йство.  Таким  образом,
одно время к югу от Твида мнение публики было не на стороне  "Сент-Ронанских
вод".
   На родине сочинителя, однако,  случилось  иначе.  Многие  характеры  были
признаны  подлинно  шотландскими,  и,  несмотря  на   зловещие   пророчества
хулителей романа,  счастье,  сопутствовавшее  до  сих  пор  писаниям  автора
"Уэверли", не покинуло его после этого нового опыта,  хотя  и  созданного  в
необычном для него стиле.
   Эбботсфорд, 1 февраля 1832 года.

Глава 1

ХОЗЯЙКА СТАРОГО ПОДВОРЬЯ

   Мой сказ закончу живо:
   Она варила пиво,
   Торгуя им счастливо.
   Скелтон

   Хотя едва ли какая из европейских стран шла  такими  быстрыми  шагами  по
пути благосостояния и развития, как последние полвека  шла  Шотландия,  совы
султана Махмуда даже в эти счастливые времена все-таки нашли бы для  себя  в
Каледонии немало деревень, лежавших в развалинах. По  причине  какого-нибудь
бедствия или ради выгод нового местожительства обитатели  старинных  селений
нередко бывали вынуждены перебираться с  облюбованного  прадедами  и  скорее
безопасного, чем удобного, места на другое, где растущие промыслы и торговля
могли бы  развиваться  свободнее.  Потому-то  иные  поселения,  известные  в
истории Шотландии и  нанесенные  Дэвидом  Макферсоном  на  его  превосходную
историческую карту, теперь можно обнаружить среди вересковой пустоши лишь по
окружавшим  их  когда-то  деревьям,  и  в  лучшем  случае  только  несколько
разбросанных там и сям развалин, которые легко принять за загоны для  скота,
указывают, что некогда и здесь жили люди.
   Небольшое селение Сент-Ронан лет двадцать тому назад еще не дошло до того
полного упадка, какой мы сейчас описывали, но  все  же  быстро  клонилось  к
нему. В расположении деревушки было нечто столь  романтическое,  что  всякий
путешественник, проезжая мимо, невольно хватался  за  рисовальный  карандаш.
Поэтому, рассказывая о ней, мы постараемся сделать Свое  описание  столь  же
выразительным,  как  иные  из   таких   зарисовок.   Однако   по   причинам,
представляющимся  нам  важными,  мы  воздержимся  от  точных   указаний   на
местонахождение деревушки и заметим лишь, что она стояла  по  южную  сторону
Форта и не далее чем милях в тридцати от английской границы.
   Большая река стремит свои воды по  узкой  долине,  достигающей  в  ширину
местами то двух  миль,  то  едва  четверти  этого  расстояния.  Почва  здесь
наносная, тучная, и долина издавна разгорожена на  участки,  довольно  густо
заселена и обработана со всем искусством, доступным шотландскому земледелию.
По обе стороны она ограничена грядой холмов, которые - особенно те  из  них,
что тянутся справа, - пожалуй, можно было бы назвать горами. На холмах берут
начало ручьи, и каждый, сбегая к реке, образует  свою  собственную  лощинку,
пригодную для трудолюбивого земледельца. Вдоль по их течению кое-где высятся
прекрасные раскидистые деревья, которых пока еще не настиг  топор,  и  почти
всюду по обе стороны ручьев пятнами и полосами виднеется подлесок, а над ним
поднимаются обрывы, довольно безотрадные  зимой,  но  летом  рдеющие  темным
пурпуром вереска и сверкающие  золотом  ракитника  и  дрока.  Такие  пейзажи
характерны для  краев,  которые,  подобно  Шотландии,  изобилуют  холмами  и
быстрыми  потоками  и  где  путешественнику  подчас  неожиданно  открывается
какой-нибудь укромный уголок, полный простой и  дикой  прелести,  тем  более
пленяющей его сердце, что он мнит, будто она открылась ему первому и  теперь
принадлежит ему одному.
   В одном из таких уголков, там, откуда уже открывается  вид  на  реку,  на
расширяющуюся долину и на противоположную гряду  холмов,  стояла  -  а  если
нерадивость и запустение еще не завершили своего дела, то и посейчас стоит -
старинная,  заброшенная  деревушка  Сент-Ронан.   Местоположение   ее   было
чрезвычайно живописно. Главная улица селения, извиваясь, взбиралась на очень
крутой холм, по склону которого на своего рода небольших террасах  теснились
деревенские хижины и, подобно домам швейцарских поселков  в  Альпах,  словно
карабкались вверх к развалинам старинного замка, еще видневшимся  на  гребне
горы: неприступность замка, видимо, и побуждала когда-то  окрестных  жителей
селиться под защитой его стен. И правда, замок был раньше грозной крепостью,
потому что со стороны, противоположной селению,  его  стены  вздымались  над
страшным обрывом, упираясь в  самый  край  скалы,  подножие  которой  омывал
поток, тоже носивший имя святого Ронана.
   С южной  стороны,  там,  где  склон  не  обрывается  так  отвесно,  почва
поднималась тщательно выровненными  террасами,  шедшими  одна  за  другой  к
вершине  холма.  От  террасы  к  террасе  встарь  вели  каменные   лестницы,
украшенные грубой резьбой. В мирные времена на этих  террасах  располагались
сады  замка,  а  в  случае  осады  они  тоже  служили   обороне,   так   как
господствовали одна над другой и их легко было защищать поочередно.  К  тому
же они простреливались из самого замка, посреди которого  высилась  огромная
квадратная башня,  окруженная,  как  водится,  строениями  пониже,  а  также
высокой зубчатой стеной.
   Выступ, на котором стоял замок, был как  бы  обособленной  частью  склона
довольно большой горы, подступавшей к замку с севера, и с этой  стороны  его
стены  были  последовательно  прикрыты  тремя  глубокими  рвами.  Укрепления
дополнялись еще одним, очень глубоким рвом, вырытым перед главными воротами,
в которые упиралась улица, поднимавшаяся, как мы уже говорили, от селения.
   В старых садах замка и со всех сторон вокруг него, кроме крутой западной,
разрослись большие деревья они скрывали под своей темной  листвой  скалы  и
древние, обвалившиеся стены и еще более подчеркивали высоту  полуразрушенной
башни, которая громоздилась посередине.
   Присев  на  пороге  этого  старинного  здания,  вход  куда  в  былые  дни
"привратник важный преграждал" , посетитель  мог  обозревать  сверху  вниз  заброшенную
деревню при живом  воображении  можно  было  представить,  что  деревенские
хижины, сбегавшие вниз по крутому холму, были словно по волшебству  внезапно
задержаны на бегу и в причудливом беспорядке застыли на месте до наших дней.
Так случилось бы, останови свою игру Амфион, когда дома, из  которых  должны
были составиться древние Фивы, плясали под звуки его лиры. Но в душе  такого
зрителя  грусть,  навеянная  видом  заброшенной  деревни,  быстро  одолевала
шаловливые  порывы  фантазии.  Построенные  совсем  просто,  как   строились
шотландские жилища около столетия тому назад, хижины деревни почти все давно
уже были покинуты провалившиеся  крыши  их  почернели,  а  рухнувшие  стены
свидетельствовали, что запустение торжествует тут свою победу  над  нищетой.
Поверх иных хижин, словно ребра скелетов, виднелись частично  или  полностью
сохранившиеся глянцевитые от сажи  стропила,  и  лишь  в  нескольких  домах,
кое-как еще прикрытых соломой, очевидно, жили люди. Впрочем, жильем эти дома
назвать было трудно - дым очага, где на торфяном  топливе  готовили  скудную
пищу, выходил не только через трубу, как ему полагалось, но и  через  прочие
щели в крыше. А тем временем природа, которая все изменяет и все  обновляет,
уже вытесняла и скрывала под буйной растительностью гибнувшие и  пропадавшие
следы человеческого труда. Тонкие подстриженные деревца, насаженные когда-то
вокруг садиков,  сделались  высокими  толстыми  деревьями  яблони  и  груши
протягивали свои ветви далеко  за  пределы  тесных  дворов  живые  изгороди
разрослись  и  стали  густым  непокорным  кустарником,  а  заросли  крапивы,
болиголова и щавеля прикрывали обвалившиеся стены, словно стараясь  поскорее
превратить все это запустение в живописную лесную опушку.
   Два строения в  Сент-Ронане  находились  все-таки  в  довольно  приличном
состоянии: одно  -  существенно  необходимое  для  духовного  блага  местных
жителей, другое - для удобства  путешественников.  То  были  дом  пастора  и
местный постоялый двор. О первом достаточно сказать, что он  не  представлял
исключения из общего правила, которого, видимо,  придерживаются  шотландские
помещики,  отводя  своим  священникам  не  только  самое   дешевое,   но   и
безобразнейшее и неудобнейшее  жилье,  до  какого  может  только  додуматься
строительный гений. Пасторский дом располагал обычным  количеством  труб,  а
именно двумя: они торчали по обе стороны дома, словно ослиные  уши,  и,  как
всегда, плохо выполняли свое назначение. На случай непогоды и ветров имелось
в нем обычное число щелей и отверстий, на которые обыкновенно  сетует  своим
собратьям каждый наделенный бенефицием пресвитерианский пастырь в Шотландии.
Для полноты картины прибавим, что, поскольку священник  был  холост,  свиньи
пользовались правом беспрепятственного доступа в сад  и  во  двор,  разбитые
окна были  заклеены  оберточной  бумагой,  а  запущенный  и  убогий  с  виду
низенький домик, в  котором  жил  разорившийся  арендатор,  не  делал  чести
усадьбе человека, не только  носившего  сан  священника,  но  бывшего  также
ученым и джентльменом, хотя отчасти и чудаком.
   Рядом стояла церковь  святого  Ронана  -  небольшое  старинное  здание  с
земляным полом, уставленное жалкими скамейками, в свое время  сделанными  из
резного дуба,  но  заботливо  чиненными  и  перечиненными  простыми  еловыми
досками. Однако снаружи церковь отличалась изящными очертаниями, потому  что
была построена еще в католические  времена,  а  ведь  архитектуре  католиков
нельзя отказать в той привлекательности, которой мы, как добрые протестанты,
не находим в их учении. Церковка едва поднимала свою серую сводчатую  кровлю
над  осыпающимися  могильными  холмиками  и  была  так   мала,   а   могилы,
подступавшие  к  ней  со  всех  сторон  и  до  половины  закрывавшие   узкие
англосаксонские окна, так уменьшали  ее  высоту,  что  ее  тоже  легко  было
принять за склеп  или  большой  надгробный  памятник,  если  бы  приземистая
башенка со старинным колоколом  не  отличала  ее  от  них.  Но  когда  седой
церковный сторож своей трясущейся рукою поворачивал ключ в  замке,  любитель
старины входил в древнюю постройку, относящуюся - судя по ее  архитектурному
стилю и  по  надгробиям  сент-ронанских  Моубреев,  на  которые  обыкновенно
указывал посетителю сторож, - еще к тринадцатому столетию.
   Эти сент-ронанские Моубреи в старину  были,  видимо,  очень  сильны.  Они
считались друзьями и союзниками дома Дугласов в  те  времена,  когда  буйная
сила  этого  гордого  рода  заставляла  трепетать  самих  Стюартов   на   их
шотландском троне. По выражению нашего простодушного старинного историка,  в
те дни никто не посмел бы спорить ни с кем из Дугласов и даже ни  с  кем  из
сторонников рода Дугласов:
   "Осмелься он - и не  избыть  ему  беды".  Поэтому  владельцы  Сент-Ронана
процветали заодно с ними и захватили в свои руки почти всю  богатую  долину,
над которой господствовал их замок. Однако прошли  хорошие  времена,  и  при
Иакове II большая часть благоприобретенных земель была  у  них  отобрана,  а
последующие события еще ослабили их власть. Однако в  середине  семнадцатого
века род Моубреев играл все-таки еще довольно заметную роль, и сэр Реджиналд
Моубреи прославился тем,  что  после  злополучной  данбарской  битвы  упорно
держался в своем замке против войск Кромвеля. Разъяренный  столь  неожиданно
оказанным ему в таком глухом углу сопротивлением,  Кромвель  велел  взорвать
крепость и срыть стены.
   После этой катастрофы старый замок был  предоставлен  разрушению.  Однако
сэр Реджиналд, подобно Уильяму Уорти в балладе Аллена Рэмзи,  возвратившийся
после революции на родину, построил  себе  дом  во  вкусе  наступившей  эры,
разумно согласовав размеры постройки с уменьшившимся благосостоянием  семьи.
Дом был поставлен почти в середине поселка (соседство которого в те  дни  не
считалось неудобством), на самом гладком месте,  какое  удалось  выбрать  на
подъеме горы. Как мы уже говорили, дома там были,  так  сказать,  врезаны  в
крутой склон, и на каждый дом почти только и приходилось ровной  земли,  что
та, на которой он стоял. Но перед домом лэрда  был  двор,  а  позади  садик
рядом ступеней он соединялся  с  другим  садом,  занимавшим  три  террасы  и
спускавшимся наперегонки с садами старого замка почти к самому берегу ручья.
   Моубреи безвыездно жили в своей новой усадьбе, но  лет  за  пятьдесят  до
начала нашего  рассказа  она  сильно  пострадала  от  случайного  пожара,  и
тогдашний лэрд, незадолго перед тем унаследовав  милях  в  трех  от  поселка
более приятное и удобное поместье, решил покинуть обитель своих  предков.  А
так как в ту пору (вероятно, с целью оправдать расходы по переезду) он велел
вырубить старую рощу, где гнездились грачи, в  народе  стали  говорить,  что
упадок Сент-Ронана начался в день, когда "лэрд  Лоренс  и  грачи  снялись  с
места".
   Покинутая усадьба не досталась, однако, филинам  и  совам:  напротив,  ее
стены на многие годы стали свидетелями таких веселых пиршеств, каких они  не
видывали  в  те  дни,  когда  усадьба  служила  мрачным  обиталищем  суровым
шотландским баронам былых времен. Короче говоря, она превратилась в трактир.
Над входом повесили большой щит, на одной  стороне  которого  был  намалеван
святой Ронан, уловляющий, как о том правдиво повествует легенда, дьявола  за
хромую ногу своим крючковатым епископским посохом, на  другой  -  герб  рода
Моубреев. Это был самый посещаемый трактир во всей округе, и  немало  ходило
рассказов о пирушках, задаваемых  в  его  стенах,  и  о  проделках,  которые
учинялись под влиянием здешнего вина.
   Все  это,  однако,  давным-давно  миновало,  соответственно  эпиграфу  на
обложке моей книги:

   Встарь, говорят, здесь весело бывало
   Не то уж ныне - проклят этот край.

   Сначала трактир держала одна почтенная чета - муж и жена, оба из  любимых
слуг семейства Моубреев. В их руках  дело  процветало  многие  годы,  и  они
умерли довольно богатыми, оставив после себя единственную дочь. В их  полную
собственность постепенно перешли не  только  трактир,  который  они  вначале
получили в аренду, но и прекрасные луга, тянувшиеся вдоль ручья.  Ибо,  едва
случалась хоть малая нужда  в  деньгах,  сент-ронанские  лэрды  прибегали  к
продаже земли участками как  к  простейшему  средству  выдать  замуж  дочку,
купить  младшему  сыну  офицерский  патент  или  выйти  из  других   сходных
затруднений. Поэтому Мег Додз, вступив в права наследства, оказалась богатой
невестой и в качестве таковой гордо отвергла притязания  трех  преуспевающих
фермеров, двух захудалых лэрдов и  одного  конского  барышника,  по  очереди
делавших ей брачные предложения.
   Многие  бились  об  заклад,  что  победит   барышник,   но   даже   самые
проницательные обманулись в своих ожиданиях. Мег предпочла сохранить вожжи в
собственных руках и не пожелала обзаводиться помощником, который вскоре  мог
бы заявить права хозяина. И вот, оставшись незамужней, как королева Бесс,  и
проявляя не менее жестокий произвол, чем та, она самолично правила делами  и
командовала не только своими  слугами  и  служанками,  но  и  любым  гостем,
завернувшим  к  ней  на  двор.  Если  же  путник   осмеливался   противиться
августейшей воле Мег или выражал недовольство столом и  помещением,  которые
ей было угодно ему определить, его тотчас постигало изгнание. Он получал  на
свое  требование  тот  ответ,  которым,  по  словам  Эразма  Роттердамского,
утихомиривали в его время все жалобы на немецких постоялых  дворах:  "Quaere
aliud hoitium" , или, как выражалась  Мег:
"Ну и отправляйтесь на другое  подворье!"  Поскольку  это  было  равносильно
изгнанию  вдаль,  миль  на  шестнадцать  в  сторону   от   резиденции   Мег,
присуждаемой  к  нему  злополучной   особе   оставалось   лишь   постараться
умилостивить гневную хозяйку, смиренно подчиняясь ее воле и своей судьбе.  К
чести Мег Додз надо сказать, что  ее  суровую,  почти  деспотическую  власть
нельзя было назвать тиранией, ибо в общем-то она осуществляла  ее  ко  благу
подданных.
   Погреба старого лэрда ломились от прекрасных вин, каких не возили туда  и
при нем самом  все  дело  заключалось  лишь  в  том,  чтобы  уговорить  Мег
разыскать в подвале именно то вино, какого вам хотелось. Надо прибавить, что
часто, если ей казалось, будто веселая компания уже  получила  "свою  меру",
она упрямилась и отказывала в добавке. Она весьма  гордилась  своей  кухней,
присматривала за тем, как готовилось каждое кушанье, а иные  блюда  стряпала
сама, не позволяя никому вмешиваться. Такими  блюдами  были  куриный  суп  с
черемшой  и  превкусные  рубленые  котлетки,  которые  в  своем  роде  могли
поспорить даже с телячьими котлетами нашей старой приятельницы - миссис Холл
из Феррибриджа. Столовое белье, простыни, наволочки и все прочее у Мег  было
из лучшего домотканого полотна и  содержалось  в  полном  порядке.  Поистине
круто  приходилось  горничной,  если  зоркие  глаза   хозяйки   обнаруживали
какое-нибудь упущение по  части  строжайшей  чистоты,  которая  у  нее  была
заведена. В самом деле, зная шотландское происхождение Мег и  ее  профессию,
никак нельзя было понять такой чрезвычайной и щепетильной  опрятности,  если
не предположить только, что  она  являлась  для  Мег  постоянным  и  удобным
поводом бранить своих служанок. Тут она  проявляла  такую  энергию  и  такое
красноречие, что, очевидно, это занятие приходилось ей особенно по душе.
   Надо еще отметить умеренность счетов, которыми заканчивался  пир  у  Мег:
гостю, подымавшемуся из-за стола с самыми мрачными предчувствиями,  счет  ее
часто  приносил  истинное  облегчение.  Шиллинг  за  утренний  завтрак,  три
шиллинга за обед, включая пинту старого портвейна,  и  полтора  шиллинга  за
плотный ужин - таковы, даже  в  начале  девятнадцатого  века,  были  цены  в
сент-ронанском подворье при этой старосветской хозяйке. И, подавая счет, она
еще вздыхала и всегда приговаривала, что-де ее добрый отец не назначил бы  ч
половины того, да в наши тяжелые времена брать меньше никак нельзя.
   Несмотря  на  такие  прекрасные  и  редкостные  свойства,  сент-ронанское
подворье разделило упадок поселка, к которому оно принадлежало. Причины были
различные. Ушла в сторону большая почтовая дорога, так  как  кучера  в  один
голос твердили, что здешняя крутая улица - смерть для  коней.  Поговаривали,
будто Мег наотрез отказывалась угощать возниц и принимать участие  в  обмене
овса, которым следовало  кормить  лошадей,  на  эль  и  виски  и  будто  это
обстоятельство изрядно повлияло  на  суждение  сих  почтенных  джентльменов
уверяли даже, что дорогу достаточно было только немного выровнять, и  подъем
стал бы легче. Но так или  иначе,  перемена  большой  дороги  причинила  Мег
великую обиду, и ей трудно было простить это  местным  жителям,  большинство
которых она помнила с детства. "Их папаши, - говаривала она, - не учинили бы
ничего подобного  с  одинокой  женщиной".  Изрядный  убыток  принесло  ей  и
запустение самого поселка,  в  котором  прежде  числилось  несколько  мелких
лэрдов и арендаторов, не реже двух-трех раз в неделю собиравшихся  раньше  у
Мег под названием Клуба стрекотунов и попивавших  дешевый  эль  с  прибавкою
виски или бренди.
   Нрав хозяйки отвадил всех посетителей, принадлежащих к обширному сословию
людей,  в  чьих  глазах  своеобразный  характер  не   является   достаточным
оправданием для нарушения внешних приличий и кто, не имея слуг у себя  дома,
любит изображать знатную персону в трактире и  ждет  поклонов,  уважительных
речей и извинений в ответ на ругань, которой они осыпают  стол,  служанок  и
все заведение. С любым, кто пытался вводить такие порядки в Сент-Ронане, Мег
Додз отлично  умела  рассчитаться  той  же  монетой:  счастье  их,  если  им
удавалось уйти, сохранив невыцарапанными свои глаза и не оглохнув  до  такой
степени, словно им довелось слышать