м поединком. Но, дорогой Тиррел, вам же  следовало  написать
нам. Откуда мы могли знать, что вы так обременены делами чести  -  дважды  в
один день должны были сводить счеты!
   - Я  был  ранен  совершенно  неожиданным..,  случайным  образом,  капитан
Мак-Терк. Я не писал, так как в тот момент обстоятельства обязывали  меня  к
некоторой секретности. Но, едва поправившись, я решил восстановить  в  ваших
глазах свое доброе имя.
   - О, да вы уже это сделали, - сказал капитан, с понимающим  видом  кивнув
головой. - Капитан Джекил, весьма порядочный молодой человек, разъяснил нам,
сколь благородно было ваше поведение. Гвардейцы -  славные  ребята,  хотя  и
любят иногда похорохориться, да и воображают безо всяких оснований, что  они
выше нас, армейцев. Но он нам все сообщил и хотя не было ни слова сказано  о
некоем прекрасном лорде, о его столкновении с разбойником, о его ране и  еще
о многом другом, мы все отлично разбираемся, что к чему. И если закон вам не
может помочь, а между вами вышла размолвка, то почему бы  двум  джентльменам
не уладить дело один на один? А если между вами и есть  родство,  то  почему
родичи не могут вести себя в отношении друг друга как  люди  чести?  Правда,
кое-кто говорит, будто вы сын его отца, и тут родство, пожалуй,  слишком  уж
близкое. Как-то я сам едва не вызвал на дуэль моего дядю Дугела:  никому  не
известно, где в таких  делах  проходит  граница  дозволенного.  Но  потом  я
подумал, что раз между  определенными  степенями  родства  запрещены  браки,
недопустимы между ними и поединки. Что  же  касается  двоюродных  братьев  -
подумаешь! - тут все в порядке! Пли, Флэниген. Но  вот  и  сам  милорд  идет
прямо на нас, как олень-вожак, а за ним и все стадо.
   Тиррел на несколько шагов опередил своих назойливых спутников,  лицо  его
то краснело, то бледнело, как это  бывает  у  человека,  принуждающего  себя
приблизиться и прикоснуться к животному или пресмыкающемуся, к  которому  он
чувствует  неодолимое  отвращение  и  омерзение,  в  старину   объяснявшееся
врожденной антипатией. Эта принужденность, замеченная всеми, и ее  следствие
- изменившееся выражение лица - несколько повредили ему в  глазах  зрителей,
на которых произвела впечатление твердая походка, гордая осанка и  вместе  с
тем непринужденность графа Этерингтона, владевшего не  хуже  любого  другого
человека в Англии нелегким искусством делать хорошую мину при плохой игре.
   Он сошелся с Тиррелом столь же спокойно, сколь и холодно, и, поклонившись
ему с ледяной формальной учтивостью, громко произнес:
   - Полагаю, мистер Тиррел де Мартиньи, что, поскольку вы не  сочли  нужным
избежать этой неприятной встречи, вы расположены также не забывать  о  нашем
родстве и не делать нас обоих забавой для хорошего общества?
   - Вам не придется опасаться моей запальчивости, мистер Балмер, -  ответил
Тиррел, - если только вы сумеете  застраховать  себя  от  последствий  своей
собственной.
   - Очень этому рад, - сказал граф с тем же спокойствием, но понизив  голос
так, чтобы его слышал один Тиррел. - Так как мы вряд ли будем искать  частых
встреч, я позволю себе напомнить о моем предложении договориться, которое  я
сделал вам через посредство моего друга, мистера Джекила.
   - Оно было неприемлемо, - ответил Тиррел, - как по причинам, о которых вы
можете догадаться, так и по другим, уточнять которые не стоит. Я тоже послал
вам предложение, обдумайте его хорошенько.
   - Я и обдумаю,  -  ответил  лорд  Этерингтон,  -  когда  увижу,  что  оно
подкреплено документальными доказательствами, о коих вы  говорили,  хотя  не
верю в их существование.
   - Язык ваш говорит не то,  что  подсказала  бы  ему  совесть,  -  заметил
Тиррел, - но я пренебрегаю упреками и не желаю никаких споров. Я  дам  знать
капитану Джекилу,  когда  получу  бумаги,  которые,  по  вашим  словам,  так
необходимы  для  того,  чтобы  вы  могли  высказать  свое  мнение   о   моем
предложении. Но, между прочим, не рассчитывайте меня  обмануть.  Я  нахожусь
здесь со специальной целью следить за вашими кознями и расстраивать их. И не
сомневайтесь: пока я жив, они вам не удадутся. А теперь, сэр  или  милорд  -
обращение можете выбрать сами, - будьте здоровы.
   - Одну минуту, - сказал лорд Этерингтон. - Раз  уж  мы  обречены  на  то,
чтобы мозолить друг другу глаза, пусть общество знает, что ему о нас думать.
Вы - философ и не придаете  цены  общественному  мнению,  но  мне,  человеку
суетному, светскому, желательно быть с ним в ладу. Джентльмены, - сказал он,
несколько повышая голос, - мистер Уинтерблоссом, капитан Мак-Терк, мистер...
- как его зовут, Джекил? Ах да, Миклем - вам, кажется,  известно,  что  этот
джентльмен, мой близкий родственник,  и  я  ведем  спор  о  правах,  который
препятствует нам жить в согласии  друг  с  другом.  Однако  мы  не  намерены
докучать вам своими семейными  распрями.  И  пока  этот  джентльмен,  мистер
Тиррел,  или  как  там  ему  угодно  называться,  является  членом  здешнего
общества, я буду вести себя по отношению  к  нему  также,  как  в  отношении
любого чужого мне человека, имеющего то же преимущество. До  свидания,  сэр,
до свидания джентльмены. Увидимся, как всегда, за обедом. Пойдем, Джекил.
   С этими словами он взял Джекила под руку, неторопливо выбрался из толпы и
удалился, оставив благодаря непринужденности и внешней  сдержанности  своего
поведения большую часть общества предрасположенной в  его  пользу.  Какое-то
неодобрительное ворчание, в котором неясно различались  довольно  нелюбезные
слова по его адресу, исходили, правда, из галстука сэра  Бинго,  но  на  них
почти не  обратили  внимания  от  зоркой  публики  вод  не  ускользнуло  то
обстоятельство, что чувства баронета в  отношении  благородного  графа  были
совершенно противоположны чувствам, которые проявляла леди Бинкс, и что хотя
он стыдился выказывать или даже неспособен был ощущать сколько-нибудь бурную
ревность, характер  его  с  некоторых  пор  стал  довольно  раздражительным.
Впрочем,  прекрасная  половина  его  не  считала  нужным   придавать   этому
обстоятельству какое-либо значение.
   Между  тем  граф  Этерингтон  удалялся  вместе  со   своим   наперсником,
торжествуя победу, которую он одержал благодаря своей светской ловкости.
   - Видишь, Джекил, -  сказал  он,  -  я  могу  выйти  из  затруднительного
положения, столкнувшись с любым жителем Англии. Ты сделал грубую ошибку, рас
сеяв туман, сгустившийся благодаря тому  случаю  вокруг  этого  субъекта.  С
таким же успехом  можно  было  сразу  же  обнародовать  всю  историю  нашего
поединка: ведь все равно кто угодно догадается  о  нем,  сопоставляя  время,
место и обстоятельства. Но не ломай голову, придумывая себе  оправдания.  Ты
заметил, как я утвердил свое естественное превосходство над  ним  -  подавил
его  гордостью  своего  законного  происхождения,  принудил  к  молчанию   в
присутствии всего общества. Это дойдет до Моубрея через его  поверенного,  и
ему еще сильнее захочется породниться со мной. Я  знаю,  что  он  обеспокоен
моим флиртом с одной дамой  -  здешней  львицей:  ничто  так  не  заставляет
человека ценить блестящую возможность, как угроза потерять ее.
   - Больше всего на свете хотел бы я,  чтобы  ты  оставил  помыслы  о  мисс
Моубрей, - сказал Джекил, - и принял предложение  Тиррела,  если  он  сможет
доказать его выгодность.
   - Да, если, если... Но я совершенно уверен, что у него нет  тех  прав,  о
которых он заявляет, и что  его  документы  -  только  фикция.  Что  это  ты
смотришь на меня так, словно хочешь прочесть во  мне  какую-то  удивительную
тайну?
   - Хотел бы я знать, что ты oa fide   думаешь
об этих документах, - ответил Джекил, в немалой степени изумленный уверенным
и невозмутимым тоном своего друга.
   -  Слушай  ты,  самый  подозрительный  из  светских  хлыщей,   -   сказал
Этерингтон, - да что, черт побери, хочешь ты от меня услышать?  Могу  ли  я,
выражаясь юридическими терминами, доказать  тебе,  что  такого-то  факта  не
существует? Разве не вполне допустимо, что такие бумаги могут  существовать,
хотя я никогда не видел их и ничего о них не слыхал?  Одно  я  могу  сказать
твердо: я больше всех на  свете  заинтересован  в  том,  чтобы  отрицать  их
существование. И поэтому я не признаю, что  они  существуют,  пока  не  буду
вынужден это  сделать,  увидев  их  и,  кроме  того,  твердо  убедясь  в  их
подлинности.
   - Я не могу упрекать тебя за недоверчивость в данном  случае,  милорд,  -
сказал Джекил. - Но все же я думаю, что ты мог бы  удовлетвориться  графским
титулом и наследственным поместьем и послать Неттлвуд ко всем чертям.
   - Так же,  как  ты  пустил  на  ветер  свое  наследство,  Джекил.  Однако
предварительно ты постарался использовать его до последнего  шиллинга.  Чего
бы ты ни дал за возможность поправить свои дела браком! Будь искренен.
   - Может быть, я и соблазнился бы, - сказал Джекил, - особенно в  нынешних
своих обстоятельствах. Но если бы  они  оставались  прежними,  я  бы  отверг
состояние, которое можно получить через  женщину,  в  особенности  если  его
обладательница - больная девушка со странностями, да  еще  ненавидящая  меня
так, как эта мисс Моубрей, проявляя в данном случае дурной  вкус,  ненавидит
тебя.
   - Больная! Нет, нет, вовсе она не больна, здоровье у нее не хуже,  чем  у
любого другого, ничем не страдающего человека. А что до ее бледности  -  то,
честное слово, она от этого еще интереснее. Когда я  видел  ее  в  последний
раз, мне показалось, что она может соперничать с  самой  прекрасной  статуей
Кановы.
   - Да, но к тебе она равнодушна, а сам ты нисколько не любишь ее.
   - Я-то к ней отнюдь не равнодушен, - сказал граф. -  С  каждым  днем  она
становится для меня все привлекательней:  ее  недоброжелательство  разжигает
меня. К тому же она имеет дерзость бросать мне вызов  и  выражать  презрение
перед своим братом и на глазах всего общества. Я испытываю к ней своего рода
ненавидящую любовь и влюбленную ненависть. Словом, думать о ней  -  означает
пытаться разгадать загадку, совершать промах за промахом и говорить глупость
за глупостью. И если у меня когда-нибудь будет возможность,  я  заставлю  ее
поплатиться за все свои выходки.
   - Какие выходки?
   - Пусть сам дьявол тебе ответит, я бессилен их описать. Но вот пример.  С
тех пор как брат ее на стоял на том, чтобы она меня принимала  или,  вернее,
чтобы она выходила, когда я бываю в  Шоуз-касле,  можно  подумать,  что  она
просто изощряется в способах показать мне, как мало она меня уважает  и  как
ей неприятно мое  присутствие.  Вместо  того  чтобы  одеваться  как  следует
приличной даме, особенно при гостях, она выбирает какое-нибудь  причудливое,
давно вышедшее из моды или  совсем  небрежное  одеяние,  в  котором  кажется
странной, если уж  не  вовсе  смешной:  какие-то  тройные  тюрбаны  из  газа
всевозможных цветов на голове, лоскутья чего-то вроде старой  обивки  вместо
шалей и мехов, ботинки на толстых  подошвах,  кожаные  перчатки  немыслимого
красно-коричневого цвета. Боже милостивый, Хэл, один вид ее  уборов  мог  бы
свести с ума целый синклит модисток. А ее телодвижения! Она то сутулится, то
сидит в кресле вразвалку, как выражаются женщины, положив  ногу  на  ногу  и
скрестив руки на груди. Если бы богиня грации бросила на все это  взор,  она
обратилась бы в бегство, чтобы уже не возвращаться.
   - И ты, Этерингтон, хочешь сделать графиней  эту  странную,  беспорядочно
одетую дуреху с грубыми манерами, ты, чей критический взор заставляет добрую
половину города одеваться особенно тщательно? - воскликнул Джекил.
   - Все это штуки, Хэл, которые  она  выделывает  нарочно,  чтобы  от  меня
избавиться, сбить меня с толку, внушить мне отвращение. Но  меня  не  так-то
легко провести. Брат приходит в отчаяние -  кусает  ногти,  подмигивает  ей,
покашливает, делает знаки, она же изображает полнейшее непонимание.  Надеюсь
по крайней мере, он бьет ее, когда я ухожу. Будь я уверен  в  этом,  у  меня
было бы хоть какое-то утешение.
   - Весьма милосердная надежда. Чувства,  которые  ты  сейчас  испытываешь,
могут дать понять девушке, чего ей ожидать после свадьбы.  Но,  -  продолжал
Джекил, - неужто ты, так  искусно  проникающий  в  тайные  глубины  женского
сердца, не можешь изобрести какой-нибудь способ разговорить ее?
   -  Разговорить?  Что  ты!  После  первого  потрясения,  вызванного   моим
приходом, она решила просто не замечать моего присутствия. А для того  чтобы
уничтожить меня окончательно, она выбрала самое подходящее занятие  -  вяжет
чулок! От какой проклятой допотопной  старухи,  жившей  еще  до  изобретения
прядильной машины, научилась она этому ремеслу -  знает  один  бог.  Но  она
постоянно торчит у меня на глазах  со  своим  рукодельем,  приколотым  к  ее
колену, - и это не хорошенький шелковый чулочек, с помощью которого так мило
кокетничала Жанетта  из  Амьена,  когда  Тристрам  Шенди  смотрел,  как  она
работает нет, это нечто вроде  мешка  из  грубой  шерсти,  предназначенного
какому-нибудь нищему, страдающему плоскостопием,  у  которого  пятки  как  у
слона. И вот она сидит скрючившись, считает петли и  отказывается  говорить,
слушать, смотреть на кого-либо под тем предлогом,  что  это  сбивает  ее  со
счета!
   - Занятие изящное, что и говорить!  Удивляюсь  только,  как  оно  еще  не
излечило ее благородного поклонника, - сказал Джекил.
   - Будь она неладна! Но нет, нет, я не дам ей перехитрить  меня.  И  потом
вдруг, посреди всей этой игры в грубость и тупость, когда  ей  уже  кажется,
что она  расстроила  брата  и  замучила  меня,  от  нее  летят  такие  искры
возбуждения, что я право не знаю, чего мне  хочется  -  расцеловать  ее  или
отхлестать.
   - Так, значит, ты твердо решил довести это  странное  дело  до  конца?  -
спросил Джекил.
   - Да, да, да, мой мальчик! Клара и Неттлвуд - навеки! - ответил  граф.  -
Впрочем, этот ее братец тоже бесит меня: он не делает для  меня  и  половины
того, что мог бы и должен бы сделать. У него, видишь ли, тоже чувство чести,
у этого разорившегося лошадника, который проглотил мои  две  тысячи  фунтов,
как пойнтер проглотил бы кружок масла. Я замечаю, что он виляет у него, как
и у тебя, Хэл, имеются подозрения насчет моих  прав  на  отцовский  титул  и
состояние. Как будто даже с десятой частью Неттлвудского поместья я  не  был
бы блестящей партией для женщины из их нищенской семьи. И он еще вертит туда
и сюда, этот недопеченный шотландский пирог! Он раздумывает,  осторожничает,
чего-то выжидает, ведет со мной какую-то игру, этот кусок  ячменного  теста!
Ужас как хочется между делом задать ему как следует!
   - Что ж, готовь ему  самую  ужасную  месть:  брата  я  тебе  уступаю,  он
самодовольный фат и заслуживает хорошего урока. Но  за  сестру  я  хотел  бы
вступиться.
   - Посмотрим, - ответил граф и вдруг прибавил:
   - Скажу тебе откровенно, Хэл, ее причуды до того забавны, что иногда  мне
кажется, будто я из духа противоречия почти полюбил ее.  Во  всяком  случае,
согласись она махнуть рукой на прошлое и забыть злосчастную шутку, которую я
тогда с нею сыграл, только она сама была бы виновата, если бы я не сделал ее
счастливой.

Глава 32

У СМЕРТНОГО ЛОЖА

   Он здесь, он хочет вырвать у меня
   В мой смертный час признание вины.
   Священника! Пусть он отгонит призрак!
   Старинная пьеса

   Мирный  исход  встречи  между  графом  Этерингтоном  и   Тиррелом,   одно
предвкушение которой создавало такую сенсацию, принес разочарование публике.
Ожидалось, что произойдет какая-нибудь потрясающая сцена. Вместо  этого  обе
стороны словно угрюмо сговорились соблюдать  нейтралитет,  а  ведение  войны
предоставить судейским. Все поняли, что дело будет решаться не  в  трибунале
Беллоны, а в трибунале Фемиды. И хотя оба  тяжебщика  продолжали  обитать  в
близком соседстве и время от времени встречались то на общей прогулке, то за
общим  столом,  они  не  обращали  внимания  друг  на  друга  -  разве   что
обменивались в таких случаях сдержанным молчаливым поклоном.
   Дня через два-три публику перестала занимать распря, которая  велась  так
хладнокровно. И если о ней еще думали, то лишь удивляясь тому, что оба врага
продолжают жить на водах и своей  взаимной  нелюбезностью  напускают  холода
среди людей, собравшихся здесь полечиться и повеселиться.
   Но, как  известно  читателю,  сколь  тягостны  ни  были  для  братьев  их
случайные встречи, у них имелись весьма основательные  причины  проживать  в
близком  соседстве:  лорду  Этерингтону  это  нужно  было  для  того,  чтобы
осуществить свои намерения в отношении мисс Моубрей,  Тиррелу  -  для  того,
чтобы по возможности расстроить его планы, обоим вместе -  для  того,  чтобы
дождаться  ответа  от  той  лондонской  фирмы,  где   хранились   документы,
оставленные покойным графом.
   Джекил, стремившийся всеми силами помочь другу, нанес тем временем  визит
старику Тачвуду в Старом городке, рассчитывая, что он будет так  же  охотно,
как и при первой встрече, распространяться насчет ссоры  между  братьями,  и
надеясь проявить достаточно ловкости, чтобы  выяснить,  откуда  тот  получил
сведения   о   делах   благородной   семьи   Этерингтонов.   Однако   старый
путешественник не выказал того доверия, которого так ожидал Джекил. Фернандо
Мендес Пинто, как прозвал его граф, изменил свои намерения или же просто был
в  необщительном  расположении  духа.  Единственное   достойное   упоминания
проявление его доверия заключалось в том, что он  сообщил  молодому  офицеру
драгоценный рецепт соуса кэрри в порошке.
   Поэтому Джекилу оставалось лишь полагать, что Тачвуд,  видимо,  всю  свою
жизнь с увлечением вмешивавшийся в чужие дела, добыл сведения, которыми,  по
всей видимости, обладал о делах Этерингтона, из тех таинственных источников,
откуда так часто доходят до широкой публики важные секреты,  к  удивлению  и
смущению тех, кого они касаются. Он счел это тем более вероятным, что Тачвуд
отнюдь не был слишком разборчив в собеседниках: неоднократно  замечали,  что
со  слугой  джентльмена  он  разговаривает  так  же  охотно,  как  с   самим
джентльменом, и с горничной леди - так же, как и с самой леди. Известно, что
если человек не брезгает подобной компанией, любит сплетни и в то  же  время
готов заплатить за удовлетворение  своего  любопытства,  не  будучи  слишком
требователен по части точности получаемых сведений, он всегда может  собрать
значительное количество анекдотов из частной жизни,  Капитан  Джекил  сделал
вполне естественный вывод, что осведомленность  этого  беспокойного  старика
восходит именно к такому источнику. Капитан  сам  был  живым  свидетельством
искусства, с которым Тачвуд  вел  перекрестный  допрос,  -  ведь  тот  одним
коварно сделанным замечанием  вырвал  у  него  признание  о  поединке  между
братьями. Поэтому после беседы с набобом он доложил графу, что, в общем,  по
его мнению, нет оснований особенно опасаться путешественника, который хотя и
добыл  каким-то  способом  сведения   о   некоторых   существенных   фактах,
относящихся к этой примечательной истории, но сведения эти у него  настолько
отрывочные и смутные, что, по-видимому, он даже не знает точно, являются  ли
противники в назревающей тяжбе родными или двоюродными братьями и,  кажется,
не имеет представления о фактах, лежащих в основе дела.
   Как раз на  следующий  день  после  этого  eclairci-emet   насчет Тачвуда лорд  Этерингтон  зашел,  как  обычно,  в  книжную
лавку, взял  там  свои  газеты  и,  бросив  взгляд  на  полку,  где  лежали,
дожидаясь, пока их востребуют, письма, предназначенные для Старого  городка,
с сильно бьющимся  сердцем  заметил,  что  хорошенькая  почтарша  бросила  с
величественным презрением в ту же кипу довольно толстый пакет,  адресованный
Фрэнсису Тиррелу, эсквайру. Он тотчас же отвел глаза, словно  опасаясь,  что
один взгляд его, брошенный на этот важный пакет, может  породить  дог