дложена  будет  закуска.
Сообщение это встречено было аплодисментами, которых заслуживает  Amhitryo
ou l'o die . Гости покинули  свои
места напротив импровизированной сцены и разбрелись по достаточно  обширному
саду, ища, чем бы поразвлечься, или стараясь  своими  силами  изобрести  для
себя развлечения. В последнем им оказала большое содействие музыка, и вскоре
пар двенадцать, а то и больше, "закружились  в  легкой  причудливой  пляске"
(люблю процитировать неизбитую фразу) под звуки "Монимуска".
   Прочие гуляли по саду, встречая в конце каждой зеленой аллеи какие-нибудь
необычайные маски и заражая других  веселым  изумлением,  которое  они  сами
испытывали.  Разнообразие  костюмов,  непринужденный  юмор,  проявленный   в
переодевании  теми,  кто  им   обладал,   всеобщая   готовность   испытывать
удовольствие и давать его другим, - все это делало маленький  маскарад  даже
более веселым,  чем  другие  развлечения,  потребовавшие  значительно  более
основательных и роскошных приготовлений. Содействовал этому также  необычный
и забавный контраст между фантастическими фигурами, блуждающими по  саду,  и
самим садом  -  мирным  убежищем,  которому  подстриженные  живые  изгороди,
правильность  планировки   и   старинный   облик   нескольких   фонтанов   и
искусственных каскадов, где на этот раз хозяин заставил наяд вспомнить  свои
былые игры, придавали вид необыкновенной простоты и  уединенности,  так  что
вся  эта  сцена,  казалось,  более  соответствовала  нравам  минувшего,  чем
нынешнего поколения.

Глава 21

ЗАГАДКИ

   Ведь танцы, игры, песни, маскарад -
   Всегда любви передовой отряд.
   "Бесплодные усилия любви"

   Герои, скройтесь с омраченной сцены.
   Там же

   Мистер Тачвуд и неразлучный друг его мистер Каргил  бродили  в  описанной
нами  веселой  толпе,  причем  первый  крайне  презрительно  критиковал  все
замеченные им  попытки  подражать  восточным  одеяниям  и  подчеркивал  свою
собственную  удачливость  в  этом   смысле,   приветствуя   по-арабски   или
по-персидски  проходящих  мимо  гостей  в  тюрбанах,  а  священник,   видимо
поглощенный какой-то очень  важной  мыслью,  тщетно  искал  повсюду  глазами
прекрасную исполнительницу роли Елены. Наконец перед  взором  его  мелькнула
знаменитая шаль, по поводу которой приятель его выказал такую  ученость,  и,
отделившись  от  Тачвуда  с  совершенно  не   свойственной   ему   тревожной
стремительностью, он бросился догонять ту, на ком она была надета.
   - Ей-богу, - заметил его спутник, - доктор сам не свой! Священнослужитель
рехнулся! Духовная особа спятила, дело ясное! И как это, черт побери, он,  с
трудом находящий дорогу от Клейкема к своему дому, решается без  посторонней
помощи  ринуться  в  подобный  водоворот?  С  таким  же  успехом  он   может
рассчитывать пересечь Атлантику без кормчего. Надо мне догнать его, пока  не
приключилось беды.
   Но осуществить это дружеское намерение путешественнику помешала мчавшаяся
по аллее толпа, центром  которой  был  капитан  Мак-Терк,  разносивший  двух
псевдогорцев за то, что они осмелились снять брюки и заменить их шотландской
юбкой, не изучив предварительно гэльского  языка.  Что  истый  кельт  осыпал
обоих  несчастных  обманщиков  насмешками  и  оскорблениями,  понятно  было,
разумеется, лишь по его тону и выражению лица, но капитан столь  явно  кипел
негодованием, что фигуры в шотландских  пледах,  два  неотесанных  парня  из
некоего большого промышленного города, быстро раскаялись в своей дерзости  и
теперь старались  как  можно  скорее  выбраться  из  сада,  предпочтя  лучше
отказаться от своей доли угощения, чем претерпеть последствия, к которым мог
привести гнев этого Термаганта шотландских гор.
   Не успел Тачвуд обойти  это  препятствие  и  вновь  приняться  за  поиски
священнослужителя, как путь ему снова преградила кучка  людей,  напоминавших
вербовщиков во флот ими предводительствовал сэр Бинго  Бинкс,  который  так
силился поестественнее изобразить пьяного боцмана, что действительно казался
сильно выпившим,  хотя  на  моряка  походил  довольно  мало.  Испустив  град
проклятий, от которых  выбросилась  бы  на  берег  целая  флотилия  плавучих
церквей, он призвал Тачвуда пристать, будь он проклят, к его  борту,  ибо  -
пусть даже все его старые  доски  разойдутся  по  швам  -  он  должен  снова
пуститься в море, какой бы потрепанной посудиной он ни был. Бодрые клики его
больше  напоминали  возгласы  охотника,  обнаружившего   лисью   нору,   чем
матросское приветствие.
   На это Тачвуд тотчас же возразил:
   - Всей душой готов пуститься в  плаванье,  только  не  под  командованием
сухопутного моряка. Послушай-ка, братец, а ты знаешь, что из конской  упряжи
применяется на корабле?
   - Ну, ну, нечего дурака валять, старый франт, - ответил сэр Бинго.  -  На
кой черт нужна на корабле конская упряжь? Что мы, на морских коньках  ездим,
что ли? Полагаю, братец, теперь мы с тобой квиты.
   - А ты,  отродье  пресноводного  пескаря,  никогда  не  плававшее  дальше
Собачьего острова, - отпарировал путешественник,  -  ты  хочешь  разыгрывать
моряка, а сам никогда не слыхал о бриделе у булиня,  о  седле  бушприта,  об
уздечке троса, о подпруге для рангоута, о  кнуте  в  подъемном  гордене  для
мелкого такелажа. Вот как можно вывести на чистую воду попрошайку и  сберечь
шестипенсовик, когда он клянчит у тебя милостыню  под  личиной  безработного
матроса. Убирайся-ка подобру-поздорову, а не то констебль отведет  всю  вашу
банду в работный дом.
   Это  разоблачение  расхваставшегося  боцмана  встречено   было   всеобщим
хохотом, и баронету осталось только отступить, бормоча:
   - Будь ты проклят, старый болтун! Вот черт, кто бы подумал, что от  этого
старого ночного колпака можно услышать столько морских словечек!
   За  Тачвудом,  ставшим  теперь  центром   внимания,   увязались   два-три
бездельника, от  которых  он  постарался  избавиться  как  можно  скорее.  С
нетерпением,  отчасти  не  соответствовавшим  его  восточному   наряду,   он
разыскивал своего спутника,  боясь,  как  бы  с  отсутствующим  Каргилом  не
случилось каких-либо неприятностей. Будучи человеком добродушнейшим,  мистер
Тачвуд отличался в то же время редкой самоуверенностью и весьма склонен  был
считать, что его присутствие, совет и помощь до  крайности  необходимы  тем,
среди кого он живет, и притом не только в чрезвычайных обстоятельствах, но и
в самых обычных житейских делах.
   Тем временем столь тщетно разыскиваемый  им  мистер  Каргил  старался  не
потерять из виду прекрасную  индийскую  шаль,  служившую  для  него  флагом,
который дает знать о присутствии преследуемого корабля. Наконец ему  удалось
подойти так близко, что он смог взволнованным шепотом произнести:
   - Мисс Моубрей, мисс Моубрей, я должен с вами поговорить.
   - А что вам нужно от мисс Моубрей? - отозвалась, не  поворачивая  головы,
прелестная девушка, на которой была эта красивая шаль.
   - Мне надо сообщить вам одну тайну, очень важную тайну,  но  место  здесь
совсем неподходящее. Не отворачивайтесь от меня.  Ваше  счастье  в  этой,  а
может быть, и в будущей жизни зависит от того, выслушаете ли вы меня.
   Желая, вероятно, дать ему возможность поговорить с нею  наедине,  девушка
повела его к одной из старомодных, скрытых в самой  густой  зелени  беседок,
которые всегда попадаются в таких садах, как сад Шоуз-касла. И,  закутавшись
в шаль, чтобы хоть  немного  скрыть  лицо,  она  остановилась  прямо  против
мистера Каргила в полутьме, под куполообразной сенью мощного платана, ожидая
обещанного ей сообщения.
   - Говорят, - сказал  священник  настойчиво  и  торопливо,  но  тихо,  как
человек, желающий, чтобы его слышал только  тот,  к  кому  он  обратился,  -
говорят, что вы намерены выйти замуж.
   - Может быть, вас любезно  оповестили  также  и  за  кого?  -  отозвалась
девушка столь равнодушным тоном, что это несколько озадачило священника.
   - Юная леди, - ответил он торжественным тоном, - даже  если  бы  мне  под
присягой сообщили о подобном легкомыслии, я бы этому не поверил.  Неужто  вы
забыли, в каком положении сейчас  находитесь?  Неужто  вы  забыли,  что  мое
обещание хранить тайну, и без того, может быть,  греховное,  вовсе  не  было
безусловным? Или,  может  быть,  вы  думали,  что  существо,  ведущее  такую
затворническую жизнь, как я, навсегда умерло для мира, хотя  и  блуждает  по
земле? Знайте, юная леди, что если уж я вправду умер для радостей жизни и ее
повседневной суеты, я тем более жив, когда речь заходит об исполнении долга.
   - Клянусь честью, сэр, если вы не соблаговолите говорить более ясно, я не
смогу не только ответить вам, но даже понять вас, - ответила девушка. - Речь
ваша слишком серьезна для маскарадной шутки и в  то  же  время  недостаточно
ясна, чтобы эта серьезность стала мне понятной.
   -  Это  раздражение,  мисс  Моубрей?  -  спросил  священник   еще   более
взволнованным тоном. - Или, может быть, легкомыслие? Или  безумие?  Но  даже
после воспаления мозга мы сохраняем воспоминание о причинах  нашей  болезни.
Полноте, вы должны понимать меня и, несомненно, понимаете, когда  я  говорю,
что не позволю вам совершить величайшее преступление  ни  ради  того,  чтобы
достичь богатства и высокого положения,  ни  даже  ради  того,  чтобы  стать
императрицей. Долг мой для меня ясен. И если я услышу хотя бы слово о  вашем
брачном союзе с этим графом или кто бы он там ни был, знайте,  что  я  сорву
покров тайны, так что ваш брат, и жених, и весь свет узнают о вашем истинном
положении и о невозможности для вас заключить союз, на который вы идете -  я
вынужден это сказать - вопреки законам божеским и человеческим.
   - Но, сэр, - ответила девушка не столько с  тревогой,  сколько  в  полном
изумлении, - вы  ведь  даже  не  сказали  мзде,  какое  вам  дело  до  моего
замужества и какие доводы вы можете против него выставить.
   - Сударыня, - ответил мистер Каргил,  -  при  вашем  теперешнем  душевном
состоянии и в таком окружении я не могу подробнее  распространяться  на  эту
тему. Сейчас для нее  и  время  отнюдь  не  подходящее  и  -  должен  это  с
сожалением отметить - сами вы к ней совершенно не  подготовлены.  Достаточно
того, что вы знаете, на какой скользкой почве стоите. При  более  подходящем
случае я готов, как повелевает мне долг,  разъяснить  вам  всю  чудовищность
того, что вы, говорят, намереваетесь совершить, разъяснить вам это  со  всей
прямотой, подобающей человеку хотя и  скромному,  но  призванному  толковать
своим собратьям законы творца. Покамест же я могу не  опасаться,  что  после
такого предупреждения вы решитесь на неосторожный шаг.
   Сказав это, он отошел от девушки  с  достоинством,  которое  придает  нам
сознание  исполненного  долга,  но  в  то  же  время  с  глубочайшей  болью,
причиненной ему легкомыслием той, к  кому  он  обратился.  Она  не  пыталась
удержать его, но, услыхав приближающиеся голоса в  одной  из  примыкавших  к
платану аллей, вышла из-под дерева и скрылась в другой аллее.
   Священник, направившийся в противоположную сторону,  столкнулся  лицом  к
лицу с  какой-то  шептавшейся  и  хихикавшей  парочкой:  при  внезапном  его
появлении эти двое, видимо, сразу переменили тон с довольно фамильярного  по
отношению друг к другу на более церемонный.  Дама  была  не  кто  иная,  как
прекрасная  царица  амазонок:  по  всей  видимости,  она  переняла  недавнюю
склонность Титании к буяну Основе, ибо вела упомянутую нами интимную  беседу
с  последним  представителем  цеха  афинских  ткачей,   который   совершенно
преобразился, побывав в только что отведенной ему  комнате  и  приняв  более
изящный облик испанского кавалера былых времен. Теперь он щеголял в плаще, с
пышным пером на шляпе,  шпагой,  кинжалом  и  гитарой,  одетый  так,  словно
готовился исполнить серенаду под окном своей дамы. Он был в богато  расшитом
камзоле, и на груди у него, как принадлежность национального костюма, висела
шелковая маска, которую можно было сразу надеть, чтобы избежать  нескромного
взора.
   Иногда  очень  рассеянных  людей,  вопреки  этому  их  свойству,  озаряет
внезапное воспоминание, словно  солнечный  луч,  прорвавшийся  вдруг  сквозь
густой туман и ярко осветивший какой-то определенный  предмет  ландшафта,  и
тогда они начинают действовать с полной уверенностью  и  убежденностью.  Так
бывало и с мистером Каргилом.  И  вот  сейчас,  не  успел  он  взглянуть  на
испанского кавалера, в котором не узнал ни графа  Этерингтона,  ни  хвастуна
Основу, как с волнением схватил его за руку кавалер попытался вырваться, но
Каргил, не отпуская его, вскричал горячо и вместе с тем торжественно:
   - Я рад, что встретился с вами. Небо послало вас сюда  в  назначенный  им
час.
   - Благодарю вас, сэр, - весьма холодно ответил лорд Этерингтон. -  Думаю,
что встреча наша доставила радость лишь вам одному, так как я вас что-то  не
припоминаю.
   - Разве имя ваше не Балмер? - спросил священник. - Я знаю, я иногда  могу
ошибиться... Но я уверен, что вас зовут Балмер.
   - Ни я сам, ни восприемники мои об этом и  не  слыхивали.  Полчаса  назад
меня звали Основой, отсюда, может быть, и  произошло  все  недоразумение,  -
ответил граф вежливо, но крайне холодно и сдержанно. - Разрешите мне пройти,
сэр: мне надо проводить даму.
   - В этом нет необходимости, - возразила леди Бинкс. - Предоставляю вам  и
вашему старому Другу вспоминать былое знакомство, - ему, кажется, нужно  вам
что-то сказать.
   С  этими  словами  дама  удалилась,  видимо  довольная  случаем  выказать
притворное  равнодушие  к  обществу  его  милости  в  присутствии  человека,
застигшего  их  в  момент,  когда  между  ними,  казалось,  возникала  самая
пламенная близость.
   - Вы задерживаете меня, сэр, - сказал граф  Этерингтон  мистеру  Каргилу.
Тот, удивленный и  несколько  растерявшийся,  все  еще  стоял  прямо  против
молодого дворянина и так близко к нему, что граф не мог бы двинуться дальше,
не оттолкнув Каргила. - Я, право же, должен проводить даму,  -  добавил  он,
делая еще одну попытку пройти вперед.
   - Молодой человек, - сказал мистер Каргил,  -  вам  не  удастся  обмануть
меня. Я уверен, разум  мой  убеждает  меня,  что  вы  действительно  Балмер,
которого само небо прислало сюда, чтобы преступление было предотвращено.
   - А вас, - сказал лорд Этерингтон, - человека,  которого,  насколько  мне
подсказывает память, я никогда в жизни не встречал, вас  направил  сюда  сам
дьявол, чтобы вызвать скандал.
   - Прошу прощения, сэр, -  сказал  священник,  пораженный  тем,  что  граф
возражает ему с таким спокойным упорством, - прошу прощения, если  ошибся..,
то есть если я действительно ошибся.., но это не так.., я уверен, что  прав!
Та же наружность, та же улыбка.., нет, я не ошибся. Вы -  Вэлентайн  Балмер,
которого... Но я не стану упоминать здесь о ваших личных делах...  Довольно:
вы - Вэлентайн Балмер.
   - Вэлентайн? Вэлентайн? - с раздражением отозвался лорд Этерингтон.  -  Я
ни Вэлентайн, ни Орсон. Разрешите откланяться, сэр.
   - Останьтесь, сэр, останьтесь, я требую этого, - сказал священник. - Если
вы не желаете раскрыть, кто вы такой,  то,  может  быть,  лишь  потому,  что
забыли, кто я? Так позвольте мне  назвать  себя:  я  достопочтенный  Джосайя
Каргил, пастор в Сент-Ронане.
   - Раз уж вы лицо,  столь  достойное  уважения,  сэр,  -  ответил  молодой
дворянин, - до чего, впрочем, мне совершенно нет дела, я полагаю, что  когда
вы утром выпиваете что-либо  слишком  крепкое,  вам  лучше  выспаться  дома,
прежде чем появляться в обществе.
   - Во имя неба, юный джентльмен, - продолжал мистер Каргил, - оставьте эти
несвоевременные и неподобающие шутки и скажите мне прямо: не вы ли -  я  все
еще твердо в этом уверен - тот  молодой  человек,  который  семь  лет  назад
вверил мне некую важную тайну? Если бы  я  сейчас  раскрыл  ее  постороннему
человеку, то и сам был бы огорчен до глубины души и последствия этого  могли
бы оказаться крайне пагубными.
   - Вы проявляете в отношении меня большую  настойчивость,  сэр,  -  сказал
граф, - и взамен я буду с вами совершенно откровенен. Я не тот  человек,  за
которого вы меня принимаете. Ступайте искать его где хотите, а еще  лучше  -
поищите-ка свой собственный разум, ибо - должен сказать со всей  прямотой  -
вы гнете куда-то не туда.
   Сказав это, он сделал движение, свидетельствовавшее о  самом  решительном
намерении двинуться дальше, так что мистеру Каргилу осталось лишь уступить и
дать ему дорогу.
   Достойный священнослужитель продолжал стоять на месте как  вкопанный.  По
свойственной ему привычке думать вслух, он воскликнул,  обращаясь  к  самому
себе:
   - Воображение мое сыграло со мной немало удивительных штук, но эта из них
самая необычайная! Что мог подумать обо мне этот молодой  человек?  Наверно,
разговор с этой несчастной юной особой так подействовал на меня,  что  глаза
мои обманулись и я связал  с  ее  историей  первого  же  встретившегося  мне
человека. Что должно было подумать обо мне это совершенно постороннее лицо?
   - Да то же, что думает о тебе любой, кто тебя знает, пророк,  -  произнес
дружеский голос Тачвуда. И, чтобы окончательно пробудить  священнослужителя,
приятель хлопнул его по плечу. - А  именно,  что  вы  злосчастный  лапутский
философ, которому в толпе оторвали полу кафтана. - Ну, ну, пойдемте - раз  я
снова подле вас, можете ничего не бояться. Да что с вами?  Сейчас  я  к  вам
присмотрелся, и выглядите вы, по-моему, так, словно увидели василиска,  хотя
зверь этот вряд ли существует, иначе я встретил бы его где-нибудь  во  время
моих странствий. Но вы какой-то бледный и  перепуганный.  Да  что  же,  черт
побери, случилось?
   - Да ничего, - ответил  священник,  -  кроме  того  лишь,  что  я  сейчас
сотворил неслыханную глупость.
   - Подумаешь, беда! Тут не о чем вздыхать, пророк. Это случается с  каждым
по меньшей мере дважды в сутки.
   - Но я едва не выдал постороннему  человеку  тайну,  затрагивающую  честь
некоей старинной фамилии.
   - Вот уж  это  напрасно,  доктор,  -  сказал  Тачвуд,  -  наперед  будьте
осторожны. И вообще я посоветовал бы вам даже  с  вашим  церковным  сторожем
Джонни Тирлснеком начинать разговор лишь после того, как вы, задав три ясных
вопроса  и  получив  три  ясных  ответа,  не  убедитесь,  что   перед   вами
действительно  означенный  Джонни  в  своей  телесной   субстанции   и   что
воображение ваше не наделило кого-то другого подпаленным париком и  потертым
коричневым кафтаном достойного Джонни. Ну, ну, пойдемте.
   С этими словами он потащил за собой  озадаченного  священника,  хотя  тот
тщетно приводил всевозможные доводы, чтобы только бежать от  этих  игрищ,  в
которые он оказался столь неожиданно замешан. Он жаловался на головную боль,
но его приятель уверил, что стоит ему  отведать  какого-нибудь  кушанья  или
пропустить стаканчик, и она тотчас же  пройдет.  Он  ссылался  на  дела,  но
Тачвуд отвечал, что единственное его дело - сочинять проповедь на  ближайшее
воскресенье, до которого остается всего два дня.  Под  конец  мистер  Каргил
признался, что ему не хотелось бы повстречаться снова с человеком, в котором
он с таким упорством старался усмотреть знакомого, а  это  -  теперь  уж  он
уверен - было лишь игрой его воображения. Путешественник презрительно отверг
все эти щепетильные соображения, заявив, что  встречи  между  гостями  носят
здесь совершенно такой же случайный характер, как  общение  на  каком-нибудь
постоялом дворе, и ни к чему никого не обязывают.
   - Так что вам незачем обращаться к нему хотя бы с одним словом  извинения
или чего-либо подобного, а пожалуй - да, так даже  будет  лучше,  -  я,  как
человек, знающий свет, сам скажу за вас надлежащие слова.
   Разговаривая со священником, Тачвуд тащил его к дому,  куда  их  призывал
обещанный  звон  колокола.  Гости  собирались  в  уже  упоминавшейся  старой
гостиной, чтобы перейти оттуда в ст