние  дни
нося свой титул, он женится на  красотке  и  тем  самым  станет  обладателем
неттлвудского поместья - что тут худого? Это очень хороший  способ  смягчить
удар от падения.
   - Для него, конечно, очень хороший и  очень  удобный,  но  позвольте  вас
спросить, сэр, а как будет с честью моей семьи?
   - Ну, а мне-то какое дело до чести вашей семьи? - сказал Тачвуд. - Или  я
должен был заботиться о ней, потому что из-за нее лишился наследства? И будь
этот Этерингтон или Балмер порядочным человеком, я не стал бы вмешиваться  в
это дело, даже если бы все на свете Моубрей, когда-либо щеголявшие в  тонких
сукнах, погибли под развалинами Иерихона.
   - Очень вам обязан! - с возмущением вскричал Моубрей.
   - Больше, чем предполагаете, - ответил Тачвуд. - Правда,  я  считал,  что
этот Балмер, даже объявленный незаконным сыном, мог быть  вполне  подходящей
партией для вашей сестры, принимая  во  внимание,  какое  поместье  оба  они
получали в приданое. Но теперь, когда я обнаружил, что он негодяй,  во  всех
отношениях негодяй, я не хочу, чтобы  приличная  девушка  выходила  за  него
замуж, даже если он получит вместо Неттлвуда все йоркширское графство. Вот я
и явился раскрыть вам глаза.
   От необычного известия, столь внезапно  сообщенного  Тачвудом,  голова  у
Моубрея пошла кругом, как у человека, обнаружившего, что он  стоит  на  краю
пропасти. Тачвуд заметил это смятение  и  со  свойственной  ему  скромностью
решил, что это гений его произвел столь сильное впечатление на Моубрея.
   - Выпейте-ка стакан вина, мистер  Моубрей,  -  сказал  он  с  благодушным
самодовольством, - стакан старого хереса, ничто так не проясняет  ум  и  не
опасайтесь  меня,  хоть  я  и  явился  к  вам  столь  внезапно  и  со  столь
ошеломительными известиями:  вы  найдете  во  мне  обыкновенного,  простого,
среднего человека, у которого, как и у всех, есть свои  недостатки,  который
тоже  делает  ошибки.  Признаюсь,  что   жизненный   опыт,   почерпнутый   в
путешествиях, частенько побуждает меня к навязчивости, но лишь потому, что я
всякое дело сделаю лучше любого  другого  и  мне  нравится,  когда  на  меня
дивятся. Такая уж моя повадка. Но, в общем, я u o diale  , как говорят французы. Вот и сейчас я сделал четыреста -  пятьсот
миль и явился в эти места, чтобы тихо и спокойно привести в порядок все ваши
делишки как раз тогда, когда вы считаете, что все находится  в  отчаяннейшем
положении.
   - Благодарю вас за добрые намерения, - сказал Моубрей, - но  не  могу  не
заметить, что они оказались бы гораздо более действенными, если бы вы меньше
хитрили со мной  и  откровенно  сообщили  все,  что  вам  известно  о  лорде
Этерингтоне. Теперь же все зашло слишком далеко. Я обещал ему мою  сестру  в
жены, я принял на себя ряд личных обязательств в отношении его,  да  есть  и
другие причины, которые, боюсь, заставят меня сдержать данное этому человеку
слово - граф он или не граф.
   - Как! - вскричал Тачвуд. - Вы  отдадите  свою  сестру  низкому  негодяю,
способному ограбить почтовую контору и убить родного брата лишь потому,  что
проиграли ему пустяковую сумму денег? Вы допустите, чтобы  он  торжествовал,
потому что он не только обманщик, но к тому же ловкий игрок? Ну и хороши  же
вы,  мистер  Моубрей  Сент-Ронан.  Вы  просто-напросто  один  из   блаженных
барашков,  которых  отправляют  на  пастбище  обрастать  шерстью  и  которые
возвращаются домой начисто остриженными. Черт  возьми,  вы  воображали  себя
мельничным жерновом, а оказываетесь мешком зерна вы пустились в полет,  как
сокол, а возвращаетесь голубем вы скалили зубы на  филистимлян,  а  они  их
вырвали у вас до последнего!
   - Все это очень остроумно,  мистер  Тачвуд,  -  возразил  Моубрей,  -  но
никакими острыми словами не выплатить этому Этерингтону, или как бы  он  там
ни звался, тех многих сотен, которые я ему проиграл.
   - Ну, значит, богатство должно сделать то, чего  не  может  остроумие,  -
сказал старик Тачвуд. - Я должен за вас заплатить, вот и все. Послушайте-ка,
сэр, я недаром хожу пешком по земле: если я трудился, то и  собрал  жатву  и
теперь скажу, как одно лицо в старинной пьесе:

   Мне хватит: я могу свой нрав потешить.

   Между старым П. С. Тачвудом и его причудой  никакие  сотни,  даже  тысячи
преграды не поставят. А моя причуда состоит сейчас в том, чтобы  сделать  из
вас, мистер Моубрей Сент-Ронан, свободного человека, свободного, как  дикарь
в лесу. Почему это вы напустили на себя такой суровый вид, молодой  человек?
Я  полагаю,  что  вы  все  же  не  осел,  способный  вообразить,  будто  его
достоинство унижено  тем,  что  плебей  Скроджи  приходит  на  помощь  столь
устрашающе благородной древней фамилии Моубреев.
   - Разумеется, я  не  такой  дурак,  -  ответил  Моубрей,  по-прежнему  не
поднимая глаз, - чтобы отвергнуть помощь, являющуюся для меня тем,  что  для
утопающего - брошенная ему веревка, но тут есть одно обстоятельство... -  он
оборвал свою речь и залпом осушил стакан вина, - обстоятельство, упоминать о
к