последней главе, происходили в  понедельник,
и, следовательно, оставалось всего двое суток до приема, на  который  должен
был собраться в залах поместья Моубреев цвет  общества  Сент-Ронанских  вод.
Это был слишком короткий срок для приготовлений, которых требовал  такой  из
ряду вон выходящий случай, ибо хотя усадьба была  расположена  в  живописной
местности, дом находился в плачевном состоянии и  годами  не  видел  гостей.
Гостеприимством лэрда пользовался подчас лишь какой-нибудь веселый  холостяк
или сотоварищ по охоте на лисиц, да и то подобные происшествия случались все
реже, так как хозяин почти совсем  переселился  к  источнику  и  обыкновенно
старался принимать друзей там, где это можно  было  сделать,  не  расходуясь
самому. Кроме того, здоровье сестры служило  ему  прекрасной  отговоркой  на
случай, если какие-нибудь джентльмены выказывали  излишнюю  склонность  (как
это по простоте раньше водилось в Шотландии) считать дом своего друга  своим
собственным. Однако сейчас, к великой радости всех его сотоварищей,  Моубрею
деваться было некуда: приглашение было сделано и принято. И они  предвкушали
обещанный прием с  тем  нетерпением,  какое  вызывает  у  всех  бездельников
надежда на что-нибудь новенькое и развлекательное.
   Мистер Моубрей и его верный помощник мистер Миклем приняли на себя немало
забот,  чтобы  сколько-нибудь   пристойно   подготовиться   к   предстоящему
празднику. В своих стараниях они были предоставлены самим себе,  потому  что
Клара весь вторник и среду упрямо не выходила из своей комнаты.  Ни  угрозы,
ни ласки не помогали  брату  выпытать  намерения  мисс  Моубрей  на  предмет
надвигающегося и столь важного четверга. Надо  отдать  справедливость  Джону
Моубрею: он любил сестру, насколько вообще был в состоянии любить  кого-либо
помимо себя самого. Убедившись после многих напрасных  попыток,  что  он  не
может уговорить Клару оказать ему помощь, лэрд без всяких жалоб принялся  за
работу и  постарался  сделать  все,  что  только  мог,  руководствуясь  лишь
собственным суждением и соображением.
   Однако это оказалось  далеко  не  таким  легким  делом,  как  можно  было
предположить, ибо Моубрею хотелось выказать хороший вкус и проявить  в  этом
торжественном случае такую изысканность, какой мужчине трудно  добиться  без
женской помощи. Правда,  все  более  существенное  для  трапезы  можно  было
достать за наличные на ближайшем рынке, и оно было соответственно закуплено.
Но лэрд понимал, что так у него может получиться вульгарное, хоть и обильное
деревенское угощение, а не изысканный завтрак, о котором на столбцах местной
газеты  сообщалось  бы   как   о   приеме,   устроенном   "Джоном   Моубреем
сент-ронанским,  эсквайром,  в  честь  шумного   и   элегантного   общества,
съехавшегося на наши прославленные воды". Наверно, произойдет куча ошибок  и
нарушений правил  при  подаче  блюд  на  стол,  так  как  Шоуз-касл  не  мог
похвалиться ни опытной домоправительницей, ни служанкой, которая обладала бы
сотней рук, чтобы выполнять ее указания. В домашнем хозяйстве  царила  самая
мелочная экономия, едва совместимая с  обыкновенными  приличиями,  и  только
конюшни были превосходны и содержались отлично. Но разве конюх может так  же
успешно действовать в обеденном зале, как он действует в  стойлах?  И  разве
сумеет егерь придать настрелянной  им  дичи  соблазнительный  вид,  украсить
птицу на блюде цветами и полить пикантным соусом? С таким же  успехом  можно
требовать, чтобы отважный воин  принял  на  себя  обязанности  гробовщика  и
распоряжался похоронами убитого им врага.
   Короче говоря, Моубрей  до  тех  пор  беседовал,  советовался,  спорил  и
препирался с глухой  кухаркой  и  щуплым  старичком,  носившим  у  него  имя
дворецкого, пока не потерял всякую надежду навести какой-либо порядок в этом
хаосе и хоть сколько-нибудь воздействовать на закоснелые умы, с которыми ему
приходилось иметь дело.  Тогда  он  проклял  все  на  свете,  сдал  то,  что
относилось до угощения, на руки лицам, коим надлежало о  нем  заботиться,  а
сам занялся убранством  дома.  Но  и  здесь  он  оказался  почти  в  том  же
беспомощном  положении.  Под  силу  ли  мужскому  уму  потребные  для  этого
ухищрения? Может ли взор мужчины судить о том,  насколько  должна  тонуть  в
полумраке убранная к приему гостиная?  И  как  ему  разобраться,  что  яркий
дневной свет допустим,  если  он  падает  на  довольно  сносную  картину,  и
совершенно недопустим, когда  делает  очевидной  грубую  мазню  на  портрете
некоего прадедушки в парике? А раз  мужчины  даже  не  знают,  как  затянуть
комнату той волшебной паутиной света и  тени,  что  так  красит  обстановку,
наряды и лица гостей, то где же им  справиться  с  еще  более  таинственными
задачами - как расставить мебель, словно вы и не думали расставлять ее,  как
сделать, чтобы кресла, поставленные будто  бы  непреднамеренно  и  случайно,
оказывались словно как раз на самом удобном и подходящем для вас месте?  Как
избежать  и  скучной  чопорности  и  беспорядка  и,  не   заставляя   гостей
рассаживаться строго по кругу, не подвергать их опасности разбить себе нос о
какую-нибудь  скамеечку  в  неуказанном  месте?  Как  добиться  того,  чтобы
обстановка  комнаты,  так  сказать,  соответствовала  характеру   беседы   -
свободной  без  сумятицы  и  разумно  направленной  без   принужденности   и
натянутости?
   И,  наконец,  по  плечу  ли  неуклюжему  мужскому  полу  сообразить,  как
использовать для украшения комнат разный старый хлам? Ведь  надо  пустить  в
дело старые табакерки,  набалдашники,  коробочки  для  притираний,  бисерные
четки - всю ерунду, которая водится у  старосветских  дам  в  ящичках  бюро.
Небрежно перемешав эти вещицы со всякими другими ненужными предметами, какие
заполняют обыкновенно витрину ссудной кассы, их надо разложить  на  виду  по
мраморным угловым шкафчикам и рабочим столикам  наборного  дерева  и,  таким
образом, найти  подходящее  употребление  всем  побрякушкам  и  безделушкам,
которые с сорочьей бережливостью ухитрились накопить за  последние  сто  лет
старые девы и причудницы, проживавшие в доме. В каком восхищении любовался я
подчас искусством,  с  которым  бывает  подобрана  милыми  ручками  вся  эта
eudo-ijouterie     .     Прадедовский
перстень-печатка покоился, бывало, рядом с  погремушкой  первенца  и  куском
коралла, который грызли его молочные зубки, а  старинная  боцманская  дудка,
доставшаяся от какого-нибудь дядюшки-моряка, или его  серебряная  табакерка,
приводящая  на  память  Оруноко,  уютно   соседствовали   с   футляром   для
материнского гребня из слоновой кости, до сих пор источающим запах  мускуса,
и с другим черепаховым футлярчиком от очков какой-то незамужней тетки,  и  с
лапкой черного  дерева,  при  помощи  которой  во  времена  длинных  жестких
корсетов наши бабушки любили почесывать себе спину и лопатки. Лежало  там  и
серебряное ситечко, на которое в более  экономную  эпоху  хозяйка,  слив  из
чайника последнюю каплю, выкладывала спитой чай и затем великодушно  угощала
им гостей, чтобы они ели  его,  посыпав  сахаром,  поверх  хлеба  с  маслом.
Благословен  будь  обычай,  спасающий  от  цепких  когтей  служанок   и   от
плавильного котелка ювелира ненужную утварь минувших времен, которая  теперь
радует антиквара и украшает горки и столики! Но кто  решится  разложить  все
это, не руководствуясь вкусом женщины? А мистеру  Моубрею,  который  обладал
великим запасом таких сокровищ, неоткуда было ждать женского совета.
   Рассказ о затруднениях хозяина и так чересчур затянулся, не то я упомянул
бы еще о полной его неопытности в искусстве приукрашать неказистое. Где было
ему знать, что латаный ковер можно прикрыть новым половиком, а  выцветший  и
потертый диван застлать индийской шалью? Однако  я  сказал  уже  достаточно,
даже более чем достаточно, чтобы сделать его неприятное  положение  понятным
любому одинокому холостяку, который без помощи матери,  сестры  или  кузины,
без  ловкой  домоправительницы  или  опытного  кухонных  дел  мастера,   без
представительного лакея взялся  бы  подготовить  дом  к  приему  с  надеждой
устроить все изящно и comme il taut .
   Сознание собственной беспомощности тем более тяготило Моубрея, что хозяин
знал, каких строгих критиков встретит он в  дамах,  особенно  в  лице  своей
всегдашней противницы леди  Пенелопы  Пенфезер.  Поэтому  лэрд  трудился  не
покладая рук и целых два дня подряд  без  передышки  приказывал,  доказывал,
рассказывал и указывал. В этих трудах ему сочувствовал - мы не можем сказать
"содействовал" - его преданный агент и  поверенный.  Из  комнаты  в  комнату
засеменил Миклем за лэрдом, стараясь выразить столько  же  участия,  сколько
выказывает  своему  расстроенному  хозяину  домашний  пес,  с  жалким  видом
заглядывая ему в лицо и тщетно пытаясь уверить, что он  разделяет  хозяйские
огорчения, хотя не понимает ни причины их, ни глубины и  вовсе  не  в  силах
облегчить их.
   Наконец в среду, накануне назначенного дня,  устроив  кое-что  по  своему
вкусу и оставив в покое многое из того, что он охотно переделал бы,  Моубрей
сел обедать со своим верным соратником. Браня на чем свет стоит  злосчастную
затею и бормоча проклятия по адресу капризной старой девы,  которая  втянула
его с сестрой в эти неприятности, напросившись  в  гости,  он  объявил,  что
теперь все остальное может идти к чертям, ибо он больше  палец  о  палец  не
ударит, не зовись он Джоном Моубреем.
   Осуществляя свое доблестное решение, он  вместе  со  своим  искушенным  в
законах  советником  принялся  за  обед.  Они  весьма  быстро  справились  с
поставленным на стол блюдом котлет  и  прикончили  добрую  половину  бутылки
старого портвейна в качестве растворителя к ним.
   - Вот мы и сыты, - сказал Моубрей, - хоть и обошлись без всяких фрикасе.
   - Набили брюхо, и ладно, - ответил стряпчий, утирая жир с подбородка, - а
чем - овсянкой или похлебкой - все едино.
   - Ломовая лошадь  тоже  так  думает,  -  сказал  Моубрей,  -  но  леди  и
джентльмены придерживаются иного мнения, а мы должны равняться по другим.
   - Тем хуже для них, Сент-Ронан,  да  и  для  Шотландии  тоже.  Вот  из-за
этих-то чаепитий и прочих глупостей многим приходится у нас менять нобли  на
пенсы, а теплые родовые замки на наемные углы.
   Молодой лэрд помолчал,  потом  наполнил  свой  стакан,  подвинул  бутылку
своему старшему другу и вдруг спросил:
   - Вы верите в счастье, Мик?
   - В счастье? - повторил адвокат. - Не пойму вашего вопроса.
   - А я верю в счастье, в то, что бывает счастье или несчастье в картах.
   - Вот было бы для вас счастье, если бы вы их в руки не брали,  -  заметил
его наперсник.
   - Не о том речь, - сказал Моубрей. - Чему я дивлюсь, так  это  невезению,
что более сотни лет преследует нас, несчастных лэрдов сент-ронанских. Мы все
идем под гору, и никак нам не подняться. Такого нестойкого,  как  выражается
наш священник, рода еще свет не видывал. Когда-то моим предкам  принадлежало
пол-округи, а теперь и последние борозды из рук уходят.
   - Уходят! - сказал стряпчий. - Да  они  по  ветру  летят!  И  этот  замок
вылетел бы вслед за всем остальным, если бы ваш дедушка  не  приколотил  его
накрепко, обратив в майорат.
   - К черту этот майорат! - воскликнул Моубрей. - Хочешь сохранить поместье
- делай его майоратом, да только пока оно того стоит. Прикрутить человека  к
такому бедному поместью, как Сент-Ронан, все равно  что  держать  лошадь  на
привязи посреди вересковой пустоши!
   - Однако вы все-таки учинили изрядную потраву,  сдав  участок  из  своего
наследственного владения под дома у источника, - сказал Миклем.  -  Ведь  вы
тогда натянули привязь, пожалуй, чуть-чуть больше, чем имели право.
   - Разве я сделал это не по вашему совету? - возразил лэрд.
   - Отрицать не стану, - ответил стряпчий. - Видно, я по своей  простоте  и
добродушию начинаю баловать вас, Сент-Ронан, словно старая бабка малое дитя.
   - Вот-вот, и  подаете  ребенку  нож,  чтоб  он  порезал  себе  пальцы,  -
подхватил любитель наслаждений. - Целы  были  бы  эти  акры,  кабы  не  ваши
проклятые советы.
   - А вы еще ворчите, - сказал делец, - что у вас  нет  права  пустить  все
имение по ветру, словно стаю диких уток над болотом! Да не вам бы  говорить!
Ведь  поскольку  вами  совершено  нарушение  условия  (как  заявил,   прочтя
представленную мной докладную записку, и адвокат Уайзбихайнд),  ваша  сестра
или муженек вашей сестры, если ей вздумается выйти замуж, может поднять дело
и за две-три судебных сессии оттягать у вас весь Сент-Ронан.
   - Моя сестра никогда не выйдет замуж, - сказал Джон Моубрей.
   - Это легко сказать, - возразил стряпчий. - Да ведь  мало  ли  что  может
помешать кораблю добраться до гавани.  Будь  известно  что-нибудь  о  правах
вашей сестры на имение, многие богачи ничуть не посчитались бы с тем, что  у
нее не все дома.
   - Послушайте-ка, мистер Миклем, - сказал лэрд, - я был бы премного обязан
вам, если бы вы говорили о мисс Моубрей с уважением,  как  того  заслуживает
моя сестра и дочь моего отца.
   - Ну, не сердитесь, Сент-Ронан, не сердитесь,  -  сказал  муж  закона.  -
Слова не в счет, важно только, чтобы тебя понимали, - разумеется, когда речь
идет о деле. Вы сами знаете, мисс Клара не такая, как все.
   Будь я на вашем месте - мой долг говорить с вами напрямик  -  будь  я  на
вашем месте, я подал бы в палату лордов этакую просьбицу на  рассмотрение  и
стал бы по закону curator  oi    своей  сестры  -  ввиду
"неспособности управлять своим имуществом".
   - Миклем, вы настоящий... - начал Моубрей и оборвал на полуслове.
   - Кто же я, мистер Моубрей? - спросил Миклем довольно строго. - Кто же я?
Я хотел бы знать, кто я, по-вашему?
   - С вашего разрешения, вы очень хороший юрист, -  ответил  сент-ронанский
лэрд, который понимал, насколько он в  руках  у  своего  поверенного,  и  не
посмел дать воли своему порыву. - Только я должен заявить вам,  что,  раньше
чем предпринять против бедной Клары такие меры, как вы  советуете,  я  лучше
передам ей все имение,  а  сам  до  конца  жизни  определюсь  в  конюхи  или
форейторы.
   - Знаете, Сент-Ронан, - сказал муж закона, - если вам  хочется  сохранить
старый дом, так надо идти другой дорогой, а не  становиться  форейтором  или
конюхом. И чего вы не вышли в адвокаты, как все добрые люди? У моего старого
хозяина была латинская поговорочка: Rerum domio  getemque  togatam  , a сие означало, по его  словам,  что  всем
лэрдам надо становиться адвокатами.
   - А все адвокаты, кажется, становятся, нынче лэрдами, - ответил  Моубрей.
- Они тысячами скупают наши акры и, по старой сказке, расплачиваются  одними
расписками в своевременном получении, как  выражаются  ваши  ученые  друзья,
мистер Миклем.
   - Ну вот и вы тоже скупали бы землю, - сказал адвокат.
   - Да нет, - возразил лэрд, - я не того склада, такое ремесло не для меня.
Я бы только зря извел кучу муки на свой рогатый парик да  сносил  с  десяток
бумазейных камзолов. По утрам я бы слонялся по  колледжу  и  бездельничал  в
Аутер-хаузе, вечерами же торчал в театре, а юриспруденцию изучал мало  и  не
пошел бы дальше судьи по разбору дел о мелких долгах.
   - Вы, может быть, и не разбогатели бы, да зато  ничего  не  потеряли  бы.
Если бы вы не стали заправским юристом, так могли бы  раздобыть  себе  место
шерифа либо комиссара -  из  наследственных  -  и  жили  бы  припеваючи.  Не
сделались бы богачом, так по крайней мере спасли бы то, что имеете.
   - Так-то оно так, - ответил Моубрей, - только тогда не  представилось  бы
случая удвоить его. А мне это удалось бы, останься  эта  непостоянная  шлюха
Фортуна хоть на миг верна мне. Знаете, Мик, у меня за этот год бывало  и  по
сто тысяч на руках, бывало и по пятьдесят, а  теперь  и  вовсе  ничего  нет.
Остались у меня только крохи этого жалкого поместья, которое  слишком  мало,
чтобы от него был прок, пока оно в моих руках. А ведь продай я его, я мог бы
начать сызнова и поправил бы свои дела.
   - Ну конечно, все, чего вы добиваетесь, это пустить по ветру последнее, -
заметил его советчик.  -  Что  вам  от  этих  ста  тысяч  фунтов,  когда  их
выигрываешь лишь затем, чтобы спустить снова?
   - Как что? - переспросил Моубрей. - Для смелого человека это то  же,  что
для полководца выиграть битву. Пусть потом его побьют, в свой черед,  -  все
равно он уже знает, что счастье ему дается не хуже, чем всякому  другому,  и
теперь у него хватит духу на новую попытку. Через день-другой  у  нас  здесь
объявится граф Этерингтон. Говорят, он играет по крупной, и будь у меня хоть
пять сотен для начала, я бы сейчас же потягался с ним.
   - Жаль мне вас, мистер Моубрей, - сказал Миклем. -  Я  веду  дела  вашего
дома и в какой-то мере мог бы назвать себя  слугой  вашей  семьи,  а  теперь
вынужден смотреть, как все идет прахом! И в этом  повинен  тот,  на  кого  я
надеялся, что при нем дела семья выправятся и пойдут  лучше  прежнего.  Ведь
надо отдать вам справедливость, вы всегда понимали свою  выгоду,  -  в  меру
ваших возможностей, разумеется.
   Слезы навертываются на мои старые глаза, когда я гляжу на все это.
   - Вам тут плакать нечего, Мик, - ответил Моубрей. -  Не  в  моих,  так  в
ваших карманах кое-что  застрянет,  приятель.  Ваши  услуги  без  оплаты  не
останутся, старый друг, вы свое заслужили.
   - Заслужить-то заслужил, - согласился  стряпчий,  -  да  иную  работу  не
станешь делать и за двойную плату. Однако, если уж вам потребовались деньги,
придется их достать, только я уверен, уйдут  они  туда  же,  куда  ушло  все
остальное.
   - Ну нет, тысяча  дьяволов!  -  вскричал  Моубрей.  -  Это  дело  верное.
Этерингтону не одолеть было Джека Вулверайна ни в  одной  игре,  а  я  побью
Вулверайна запросто и в чем угодно. Однако надо же начинать  с  чего-нибудь,
деньжонок надо достать, Мик.
   - Пожалуй что.., то есть если можно будет достать, разумеется, -  ответил
законник.
   - Ну, это уж дело ваше, дружище, - сказал Моубрей. - Этот юнец, вероятно,
уже завтра будет здесь и привезет полные карманы денег. Он собирает арендную
плату в своих владениях, имейте в виду, Миклем.
   - Хорошо тем, кому есть что собирать, - отозвался Миклем. - А нам  сейчас
собирать нечего. Только уверены ли вы, что с этим графом стоит  связываться?
Почем знать, обыграете ли вы его, а если обыграете, то расплатится ли  он  с
вами? Видел я таких, что отправлялись за шерстью,  а  возвращались  восвояси
остриженными. Хотя вы умный молодой  джентльмен  и,  надо  полагать,  видали
виды, и опыта у вас не меньше, чем у других, и все такое,  но  почему-то  вы
всегда оказываетесь в проигрыше, как вам, впрочем, и самому  слишком  хорошо
известно...
   - На черта мне ваша болтовня,  дорогой  Мик!  Не  можете  протянуть  руку
помощи, так хоть не топите меня в потоке пустых слов. Что ж, я был новичком,
а за науку приходится платить. Тут,  Мик,  пустяками  не  отделаешься.  Дело
прошлое. Теперь мне больше учиться нечему, я сам себе господин.
   - Ну, ну, хотел бы я, чтоб это было так, - сказал Миклем.
   - Так оно и будет, так и будет, мой верный друг! - бодро ответил Моубрей.
- Вам остается только снабдить меня средствами для начала.
   - Какими средствами? О чем вы говорите? У вас как будто средств нет.
   - Но зато у вас они есть, дружище!  Продайте  несколько  ваших  акций.  Я
оплачу разницу - лаж, проценты, все, все!
   - Да, да, все, а то и ничего, -  проворчал  Миклем.  -  Но  коли  вы  так
настаиваете, я подумаю. К какому сроку нужны деньги?
   - Сейчас! Сегодня! Не позже чем завтра! - закричал будущий должник.
   Стряпчий длинно и выразительно свистнул.
   - Это невозможно, - заявил он.
   - И все-таки это необходимо, Мик, - ответил Моубрей,  знавший  по  опыту,
что "невозможно", произнесенное его добрым другом, да еще в  таком  тоне,  в
переводе означало всего-навсего "чрезвычайно трудно" и "очень дорого".
   - Тогд