оловую, где приготовлено было угощение.
   - А теперь, доктор, - продолжал деятельный приятель  мистера  Каргила,  -
давайте посмотрим, кто из этих людей оказался жертвой вашей ошибки. Не то ли
вон животное  в  костюме  шотландского  горца?  Или  же  нахальная  скотина,
пытающаяся выдать себя за боцмана? Ну, кто же из них?  А,  вот  появились  и
остальные - одна парочка за другой, на ньюгетский манер: молодой хозяин дома
со старой леди Пенелопой - он, кажется, собирается разыгрывать Одиссея? -  и
граф Этерингтон с супругой лорда Бинго. А я-то полагал,  что  ему  следовало
выступать об руку с мисс Моубрей.
   - Как вы сказали, граф..? - с волнением спросил священник. - Как  это  вы
назвали молодого человека в испанском костюме?
   - Ого! - сказал путешественник. - Выходит, я обнаружил домового,  который
вас напугал? Пойдемте-ка, пойдемте, я вас с ним познакомлю!
   С этими словами он потащил его к лорду Этерингтону и, прежде чем духовное
лицо  успело  членораздельно  выразить  протест,   церемония   представления
состоялась:
   - Милорд Этерингтон,  позвольте  мне  представить  вам  мистера  Каргила,
пастора здешнего прихода, ученого джентльмена, у которого  голова  частенько
пребывает в Святой земле, хотя друзьям его в это  время  кажется,  будто  он
среди них. Он жестоко казнится, милорд, из-за того, что принял вашу  милость
бог знает за кого. Но, познакомившись с ним, вы убедитесь, что  он  способен
наделать немало еще более странных ошибок, а потому мы  надеемся,  что  ваша
милость не примет оплошность за оскорбление.
   - Где не было желания оскорбить, там не может быть никакого  оскорбления,
-  весьма  учтиво  ответил  лорд  Этерингтон.  -  Это  мне  надо  просить  у
достопочтенного джентльмена прощения за то, что я убежал от него, не дав ему
как следует объясниться. Прошу его извинить меня  за  резкость,  неизбежную,
если принять во внимание место и обстоятельства:  я  в  это  время  провожал
даму.
   Мистер Каргил не спускал глаз с молодого аристократа,  пока  тот  говорил
все это с равнодушным спокойствием человека, извиняющегося перед нижестоящим
для того, чтобы его не могли счесть невежей, но с полнейшим  безразличием  к
тому, будет ли его извинение сочтено удовлетворительным.  И  пока  священник
смотрел на лорда, его столь твердое убеждение, что граф  Этерингтон  и  юный
Вэлентайн Балмер - одно лицо, таяло, как иней в лучах  утреннего  солнца,  и
под конец рассеялось совсем, так что он сам начал удивляться, как оно  могло
прийти ему в голову. Несомненно, в чертах лица имелось какое-то  разительное
сходство, иначе он не  впал  бы  в  подобное  заблуждение.  Но  весь  облик,
интонация, манера говорить были  совершенно  несхожи,  и  так  как  внимание
мистера Каргила приковывали теперь именно эти особенности,  он  склонен  был
считать, что оба лица не имеют между собой ничего общего.
   Священнику оставалось теперь только, в свою очередь,  извиниться,  отойти
от почетного места за столом  и  устроиться  где-нибудь  среди  людей  более
простого звания, которые он, несомненно, предпочел бы при своей  скромности.
Но внезапно им завладела леди Пенелопа Пенфезер: задержав его самым  изящным
и любезным образом, она настояла на том, чтобы мистер Моубрей представил  их
друг другу и чтобы мистер Каргил сел  за  стол  рядом  с  ней.  Она  столько
наслышалась о его учености и его достоинствах, ей так хотелось свести с  ним
знакомство, что она и  помыслить  не  может  о  том,  чтобы  упустить  такую
возможность, исключительно редкую из-за ученых занятий мистера Каргила и его
затворнической жизни. Словом, ее милость устремилась на охоту за  интересным
и уклоняющимся  от  общества  гостем  и,  захватив  свою  добычу,  вскоре  с
торжеством усадила ее подле себя.
   Таким образом, Тачвуд и его друг снова разлучились: первого из  них  леди
Пенелопа не пригласила и даже  попросту  вовсе  не  заметила,  так  что  ему
пришлось сесть на одно из менее почетных мест, где он вызвал у своих соседей
немалое изумление быстротой, с которой отправлял себе в рот  вареный  рис  с
помощью струганных палочек.
   Мистер Каргил, оказавшийся без всякой дружеской поддержки под огнем  леди
Пенелопы, вскоре нашел этот обстрел настолько  быстрым  и  частым,  что  его
любезность, в течение уже многих лет редко подвергавшаяся испытанию светской
болтовней, быстро испарилась. Леди Пенелопа начала  с  того,  что  попросила
мистера Каргила подсесть поближе, ибо инстинктивный  страх  перед  светскими
дамами заставил его отодвинуться подальше. В то же самое время она  выразила
надежду, что он не очень опасается ее, как сторонницы епископальной  церкви:
ее  отец  принадлежал  к  этому  исповеданию  "правда,  -  продолжала  она,
изобразив на лице то, что считала лукавой улыбкой, - мы вели себя  не  очень
примерно в сорок пятом году, как вы, наверно, слышали, но все это уже  давно
кончилось", и она уверена, что мистер Каргил достаточно либерален, чтобы  не
проявлять из-за этого неприязненных чувств или отчужденности.  Пусть  он  не
сомневается, что она далека от неодобрительного отношения к пресвитерианской
службе она, право же, часто хотела послушать  ее  там,  где  она  могла  бы
пленить ее и просветить (любезная улыбка), то есть в сент-ронанской  церкви,
и надеется это сделать, как только мистер Моубрей получит  заказанную  им  в
Эдинбурге печь, которая должна просушить для нее церковные скамьи.
   Все эти речи, сопровождавшиеся широкими улыбками и всяческими ужимками, и
любезность, простиравшаяся до напоминаний о том, что священнику надо  допить
чашку чая, переслащенного, дабы скрыть недостаток крепости и аромата, -  все
это не требовало и не получало в ответ ничего,  кроме  любезных  взглядов  и
утвердительных кивков.
   - Ах, мистер Каргил, - продолжала неистощимая леди Пенелопа, -  профессия
ваша так много требует и от сердца человека и  от  его  разумения,  она  так
связана со всем, что есть доброго и милосердного в нашем существе, с  нашими
самыми  лучшими  и  чистыми  чувствами,  мистер  Каргил!  Вы  знаете   слова
Голдсмита:

   Всегда готов он долг свой исполнять -
   За всех молиться, чувствовать, рыдать.

   Драйден тоже создал  неподражаемый  образ  приходского  священника,  хотя
время от времени мы узнаем, что  есть  и  живой  человек,  вполне  способный
соревноваться с ним (тут еще одна многозначительная ужимочка и выразительная
улыбка),

   Душе он подчинил свои желанья,
   Почти грехом в нем стало воздержанье,
   Но все-таки к другим он не был строг,
   Суровостью облечь себя не мог:
   Лицо его светилось добротой
   И искренностью ясной и святой.

   Пока   ее   милость    декламировала,    блуждающий    взор    священника
свидетельствовал о том, что мысли  :  его  где-то  далеко:  может  быть,  он
обдумывал, как устроить перемирие между Саладином и Конрадом  Монсерратским,
а возможно, его занимали и  какие-либо!  события  текущего  дня.  Во  всяком
случае, леди Пенелопа принуждена была одернуть своего рассеянного слушателя,
задав ему наводящий вопрос:
   - Вы ведь хорошо знаете Драйдена, мистер Каргил?
   - Не имел чести быть ему  представленным,  сударыня,  -  ответил  Каргил,
выведенный из задумчивости, но лишь наполовину  уразумевший,  что  именно  у
него спросили.
   - Как так, сэр? - изумленно воскликнула дама.
   - Сударыня!.. Миледи!.. - растерянно забормотал мистер Каргил.
   - Я спросила, нравится ли вам Драйден. Но вы,  ученые,  так  рассеяны,  -
может быть, вам послышалось - Лейден.
   - Преждевременно угасший светильник, сударыня, - сказал мистер Каргил.  -
Я хорошо его знал.
   - Я тоже, - живо ответил небесно-голубой чулочек. - Он говорил на  десяти
языках. Какое унижение для меня, бедняжки: я ведь  могу  похвалиться  только
пятью! Но с того времени я кое-чему научилась. Вы должны помочь мне  учиться
дальше, мистер Каргил, - это было бы человеколюбиво  с  вашей  стороны.  Но,
может быть, вы боитесь обучать особу женского пола?
   То, что при этих словах вспомнилось мистеру  Каргилу,  пронзило  сознание
его такой же острой болью, как если бы в тело его вошла  рапира.  Невозможно
не отметить здесь, что неугомонный болтун  в  обществе  подобен  торопливому
прохожему в уличной толпе: помимо прочих доставляемых им  неприятностей,  он
обязательно наступает кому-нибудь на мозоль и задевает чьи-либо чувства,  не
зная и не замечая этого.
   - Кроме того, теперь, когда  мы  с  вами  так  хорошо  познакомились,  вы
непременно должны помочь мне с  моей  скромной  благотворительности,  мистер
Каргил. Есть тут эта Энн Хегги... Я ей вчера кое-что послала, но  говорят  -
мне бы не следовало упоминать об этом, но ведь никому не приятно,  когда  то
немногое, что ты можешь дать, попадает в недостойные руки, - говорят, она не
совсем порядочная особа, короче говоря - невенчанная мать, мистер Каргил,  а
мне совсем не годится потакать распутству.
   - Я полагаю, сударыня,  -  серьезным  тоном  возразил  священник,  -  что
бедственное положение этой несчастной женщины  вполне  оправдывает  щедрость
вашей милости, даже если поведение ее неблаговидно.
   - О, я не какая-нибудь ханжа, уверяю вас, мистер Каргил, - ответила  леди
Пенелопа. -  Если  уж  я  лишаю  кого-либо  своей  поддержки,  то  по  самой
уважительной причине, никак не иначе. Я могла бы  рассказать  вам  об  одной
своей   близкой   приятельнице,   которую   поддерживала   наперекор   всему
общественному мнению тут на водах, потому что в глубине души не сомневаюсь -
она лишь немного безрассудна, и больше ничего, просто безрассудна. О, мистер
Каргил, как можно так многозначительно глядеть туда, напротив нас, - кто  бы
мог подумать, что вы на это способны? Фи, как это можно - сразу  показывать,
о ком именно идет речь!
   - Даю честное слово, сударыня, я совершенно не понимаю...
   - Фи,  фи,  мистер  Каргил,  -  продолжала  она  со  всем  возмущением  и
удивлением, какие только можно было высказать конфиденциальным шепотом, - вы
поглядели на миледи Бинкс... Я знаю, что вы подумали, но это ошибка,  уверяю
вас, вы совершенно заблуждаетесь. Конечно, я предпочла бы, чтобы она не  так
откровенно флиртовала с молодым лордом Этерингтоном, мистер Каргил,  -  ведь
ее положение особенно щекотливо. Мне  кажется,  она  ему  самому  наскучила:
смотрите, мы еще  не  успели  сесть  за  стол,  как  он  уже  уходит  -  вот
удивительно! И, кроме того, не кажется ли вам странным, что мисс Моубрей  не
присоединилась к нам?
   - Мисс Моубрей? Что вы сказали о мисс Моубрей?  Разве  она  не  здесь?  -
вздрогнув, спросил  мистер  Каргил,  и  лицо  его  выразило  живой  интерес,
которого он дотоле отнюдь не проявлял к словообильным излияниям ее милости.
   - Ах, бедняжечка мисс Моубрей, - сказала леди Пенелопа, понизив  голос  и
качая головой, - она еще не появлялась, и брат  ее  как  раз  пошел  наверх,
чтобы привести ее сюда, так что пока нам остается только  смотреть  друг  на
друга. Как все это странно! Но вы знаете Клару Моубрей?
   - Я, сударыня?  -  переспросил  мистер  Каргил,  проявляя  теперь  вполне
достаточно внимания. - Да, правда, я знаю мисс  Моубрей,  то  есть  знал  ее
несколько лет тому назад... Но вашей милости ведь известно,  что  она  долго
болела... Во всяком случае, здоровье  ее  было  расстроено,  и  я  давно  не
встречался с этой юной леди.
   - Знаю, дорогой мистер Каргил, знаю, - продолжала леди Пенелопа  все  тем
же  глубоко  сочувственным  тоном,  -  знаю.  Весьма,   весьма   прискорбные
обстоятельства лишили ее вашего руководства и дружеского совета. Все это мне
хорошо известно, и, сказать по правде, я беспокою вас и навязываю  вам  свое
знакомство главным образом ради бедной Клары. Вместе с вами, мистер  Каргил,
мы могли бы сделать чудеса для излечения ее больной души, уверена, что могли
бы.., конечно, если бы вы отнеслись ко мне с полным доверием.
   - А мисс Моубрей выражала желание, чтобы ваша милость беседовали со  мной
о вещах, касающихся  ее?  -  спросил  священник,  выказывая  гораздо  больше
осторожной проницательности, чем могла предав положить за ним леди Пенелопа.
- В таком случае я был бы счастлив услышать, что именно она вам  сказала,  и
ваша милость может располагать всем не многим, на что я способен.
   - Я.., я.., я не  могу  со  всей  определенностью  утверждать,  что  мисс
Моубрей прямо поручила мне говорить с вами, мистер Каргил, на этот  счет,  -
несколько нерешительно ответила ее милость. -  Но  итак  привязана  к  милой
девочке, и к тому же, знаете,  этот  союз  может  привести  к  нежелательным
последствиям.
   - Какой союз, леди Пенелопа? - спросил мистер Каргил.
   - Ну вот, мистер  Каргил,  вы  уж  очень  далеко  зашли,  отстаивая  свои
привилегии шотландца: я не задала вам ни одного вопроса, на  который  вы  не
ответили бы другим вопросом. Давайте поговорим  хоть  пять  минут  с  полной
откровенностью, если, конечно, вы соблаговолите.
   - Мы будем говорить столько времени, сколько  пожелает  ваша  милость,  -
ответил мистер Каргил, - при условии, что речь  будет  идти  о  делах  вашей
милости или моих собственных, если,  конечно,  предположить,  что  последние
хоть на миг могут вас заинтересовать.
   - Ах, какой вы! - сказала леди Пенелопа  с  деланным  смехом.  -  Вам  бы
следовало быть  не  пресвиторианским,  а  католическим  священником.  Какого
бесценного исповедника потерял прекрасный пол в вашем лице, мистер Каргил, и
как искусно вы сумели бы вывернуться, когда ваши духовные дочери взялись  бы
расспрашивать вас!
   - Насмешка вашей милости слишком жестока, чтобы  я  мог  должным  образом
отпарировать ее, - ответил мистер Каргил, кланяясь более непринужденно,  чем
ожидала бы ее милость.
   Слегка подавшись назад, он  положил  конец  беседе,  которая  начала  его
несколько смущать. В этот момент шепот удивления пронесся по столовой,  куда
только что вошла мисс Моубрей об руку с братом. Причина этого шепота  станет
понятнее, если мы расскажем, что произошло между братом и сестрой.

Глава 22

УГОВОРЫ

   Нельзя идти на праздник в этих тряпках:
   Пойдем ко мне, наденьте мой костюм.
   "Укрощение строптивой"

   Войдя с леди  Пенелопой  в  зал,  где  были  накрыты  столы,  Моубрей  со
смешанным чувством тревоги, досады и раздражения  заметил,  что  сестра  его
отсутствует, а на руке лорда Этерингтона, которому по его  расчету  подобало
бы вести к столу хозяйку дома, повисла леди Бинкс. Окинув  комнату  быстрым,
тревожным  взглядом,  он  убедился,  что  сестры  его  так  нигде   и   нет.
Присутствующие дамы, как выяснилось, ничего о ней не знали,  и  только  леди
Пенелопа сказала, что сейчас же после того,  как  окончилось  представление,
она перекинулась с Кларой несколькими словами у нее в комнате.
   Туда-то Моубрей и поспешил  отправиться,  громко  посетовав  на  то,  что
сестра его так долго переодевается, но про себя надеясь, что  запоздала  она
не по какой-либо более существенной причине.
   Он быстро взбежал вверх  по  лестнице,  безо  всяких  церемоний  вошел  в
гостиную  сестры  и,  постучавшись  в   туалетную   комнату,   попросил   ее
поторопиться.
   - Все общество ждет не дождется, - сказал он, стараясь говорить  шутливым
тоном, - а сэр  Бинго  Бинкс  требует  твоего  присутствия,  чтобы  поскорее
наброситься на холодное мясо.
   - Кормушки засыпаны доверху, - ответила  Клара  из-за  двери,  -  сейчас,
сейчас!
   - Нет, шутки в сторону, Клара, - продолжал брат,  -  ведь  леди  Пенелопа
тоже мяучит, словно голодная кошка.
   - Иду, иду, котик, - ответила Клара тем же тоном, что и раньше, и с этими
словами вошла в комнату. Она сняла все свои украшения, и теперь на  ней  был
костюм для верховой езды - любимый ее наряд.
   Брата это удивило и рассердило.
   - Честное слово, Клара, - сказал он, - ты себя  ведешь  возмутительно.  Я
спускаю тебе все твои причуды при обычных обстоятельствах, но уж  сегодня-то
ты могла бы сделать мне милость  и  выглядеть  как  моя  сестра,  как  леди,
принимающая у себя в доме гостей.
   - Ну вот еще, милый  Джон,  -  ответила  Клара,  -  если  гостям  хватает
угощения, я не понимаю, зачем мне думать о том, как они  наряжены,  а  им  -
волноваться по поводу того, что на мне надето простое платье.
   - Нет, нет, Клара. Это не годится, - возразил Моубрей, -  ты  обязательно
должна вернуться в свою комнату и как можно скорее переодеться. Нельзя сойти
вниз к гостям в этом платье.
   - Можно, Джон, и я так и сделаю.  Сегодня  я  уже  выступала  для  твоего
удовольствия бог знает в  каком  виде  и  теперь  решила  весь  остаток  дня
провести одетая как обычно,  то  есть  так,  чтобы  видно  было,  что  я  не
принадлежу к свету и не хочу иметь никакого отношения ко всем его затеям.
   - Честное слово, Клара, я заставлю  тебя  раскаяться,  -  сказал  Моубрей
более резко, чем он обычно говорил с сестрой.
   - Не сможешь, милый Джон, -  хладнокровно  возразила  она,  -  разве  что
прибьешь меня, но думаю, что тогда придется раскаиваться тебе самому.
   - Уж не знаю, как с тобой следовало бы обращаться, - пробормотал  Моубрей
сквозь зубы, но, овладев собою, проговорил вслух:
   - Долгий опыт показал мне,  Клара,  что  твое  упорство  в  конце  концов
перешибет мой гнев. Давай сразу уговоримся: оставайся в своем старом платье,
раз уж тебе хочется выставляться в нем напоказ, но хотя бы накинь  на  плечи
шаль - ею  все  восхищаются,  каждая  наша  гостья  мечтает  рассмотреть  ее
получше: никто не верит, что она настоящая индийская.
   - Будь мужчиной, Моубрей,  -  ответила  сестра,  -  занимайся  лошадиными
попонами и оставь в покое шали.
   - А ты будь женщиной, Клара, и думай о них, когда этого требуют обычаи  и
пристойность. Ну, возможно ли это? Неужто ты не дашь себе труда сделать  для
меня такой пустяк?
   - Сделала бы, если бы могла, - ответила Клара. -  Но  раз  уж  тебе  надо
знать правду, то - не сердись на меня - шали у меня больше нет.  Я  подарила
ее.., отдала той, кому, может быть, и надлежит быть ее  владелицей.  Правда,
она обещала мне что-нибудь дать взамен. Я отдала ее леди Пенелопе.
   - Да, - ответил Моубрей, - она  подарит  тебе  какое-нибудь  произведение
своих собственных прелестных ручек, я полагаю, или даже парочку рисунков  ее
милости, сделанных для каминной ширмы. Клянусь  душой,  честное  слово,  это
никуда не годится! Это очень скверно по отношению ко мне, Клара,  этому  нет
названия. Даже если бы шаль была дешевая, ты могла бы ценить ее хотя бы  как
мой подарок. Пу что ж, спокойной ночи. Мы как-нибудь обойдемся без тебя.
   - Нет, милый Джон, подожди минутку, - сказала Клара, удержав его за руку,
когда он сердито повернулся к двери. - Ведь нас  только  двое  близких  друг
другу людей на белом свете, не будем ссориться из-за какой-то тряпки.
   - Вот так тряпка! - вскричал Моубрей. - Она стоит  пятьдесят  гиней,  бог
свидетель, которые мне не так-то легко скопить, а ты говоришь - тряпка!
   - О, дело не в цене, - возразила Клара. - Это  был  твой  подарок,  и  ты
прав: одного этого достаточно, чтобы бережно хранить до  самой  смерти  даже
самый жалкий лоскуток ее. Но, право же, у леди Пенелопы был такой несчастный
вид, и бедное личико ее кривилось такими гримасами огорчения и досады, что я
уступила ей шаль и согласилась говорить всем, что она мне дала ее надеть  на
время представления. Наверно, она опасалась, что я пойду на попятный или что
ты отберешь у нее шаль, как наследственное имущество, потому  что  она  лишь
ненадолго накинула ее на плечи, чтобы, так  сказать,  утвердить  свое  право
собственности, а затем отправила с нарочным к себе в гостиницу.
   - Черт бы побрал, - вспыхнул Моубрей, - эту жадную, бессовестную  ведьму.
Сердце у нее жесткое, как кремень, злобное, себялюбивое,  а  она  навела  на
него лоск чувствительности и хорошего вкуса.
   - Нет, Джон, в данном случае она имела основание  жаловаться.  Шаль  была
предназначена ей или же почти предназначена - она  показала  мне  письмо  из
маг