грохот пушек на поле битвы.
   Почтенная  Мег   самой   природой   была   предназначена   для   подобных
столкновений. Не только ее гордый дух почерпал в них радость, но  и  внешние
ее  данные,  как  выражается   Тони   Лэмкин,   "находились   для   того   в
соответствующем сочетании". У нее были черные  волосы  с  сильной  проседью,
которые,  когда  она  приходила  в  бурное  волнение,   спутанными   прядями
выбивались  из-под  чепца,  длинные  костлявые  руки,  снабженные   крепкими
когтями, серые глаза, тонкие губы, плотный стан, плоская, но широкая  грудь,
вместительные легкие и голос, которому под силу  было  заглушить  целый  хор
рыбных торговок. В хорошую минуту она говаривала о себе, что "лает страшней,
чем кусает". Да и каким зубам было сравниться с языком, который,  когда  ему
давали волю, работал так, что наверняка было  слышно  от  церкви  до  самого
сент-ронанского замка!
   Однако в наше пустое и легкомысленное время выдающиеся дарования  Мег  не
привлекали путешественников, и они все реже заглядывали  в  ее  подворье.  В
довершение всех бед некая великосветская причудница из  числа  помещиц  этой
округи вдруг выздоровела от какой-то воображаемой болезни, потому  что  пила
минеральную воду из родника, бившего в полутора милях от поселка.  Разыскали
модного доктора, который взял на себя труд произвести анализ воды  целебного
источника  и  опубликовать  его  вместе  со  списком  удивительных   случаев
излечения. Ловкий подрядчик снял в аренду землю, настроил жилых домов, лавок
и провел улицы. Наконец исхлопотали разрешение  на  подписку  для  постройки
гостиницы, которую важности ради назвали отелем. И тут уже все покинули  Мег
Додз.
   У нее оставались все же друзья и доброхоты, и  многие  из  них  полагали,
что, поскольку она женщина одинокая и, как  считали,  зажиточная,  ей  лучше
прекратить дело и снять с дома вывеску, больше не привлекавшую  посетителей.
Но гордая Мег не желала признавать свое поражение ни открыто, ни тайно.
   - Дверь дома моего отца, - заявляла она,  -  будет  растворена  навстречу
гостям, пока дочь его не вынесут ногами вперед. И вовсе не  ради  корысти  -
здесь корысти мало. Какая уж тут корысть! Один убыток!
   Но все-таки никому меня не одолеть. Пусть они себе  строят  отель,  пусть
строят, если им порядочный трактир не годится!  Пусть  разводят  свои  отели
сколько душе угодно! Они увидят, что матушка Додз сумеет держать  гостиницу,
да, сумеет, и ничуть  не  хуже  ихнего!  Пусть  они  устраивают  подписку  и
цепляются сколько хватит духу друг за дружку, словно дикие гуси  в  небе,  и
тот, кто переживет других (а на это уж  вовсе  грешно  рассчитывать),  пусть
забирает себе весь капитал. Она все равно не поддастся ни одному  из  них  и
будет держаться до последнего вздоха.
   К  счастью  для  решительной  и  доблестной  Мег,  пока   трактир   терял
посетителей, земли ее поднимались в цене. Это обстоятельство, в соединении с
привычной предусмотрительностью и бережливостью, с лихвою восполнило убытки,
записанные на правой странице счетной книги, и помогло Мег не  отступать  от
своего гордого обета.
   Кроме того, она вела теперь свое предприятие с самой тщательной  оглядкой
на сократившиеся доходы: назло сборщику податей позакрывала окна в  половине
дома, поубавила мебели, отказалась от пары почтовых  лошадей  и  уволила  на
пенсию правившего ими старого горбатого кучера, сохранив его в то же время в
качестве помощника при еще более древнем конюхе. Эти реформы втайне уязвляли
ее гордость, и ради утешения она договорилась  со  знаменитым  Диком  Тинто,
чтобы он хорошенько подмалевал  отцовскую  вывеску,  на  которой  уже  почти
ничего нельзя было разобрать. И  Дик  соответственно  позолотил  епископский
посох, а дьявола сделал таким безобразным, что тот стал пугалом для школьной
мелюзги и наглядным  подкреплением  к  рассказам  священника  о  враге  рода
человеческого, страх перед которым пастор старался вложить в детские сердца.
   Украшенный подновленным знаком ее профессии, дом Мег Додз, или Мег Дортс,
как ее часто называли по  причине  строптивого  нрава,  все-таки  продолжали
посещать кое-какие верные клиенты. К ним относились  члены  килнакелтийского
Охотничьего клуба. Когда-то они отличались и на скачках и в отъезжем поле, а
теперь стали просто компанией  почтенных  седовласых  джентльменов,  которые
сменили борзых и гончих на такс и вместо охоты на лисиц  любили  в  качестве
приятной подготовки к  обеду  у  Мег  проехаться  легким  галопом  на  своих
спокойных лошадках. "Все это люди порядочные, - рассказывала Мег, - умеют  и
спеть и пошутить ну и  что  с  того?  Их  обычная  порция  -  полная  пинта
шотландского вина да жестянка эля, налитая доверху, и никто не скажет, чтобы
им от этого худо приходилось. Теперешних вертопрахов одна несчастная  кварта
доконает, а тем молодцам и цельная бутыль нипочем".
   Появлялась еще компания, принадлежавшая к старинному  братству  крючка  и
лески из Эдинбурга весной и летом они часто посещали Сент-Ронан.  Это  были
гости особо приятные для Мег, и в ее доме им  разрешались  такие  вольности,
как никому другому. "Старые хитрецы, - рассказывала она,  -  отлично  знают,
какая сторона ломтя намазана маслом.  Никто  никогда  не  видал,  чтобы  они
ходили к источнику, как называют тот вонючий старый родник. Нет,  нет!  Они,
бывало, поднимутся рано, поедят  овсянки,  глотнут,  пожалуй,  по  наперстку
бренди да отправляются в горы. Засядут где-нибудь в вереске, съедят  там  по
куску холодного мяса, а вечером возвращаются с полной корзиной свежей форели
- ее им на ужин готовили. Выпьют еще по кружечке пива  да  глотнут  пунша  и
сидят себе, распевая свои песни и запевки, как они их  называют,  до  десяти
часов, а там и в постель, прочитав молитву. Ну, и что с того?"
   В-третьих, можно упомянуть еще весельчаков и повес, наезжавших из столицы
в Сент-Ронан, потому что им нравился  примечательный  характер  Мег,  а  еще
больше - отличное качество ее вина и скромные счета. Это  были  члены  Клуба
озорников, Клуба сумасбродов и прочих обществ, с  тою  целью  и  основанных,
чтобы забывать обо всех заботах и о всякой умеренности. Эти лихие  парни  не
раз учиняли шум и переполох в доме Мег, и не раз учиняла она бурю  по  этому
поводу. К каким только ухищрениям  и  уловкам  не  прибегали  они,  стараясь
лестью или силой раздобыть себе еще вина, когда совесть Мег подсказывала  ей
что с них уже довольно. Иногда это им так и не удавалось, как,  например,  в
тот раз,  когда  на  обеде  Клуба  озорников  их  председатель  был  ошпарен
глинтвейном при неудачной попытке улестить грозную даму поцелуями или  когда
у превосходнейшего президента Клуба сумасбродов  голова  оказалась  пробитой
ключами от погреба из-за того,  что  он  попробовал  силой  завладеть  этими
эмблемами власти. Но храбрецы ничуть не сетовали  на  такие  буйные  вспышки
горячего нрава своей хозяйки, для них это были "милые капризы нашей  Фанни",
или,  как  говорится,  duke  Amaryllidiirae  . А Мег, со своей стороны,  сама  частенько  именуя  их  "последними
пропойцами" и "чистокровными негодяями с Хай-стрит", никому не позволяла при
себе говорить о них дурно. "Они просто взбалмошные мальчишки, вот и  все,  -
заявляла она. - Вольешь вина - выплеснешь  разум,  да  и  старую  голову  не
посадить на молодые плечи. Молодой конь несется вскачь с горы и в гору! Ну и
что с того?" - неизменно прибавляла она в заключение.
   Нельзя не вспомнить  среди  постоянных  посетителей  Мег  "верного  среди
неверных" - красноносого помощника шерифа в этом графстве.  Когда  служебный
долг призывал его в те края, он всегда с нежностью припоминал ее крепкий эль
и  выдержанное  антильское  вино  и  объявлял,  что  судебные   или   прочие
подоспевшие дела "будут им решаться в такой-то день и час  в  доме  Маргарет
Додз, держащей виноторговлю в Сент-Ронане".
   Нам надо еще рассказать, как обходилась Мег со  случайными  посетителями,
которые, не зная других учреждений поближе и помоднее и согласуясь  более  с
состоянием своего кошелька, чем  со  своими  привычками,  заявлялись  на  ее
постоялый двор. Ее гостеприимство в этом случае было  опаснее,  чем  радушие
дикарей к пассажирам корабля, выброшенного бурей на берег. Если оказывалось,
что гости прибыли по доброй воле или если с виду они приходились ей по вкусу
(а вкусы ее были весьма прихотливы), особенно же если они хвалили то, что им
подавали, и явно не собирались  наводить  критику  и  доставлять  ей  лишние
хлопоты, но все было хорошо.  Но  если  они  попадали  в  Сент-Ронан  только
потому, что гостиница у источника оказалась переполненной, или  если  ей  не
нравился у них, как говорят  моряки,  "покрой  парусов",  да  если  они  еще
позволяли себе осуждать ее порядки и блюда, им  доставалось  от  Мег  полной
мерой. Она считала, что вот из таких-то личностей и состоит та неблагодарная
и скаредная публика, ради которой она содержала  трактир  себе  в  убыток  и
которая покинула ее, так  сказать,  сделав  жертвой  своего  патриотического
долга.
   Отсюда и идут разноречивые сведения о маленькой гостинице в  Сент-Ронане,
которую иные обласканные хозяйкой приезжие расхваливали, как самую  опрятную
и удобную старомодную гостиницу во  всей  Шотландии,  где  за  вами  отлично
ухаживают и прекрасно кормят, да притом за  весьма  умеренную  плату,  в  то
время как другие, менее удачливые, рассказывали лишь о полутемных  комнатах,
о старой неуклюжей мебели и  об  отвратительном  характере  трактирщицы  Мег
Додз.
   Читатель, если ты происходишь с солнечной стороны Твида  или  же,  будучи
шотландцем, имел счастье родиться не больше чем  лет  двадцать  пять  назад,
такой портрет королевы Елизаветы, наряженной в зеленый  передник  и  высокую
шляпку кумушки Куикли, может показаться тебе несколько не правдоподобным. Но
я взываю к тем моим сверстникам, кому приходилось за последние тридцать  лет
ездить и ходить по  нашим  дорогам,  проселкам  и  тропинкам,  и  спрашиваю:
неужели каждый из них не припомнит такую Мег Додз или кого-нибудь вроде нее?
Ведь во времена моего повествования я сам  даже  побоялся  бы  тронуться  из
шотландской столицы в любом направлении,  из  боязни  наткнуться  на  этакую
кумушку Куикли, которая могла  бы  заподозрить,  будто  я  вывожу  ее  перед
читателями в  виде  Мег  Додз.  Но  в  наши  дни,  если  даже  где-нибудь  и
сохранились еще две-три особи этого редкого  вида  диких  кошек,  их  когти,
вероятно, сильно притупились от старости. И теперь этакая Мег Додз -  словно
злой великан Римский Папа в "Пути паломника", наверно, только и  может,  что
посиживать у  дверей  своей  всеми  забытой  гостиницы  и  издали  улыбаться
путникам, с которыми она когда-то обходилась столь круто,

Глава 2

ПРИЕЗЖИЙ

   Qui ovu hie hoe?
   Dido aud Vlrglllum.


   Эй, девушка! Там господин приехал!
   Бутс, вольный перевод "Энеиды"

   Как-то погожим летним днем в старинные каменные ворота гостиницы Мег Додз
въехал одинокий всадник и, сойдя с коня во дворе, передал поводья  горбатому
конюху.
   - Снеси мои дорожные мешки в дом, - приказал он. - Да, впрочем, погоди, -
мне самому, пожалуй, это легче сделать, чем тебе.
   И он помог жалкому, тощему конюху расстегнуть пряжки ремней,  на  которых
держались простые и презираемые нынче  седельные  сумы.  Тут  же  он  строго
наказал, чтобы коня разнуздали  и  поставили  в  чистое  и  удобное  стойло,
ослабили на нем подпругу, а на спину накинули попону однако  велел  его  не
расседлывать, пока сам не придет поглядеть, как коня будут чистить.
   Его товарищ по странствиям, на взгляд конюха,  вполне  заслуживал  такого
ухода. То был сильный, горячий конь, годный и в  путь-дорогу  и  для  охоты,
хотя и довольно поджарый после длинного перехода.
   Впрочем, судя по блестящей шерсти, о нем, видимо, всячески  заботились  и
старались содержать в  отличном  состоянии.  Пока  конюх  выполнял  указания
новоприбывшего, тот подхватил свои  дорожные  мешки  и  вошел  в  трактирную
кухню.
   Там он застал хозяйку, и притом не в очень  радушном  расположении  духа.
Мег отослала кухарку с  каким-то  поручением  и  теперь,  учинив  тщательную
проверку кухонного имущества, к своему неудовольствию обнаружила, что  доски
для резки хлеба все с трещинами,  а  то  и  вовсе  расколоты,  горшки  же  и
кастрюли  начищены  не  так  старательно,   как   того   требовали   строгие
представления хозяйки о чистоте. Такие открытия,  наряду  с  другими,  менее
важными, изрядно ее раздражили. И передвигая и переставляя посуду на полках,
она вполголоса осыпала упреками и угрозами отсутствующую преступницу.
   Появление гостя не заставило ее прервать это приятное занятие  -  мельком
взглянув на вошедшего, она резко повернулась к нему спиной и продолжала свое
дело и свой укоризненный монолог. По правде сказать,  ей  показалось,  будто
она  признала  в  приезжем  одного  из   тех   весьма   полезных   посланцев
коммерческого мира, которые сами себя (а вслед за ними и слуги в гостиницах)
именуют "путешественниками" ar excellece    и
которых прочий люд зовет разъездными купцами и коммивояжерами. Дело  в  том,
что к  клиентам  подобного  рода  Мег  питала  особую  неприязнь.  В  старой
сент-ронанской  деревушке  не  имелось  ни  одной  лавки,  и  вышеупомянутые
торговые эмиссары ради пользы дела обосновывались в отеле, то есть  в  новой
гостинице, посреди быстро растущего и соперничающего с  деревушкой  поселка,
за которым укрепилось название Сент-Ронанские воды. Редко какого отбившегося
от своих купца случай или  тяжкая  необходимость  вынуждала  остановиться  в
Старом городке, как к тому времени стали называть  место  около  замка,  где
находилась резиденция Мег. Поэтому, едва успев  заключить,  что  наш  путник
принадлежит, вероятно, к этому неприятному для нее сословию, Мег вернулась к
своему прежнему занятию и, не подавая виду, что  заметила  вошедшего  гостя,
продолжала свои укоры по адресу отсутствовавших служанок:
   - Ах, Бннни, дрянная девчонка! А эта негодница Эппи, вот чертово отродье!
Еще одной тарелки не хватает! Да они меня скоро совсем по миру пустят!
   Приезжий повесил свои мешки на спинку стула и молча ожидал  какого-нибудь
знака приветствия. Наконец, уразумев, что если он  хочет  привлечь  внимание
хозяйки, то - будь  он  даже  призраком,  которому  не  полагается  начинать
беседу,  -  ему  придется  заговорить  самому,  гость  обратился  к  Мег  со
следующими словами:
   - Я вижу как будто мою старую знакомую, миссис Маргарет Додз?
   - Ну и что с того? А вы-то сами  кто?  -  буркнула  Мег,  с  еще  большим
рвением продолжая тереть медный подсвечник. Холодный тон ясно указывал,  как
мало интереса вызывала в ней беседа.
   -  Я,  почтенная  миссис  Додз,  путешественник,  которому  хотелось   бы
остановиться здесь дня на два, на три.
   - А по-моему, вы ошиблись, - заявила Мег. - Здесь вашим мешкам  и  сумкам
не место не туда вы заехали, приятель, вам надо перебраться пониже.
   - Вы, видно, не получили моего письма, миссис Додз? - спросил приезжий.
   - А как мне было его получать, по-вашему? - возразила хозяйка. - Почтовую
контору-то у нас забрали, перевели вниз, к этим самым водам или как их там.
   - Да ведь это рукой подать, - заметил приезжий.
   - Ну, значит, и вам туда идти недалеко, - ответила хозяйка.
   - Так ведь если бы вы послали за моим письмом, - сказал молодой  человек,
- вы бы узнали...
   - В мои годы мне больше узнавать нечего, -  отрезала  Мег.  -  Если  люди
хотят  мне  что-нибудь  сообщить,  пусть  передают  письмо  Джону   Хислопу,
посыльному: он по этой дорожке ходит  взад-вперед  "  уже  лет  сорок.  А  у
почтовой начальницы, как ее там внизу величают, письма могут себе  лежать  в
окошке вместе с булками и пряниками хоть до первого мая,  пока  не  пропадут
вовсе. Буду я руки об них пачкать! Подумаешь - начальница! Шельма продувная!
Я-то отлично  помню,  как  она  приносила  покаяние,  когда,  не  дождавшись
свадьбы...
   Приезжий рассмеялся и вовремя для доброй  славы  начальницы  почты  успел
перебить хозяйку и объяснить, что направил сундук и свои удочки  ее  верному
другу посыльному, а сам надеется, что  она  не  прогонит  со  двора  старого
знакомого ведь не может же он ночевать в пяти милях от  Сент-Ронана,  когда
знает, что синяя комната у нее стоит пустая.
   - Удочки! Старый знакомый! Синяя комната! - с удивлением повторила Мег.
   Оглянувшись на приезжего и наконец удостоив его некоторым вниманием,  она
спросила:
   - Так, значит, вы не разъездной купец?
   - Нет, - сказал путешественник, - я разъезжаю по другим делам.
   - Ну, одно скажу - я рада этому. Терпеть не могу слушать, как  они  ни  с
того ни с сего вставляют английские словечки. Впрочем, я знавала среди них и
порядочных людей. Ну, и что с того? Это случалось, правда, еще в те времена,
когда они останавливались здесь, как прочие степенные люди. А с тех пор, как
они всем выводком друг за дружкой, словно  стая  диких  гусей,  перекочевали
вниз, в тот новомодный отель, у них в "гостиной зале", как  они  выражаются,
такие делишки, слыхала я, стали твориться, каких не учинят и пьяные  молодые
лэрды.
   - - А это все потому, что там нет вас, миссис Маргарет. Уж вы бы навели у
них порядок!
   - Ах, хитрец, ловко ж ты придумал, как обойти меня! - воскликнула Мег.
   Тут она оборотилась и удостоила его более  пристального  и  внимательного
рассмотрения, чем вначале.
   Наружность приезжего говорила, казалось ей, в его пользу. Это был человек
хорошего сложения, ростом, пожалуй,  выше  среднего,  а  возрастом  -  между
двадцатью пятью и тридцатью годами. На первый взгляд ему легко было дать все
тридцать. Но, вглядевшись попристальней, вы  начинали  думать,  что  горячее
солнце каких-нибудь иных стран, более жарких, чем Шотландия, а быть может, и
перенесенные лишения и горести, не согласуясь с бегом времени, отметили  его
лицо печатью заботы и зрелости. У него были прекрасные глаза и зубы  прочие
черты лица едва ли можно было назвать красивыми, но зато в них выражались ум
и проницательность. Он отличался той спокойной и в то же  время  далекой  от
неуклюжести  и  жеманства  свободой  обращения,  которая  считается  главным
признаком джентльмена. Судя по простоте одежды и по отсутствию при нем слуг,
его  нельзя  было  признать  за  человека  богатого,  однако  Мег  не  могла
сомневаться, что по сословию он был выше обычных ее постояльцев. Пока добрая
хозяйка  предавалась  этим  наблюдениям,  ее  все  мучило  какое-то  смутное
чувство: ей казалось, будто она уже видела своего гостя раньше, но  когда  и
при каких обстоятельствах  -  этого  она  совершенно  не  могла  припомнить.
Особенно озадачивало ее холодное и саркастическое  выражение  его  лица:  ей
никак не удавалось связать это выражение с  воспоминаниями,  которые  в  ней
пробуждала наружность приезжего. Наконец, со всей любезностью, на какую  она
была способна, Мег сказала ему:
   - Или я видела вас прежде, сэр, или это был кто-то очень на вас  похожий.
И откуда вам знать про синюю комнату, раз вы впервые в наших краях?
   - Вовсе не такой я чужак здесь, как вы пред полагаете,  Мег,  -  дружески
заговорил приезжий. - Меня ведь зовут Фрэнк Тиррел!
   - Тирл! - воскликнула Мег с великим удивлением. - Не может быть!  Неужели
вы Фрэнси Тирл, тот сорванец, что ловил  здесь  рыбу  и  лазил  за  птичьими
гнездами семь-восемь лет тому назад! Да нет, Фрэнси был совсем мальчишка!
   - - А вы прибавьте семь-восемь лет к возрасту этого мальчишки, Мег, вот и
выйдет как раз тот человек, что стоит сейчас перед вами,  -  грустно  сказал
приезжий.
   - Пожалуй,  что  и  так,  -  сказала  Мег,  бросая  взгляд  на  отражение
собственного лица в медном кофейнике, начищенном ею до такого блеска, что он
вполне мог сойти за зеркало. - Да, пожалуй, что и  так:  все  люди  стареют,
прежде чем умереть. Все-таки сдается мне, мистер Тирл - ведь мне  т