Пенелопа предложила другое. Речь  шла  о  том,  что  итальянцы
называют комедией масок, то есть не о  настоящей  драме,  в  которой  актеры
исполняют текст, написанный  определенным  автором,  а  такой,  где  заранее
намечена интрига и разработаны наиболее важные сцены, а диалог актеры должны
сымпровизировать в зависимости, как говорит Петруччо, от  того,  сколько  им
природой отпущено ума. Развлечение это очень  любят  в  Италии,  особенно  в
Венеции, где в подобных  пьесах  с  давних  пор  фигурируют  одни  и  те  же
персонажи, ставшие уже традиционными:  этот  род  представлений,  в  котором
больше  от  игры  масок,  чем  от  настоящего  театра,  именуется   commedia
dell'arte.  Но  именно  вследствие  того,  что  здесь  требуется  все  время
проявлять импровизированное остроумие или же способность  к  заменяющей  его
живой болтовне, он для застенчивого характера британцев еще более чужд,  чем
настоящее драматическое представление, где вся ответственность за  диалог  и
чувства  персонажей  лежит  на  авторе,  а  исполнителям   остается   только
подобающим образом выразить все это через игру, Но в леди  Пенелопе  недаром
жил дух пламенный, деятельный и жаждущий новизны: дважды  потерпев  неудачу,
она выработала третий проект, имевший больше успеха. Предложение ее состояло
на этот раз в следующем: некоторая - и немалая  -  часть  гостей,  одетых  в
костюмы хорошо известных исторических личностей или сценических  персонажей,
должна была составить группу, представлявшую некое историческое событие  или
сцену из пьесы.  В  подобном  представлении,  которое  можно  назвать  живой
картиной,  не  нужно  было  даже  играть  пантомимически:  от   исполнителей
требовалось лишь одно - составить группу, олицетворяющую  один  из  ярких  и
важных  моментов  какой-нибудь  хорошо  известной  сцены,  действующие  лица
которой как бы застыли в паузе без слов и без  движения.  В  подобного  рода
представлениях не подвергаются испытанию  ни  изобретательность,  ни  память
участников. К тому же -  и  в  глазах  благородного  общества  это  являлось
добавочным преимуществом - здесь не было резкого  различия  между  героем  и
героиней группы и менее важными  персонажами,  окружавшими  его  или  ее  на
сцене. Каждый, кто не сомневался в своей  внешней  привлекательности  или  в
преимуществах своего костюма, мог рассчитывать на значительную долю внимания
и одобрения со стороны публики, даже если он стоял  не  на  первом  и  самом
видном месте, как главные персонажи. Поэтому, когда предложено  было,  чтобы
собравшееся общество или те  из  гостей,  что  пожелают  одеться  подходящим
образом, образовало одну или несколько групп, которые можно будет по желанию
разнообразить и видоизменять, предложение это было принято с восторгом,  как
блестящая идея, сулившая  каждому  участнику  существенную  долю  возможного
успеха.
   Моубрей, со своей стороны, обещал так приспособить место действия,  чтобы
актеры  немого  представления  оказались  отделены  от  зрителей   и   могли
разнообразить живые картины, удаляясь со сцены, а  затем  появляясь  на  ней
снова в иных, еще не изображавшихся сочетаниях. Подобного  рода  постановка,
где красивые одежды и выразительные  позы  заменяют  искусство  или  талант,
оказалась весьма по вкусу большинству присутствующих дам. И даже леди Бинкс,
смягчить вечное недовольство которой редко кому  удавалось,  согласилась  на
это предложение - с полнейшим, конечно, равнодушием,  но  все  же  несколько
менее угрюмо, чем обычно.
   Теперь  оставалось  только  порыться  в  местной   библиотеке   и   найти
какую-нибудь пьесу, достаточно знаменитую, чтобы привлечь к себе внимание, и
в то же время  подходящую  для  намеченной  цели.  Во  время  этих  розысков
просмотрены были "Британский театр" Белла, "Современная и  старинная  драма"
Миллера и еще около двадцати случайно попавших под  руку  томов,  где  самые
разнообразные трагедии и комедии соседствовали друг с другом  без  малейшего
намека на какой-либо отбор или план, словно пассажиры в почтовой карете.  Но
леди Пенелопа безапелляционно и  решительно  высказалась  за  Шекспира,  как
автора, чьи бессмертные творения неизменно живы в памяти у всех. Поэтому был
избран Шекспир, а из его произведений - "Сон в летнюю ночь", пьеса,  которая
изобиловала разнообразными персонажами и  множеством  сцен,  подходящих  для
предполагавшейся  постановки.  Тут  большинство  членов  общества  принялись
соревноваться друг с  другом  в  розысках  наивозможно  большего  количества
экземпляров отдельных изданий "Сна в летнюю ночь"  или  того  тома  собрания
сочинений Шекспира, куда эта пьеса входит, какое только можно было раздобыть
в округе: несмотря на заявление леди Пенелопы, что всякий грамотный  человек
знает Шекспира наизусть, выяснилось, что те  из  его  произведений,  которые
редко идут на сцене, мало кому известны в Сент-Ронане, если не считать  лиц,
пышно именуемых "любителями чтения".
   Как только предполагавшиеся участники постановки освежили в своей  памяти
содержание пьесы, первым делом приступили к распределению ролей. Роль  Тезея
единогласно поручили Моубрею, как хозяину, которому, естественно, и подобало
изображать герцога Афинского. Костюм  амазонки  -  пернатый  шлем,  короткое
платье и узкие котурны небесно-голубого шелка с  бриллиантовыми  пряжками  -
примирил леди Бинкс с ролью Ипполиты. Мисс Моубрей  оказалась  выше  ростом,
чем леди Пенелопа, и потому ей по необходимости выпала роль  Елены,  а  леди
пришлось  удовлетвориться  ролью  строптивой  Гермии.  Решено  было  сделать
приятное юному графу Этерингтону, предложив ему изображать Лизандра,  однако
его милость отклонил это предложение и, предпочитая комическое трагическому,
согласился  выступить  лишь  в  роли  великодушного  Основы.  Тут  он  столь
замечательно проявил свою способность к юмору, что все пришли  в  восхищение
как от его согласия исполнить роль актера, изображающего Пирама,  так  и  от
исполнения им этой роли.
   Изображать Эгея единодушно поручили капитану  Мак-Терку,  и  его  упорный
отказ выступить иначе, как в полном  костюме  шотландского  горца,  едва  не
расстроил все предприятие. Под конец это препятствие было устранено  ссылкой
на авторитет Чайлд-Гарольда, отметившего сходство между  одеянием  греков  и
шотландских горцев ,  и  все
общество, пренебрегши различием в  окраске,  решило,  что  пестрая  юбка  из
шерсти цвета клана Мак-Терка вполне сойдет за  юбку  греческого  горца,  что
Эгей может быть арнаутом, а капитан - Эгеем. Четтерли и художник,  скитальцы
по профессии, согласились скитаться по  сцене  в  ролях  влюбленных  афинян,
Деметрия и Лизандра. А мистера  Уинтерблоссома,  который  по  лености  своей
строптиво и упорно отказывался от участия в представлении, леди  Пенелопа  в
конце концов подкупила  античной  или  якобы  античной  камеей  и  уговорила
сыграть  роль  Филострата,  распорядителя  увеселений   при   дворе   Тезея,
разумеется, если подагра  почтенного  джентльмена  позволит  ему  достаточно
долго оставаться на лужайке - их сценических подмостках.
   Кисейные усыпанные блестками шаровары, огромный  тюрбан  из  серебристого
газа и крылышки из него же, вкупе с вышитыми  туфельками,  сразу  превратили
мисс Диггз в Оберона,  короля  эльфов,  хотя  царственной  важности  его  не
слишком соответствовала беззаботная веселость этого подростка и  неудержимый
восторг, с которым девушка облачилась  в  свои  прелестные  одежды.  Младшая
сестра ее изображала Титанию, а два-три подчиненных им эльфа избраны были  в
семьях,  обслуживавших  целебный  источник:  убедить   родителей   оказалось
нетрудно, и они позволили  своим  еще  совсем  юным  детям  покрасоваться  в
изящных костюмах, хотя и покачивали головами как при виде мисс Диггз в одних
панталонах, так и в не меньшей степени  при  взгляде  на  весьма  откровенно
выставленную всем напоказ правую ногу леди Бинкс, чем сент-ронанская публика
обязана была ее костюму древней амазонки.
   Доктору Квеклебену поручили изображать Стену с помощью деревянной  кобылы
или ширмы, на которых развешивается  для  просушки  белье.  Старик  стряпчий
пригодился для роли Льва. Прочие персонажи драмы, сочиненной Основой,  легко
нашлись среди безымянных посетителей  источника.  Теперь,  когда  отыскалась
подходящая пьеса, все весело приступили к репетициям  в  костюмах  и  прочим
приготовлениям.
   Однако даже красноречие доктора не смогло заставить миссис Блоуэр принять
участие в этом предприятии, хотя всем очень хотелось, чтобы она выступила  в
роли Тисбы.
   - Правду сказать, - ответила она ему, -  не  очень-то  я  люблю  все  эти
представления. Джон Блоуэр, славный мой муженек, - моряки ведь всегда  ищут,
где бы повеселиться, - повел  меня  как-то  раз  поглядеть  какую-то  миссис
Сиддонс так пока мы вошли, я думала, нас до смерти задавят платье, что  на
мне было, перевернулось сзаду наперед, не говоря уже о том, что влетело  это
нам в четыре новешеньких шиллинга а потом появились три страшенные  старухи
с метлами - такие и жену моряка околдуют. Я там достаточно долго сидела,  ну
и решила убираться подобру-поздорову, и Джон Блоуэр вывел  меня  оттуда,  но
пришлось-таки ему поработать локтями.  Миледи  Пенелопа  Пенфитер  и  другие
важные  господа  пусть  думают  что  хотят,  а  по  мне,  доктор  Кваклебен,
выставляться не в том виде, в каком творец нас  создал,  -  самое  настоящее
кощунство. Да и менять имя, которое нам дали при крещении, по мне, не  лучше
самого богопротивного язычества. И хотя Тисби - я думаю, это  Тибби,  только
по-гречески, - может, и хорошее имя,  но  окрестили  меня  Маргарет,  так  я
Маргарет и останусь до самой смерти!
   - У вас, дорогая миссис Блоуэр, совершенно ошибочный взгляд на эти  вещи,
- сказал доктор. - Ничего  серьезного  не  будет,  это  всего-навсего  некое
laceo - небольшое развлечение с целью повысить настроение  публики  и  тем
самым помочь целебному действию вод:  веселость  -  великая  возбудительница
здоровья.
   - Вы уж мне  о  здоровье  не  говорите,  доктор  Киттлпин!  Разве  бедный
Мак-Дарк станет здоровее от того, что будет на  манер  вывески  табачника  в
морозное  утро  красоваться  в  шотландской  юбке   со   своими   коленками,
несчастными, худосочными, посиневшими, словно васильки? Должна вам  сказать,
жалкое это зрелище. Или, может быть, кому-нибудь  полезно  и  приятно  будет
видеть вас самих, доктор, как это вы разгуливаете  с  деревянной  ширмой  на
спине, окленной бумагой и раскрашенной под оштукатуренную каменную стену? Не
стану я и смотреть на весь этот суетный вздор, доктор Киттлкин, и,  если  не
найдется ни одного порядочного человека, чтобы со мной побыть -  я  ведь  не
намерена целый вечер сидеть одна, - так  я  пойду  к  мистеру  Сауербраусту,
солодовнику. Он человек приятный и любезный, к тому же весьма положительный,
а сестрица его - женщина вполне достойная.
   "Будь он проклят, этот Сауербрауст! - подумал доктор. - Знай  я,  что  он
станет мне поперек дороги, он бы не так скоро вылечился от своей диспепсии".
Дорогая миссис Блоуэр, - продолжал он, но уже вслух, - я сам готов  признать
эту затею нелепой, но все без исключения элегантные  и  светские  люди,  что
приехали на воды, решили присутствовать на представлении. Вот уж месяц,  как
вся округа только о нем и говорит, и еще с год будет говорить. Советую  вам,
дорогая моя миссис Блоуэр, подумайте, как плохо это будет выглядеть, если вы
не  появитесь.  Ведь  тогда  никто  не   поверит,   что   вам   был   послан
пригласительный билет, никто, даже если вы повесите его  себе  на  шею,  как
ярлычок на аптечную склянку, миссис Блоуэр.
   -  Если  вы  это  имели  в  виду,  доктор  Кикхербен,  -  сказала  вдова,
встревоженная тем, что она может оказаться вне хорошего общества,  -  так  я
пойду на представление, как и все. А если дело это постыдное и греховное, то
пусть весь стыд падет на голову тех, кто его затеял. Но только я  уж  ни  за
что не надену никаких папистских личин  -  я  ведь  и  девушкой  и  замужней
женщиной прожила в Норт Лите, не знаю уж сколько  лет,  а  характер  у  меня
такой, что я ни  святому,  ни  грешнику  не  уступлю.  Ну,  а  кто  обо  мне
позаботится, раз вы  собираетесь  изображать  оштукатуренную  стену,  доктор
Кикинбен?
   - Дорогая моя миссис Блоуэр, если таково ваше твердое решение, я не стану
разыгрывать роль стены. Ее милость должна  будет  принять  во  внимание  мою
профессию она, наверно, поймет, что первое дело для меня  и  гораздо  более
важное, чем все спектакли в мире, - оберегать своих пациентов, а  если  речь
идет о том, чтобы позаботиться о такой больной, как вы,  миссис  Блоуэр,  то
мой долг пожертвовать всей драматургией, от Шекспира до О'Кифи.
   Сердце вдовы ликовало, когда она выслушала  столь  великодушное  решение.
Ведь и правда, не откажись доктор от намерения, которому она выразила  столь
крайнее неодобрение, она усмотрела бы в его упорстве самое  меньшее  признак
полного нарушения верности. Поэтому по взаимному между ними  уговору  решено
было, что доктор доставит свою милую вдову в Шоуз-касл без маски и  плаща  и
что размалеванная ширма вместо спины доктора Квеклебена будет  водружена  на
широкие плечи некоего  захудалого  адвоката,  вполне  подходящего  для  роли
Стены, ибо череп его по твердости мог поспорить с известкой и камнем  самого
добросовестного строителя.
   Нам незачем распространяться о том, как много физических и  духовных  сил
затрачено  было  всем  обществом  в  промежутке  между   разработкой   столь
замечательного плана и приведением его в исполнение. Не станем мы и пытаться
рассказывать, как богачи в поисках  восточных  украшений  засыпали  письмами
эдинбургский "Модный пассаж" и посылали туда  комиссионеров  как  те,  кому
бриллианты были не по карману, заменяли  их  стекляшками  или  бристольскими
подделками как местных лавочников выводили из себя требования на товары,  о
которых они до того  и  понятия  не  имели  и,  наконец,  как  трудолюбивые
пальчики наиболее бережливых девиц  и  дам  скручивали  тюрбаны  из  носовых
платков, превращали нижние юбки в шальвары, пороли и шили, кроили и резали и
портили множество вполне приличных платьев и юбок, стараясь изготовить нечто
напоминающее древнегреческие одеяния. Кто опишет чудеса, которые  неутомимые
иголки и ножницы с помощью наперстков и ниток создавали из серебристого газа
и узорчатой кисеи? И кто достойным образом  покажет,  как  нимфы  источника,
которым, может быть, и не вполне удалось  уподобиться  греческим  язычницам,
достигли, во всяком случае, того, что  утратили  даже  малейшее  сходство  с
добропорядочными христианками?
   Нет также необходимости перечислять все различные средства  передвижения,
к коим  прибегнул  бомонд,  чтобы  перебраться  с  источника  на  зрелище  в
Шоуз-касл. Они были так же разнообразны, как  возможности  и  притязания  их
владельцев -  от  господских  выездов  с  форейторами  до  скромных  наемных
экипажей с оплатой по таксе, - впрочем, нет, именно не по таксе, - в которых
прибывали особы более низкого ранга. Ради этих последних две почтовые кареты
гостиницы превратились, можно сказать, в регулярно курсирующие  дилижансы  -
так часто совершали они рейсы между гостиницей и  замком.  Это  был  удачный
день для форейторов, но чистое  мучение  для  несчастных  почтовых  лошадей:
редко бывает, чтобы в каком-нибудь обществе все составляющие его группы либо
только благоденствовали, либо только страдали от одних и тех же причин.
   И действительно, нехватка  средств  передвижения  была  так  велика,  что
пришлось обратиться к самой Мег Додз с униженной  просьбой  предоставить  ее
старое уиски для курсирования (фраза  была  сформулирована  именно  так)  по
Сент-Ронанскому курорту на один лишь этот день и за весьма  приличную  мзду.
Но ради низкой корысти неукротимая Мег, разумеется,  не  стала  мириться  со
своими соседями из ненавистной курортной гостиницы.
   - Моя коляска, - заявила она, - обслуживает  только  моего  постояльца  и
пастора, и даже  самому  черту  я  не  дам  ею  пользоваться.  Пусть  каждый
заботится сам о себе.
   В  соответствии  с  этим  данное  средство  передвижения  и   выехало   в
назначенный час, скрипя своим старым кожаным  верхом,  а  в  нем,  заботливо
скрытый шторками от взоров деревенской мелкоты, сидел набоб Тачвуд в костюме
индийского купца или, как они именуются, "шрофа".  Священнослужитель,  может
быть, и не проявил бы такой же пунктуальности, если бы к нему непрерывно  не
поступали письма и записки от его клейкемского приятеля, многочисленные, как
куски газет, украшающие хвост  змея,  которого  запускает  школьник  они  с
раннего утра до самого вечера вынуждали его  быть  начеку,  так  что  мистер
Тачвуд нашел его вполне одетым, а уиски  прождало  у  дверей  только  десять
минут, употребленных мистером Каргилом на поиски очков, каковые наконец были
благополучно обнаружены у него же на носу.
   В конце концов мистер Каргил, вместе  со  своим  новым  другом,  здрав  и
невредим прибыл в Шоуз-касл. Ворота этого  дома  с  визгом  обступила  толпа
ребятишек, которые при виде странных фигур, вылезавших из  каждого  экипажа,
выражали столь необузданный восторг, что даже пасмурное чело и  всем  хорошо
известный голос приходского сторожа  Джонни  Терлснека  оказались  бессильны
совладать с ними, хотя Джонни находился во дворе с этой именно целью. Однако
два грума или конюха, вооруженные кнутами, все же  оттеснили  со  двора  эту
шумную ораву, которой, по всеобщему  мнению,  несколько  покровительствовала
Клара Моубрей и детям осталось лишь приветствовать визгом  и  восторженными
кликами пестро разодетых гостей, по мере того как те проходили по дорожке от
ворот к крыльцу.
   Клейкемского набоба и пастора встретили возгласы не менее громкие. Первый
заслужил их непринужденностью, с какой он носил белый тюрбан второй -  тем,
что вообще редко появлялся на людях оба же вместе - необычайностью зрелища,
которое  представлял  собою  почтенный  священнослужитель  в  одежде   более
старомодного покроя, чем теперь можно  увидеть  даже  на  вселенском  соборе
шотландской церкви,  выступавший  рука  об  руку  и,  видимо,  состоявший  в
наилучших отношениях с парсом купеческого звания. Оба они на миг задержались
у ворот внутреннего двора, любуясь фасадом старинного дома, чья  величавость
потревожена была столь непривычно веселым событием.
   Шоуз-касл, хоть и назывался замком, отнюдь не походил  на  укрепление,  и
сохранившееся до наших дней здание исстари предназначалось  лишь  для  того,
чтобы в нем с удобством проживала мирная семья. У него был  низкий,  тяжелый
фасад, перегруженный украшениями того напыщенного стиля, который не  столько
сочетал  в  себе,  сколько  смешивал  античность  и  готику  и  был   весьма
распространен в царствование Иакова VI Шотландского и его злосчастного сына.
Двор представлял собою небольшой квадрат, две стороны которого  заняты  были
строениями, предназначавшимися  для  владельца  и  его  семьи,  а  третья  -
конюшнями, единственной частью замка, которой уделялось достаточно внимания,
ибо нынешний мистер Моубрей  привел  их  в  отличный  порядок.  С  четвертой
стороны квадрат замыкала защитная стена,  в  которой  пробиты  были  главные
ворота. Все вместе представляло собою одно из тех  сооружений,  которые  еще
можно обнаружить в некоторых старых шотландских поместьях,  где  безудержное
стремление  сделать  их  парковыми  (одно  время  употребляли  именно  такое
выражение) не заставило владельцев снести благородные  защитные  пристройки,
которыми их более мудрые отцы  прикрывали  свои  дома,  и  подставить  жилье
резкому северо-западному ветру, уподобляясь  пятидесятилетней  старой  деве,
готовой  дрожать  от  холода,  лишь  бы   она   могла   услаждать   общество
выставленными напоказ костлявыми  красными  локтями  и  морщинистой  шеей  и
грудью.
   Через двустворчатую, гостепр