угол в спокойном,  глубоком раздумье,  которого не мог нарушить даже
мой приезд,  хоть я  и был у отца единственным сыном и мы не виделись четыре
года.  Я бросился ему на шею. Он был добрым, хотя и не очень нежным отцом, и
в темных его глазах засверкали слезы; но лишь на одно мгновение.
     - Дюбур пишет мне, что он доволен тобою, Фрэнк.
     - Я счастлив, сэр...
     - А  у  меня меньше оснований быть счастливым,  -  перебил отец и сел к
письменному столу.
     - Я сожалею, сэр...
     - "Я сожалею",  "я счастлив"... Эти слова, Фрэнк, в большинстве случаев
значат мало или вовсе ничего. Вот твое последнее письмо.
     Он  достал его из пачки других писем,  перевязанных красной тесьмой,  с
замысловатыми наклейками и пометками на полях.  Здесь оно лежало, мое бедное
письмо,  написанное  на  тему,  в  то  время  самую  близкую  моему  сердцу,
изложенное  в  словах,   которые,  думал  я,  если  не  убедят  то  пробудят
сочувствие,  -  и вот,  говорю,  оно лежало, затерянное среди других писем о
всевозможных торговых операциях,  в  которые  вовлекали отца  его  будничные
дела.  Я  не  могу удержаться от улыбки,  вспоминая,  как я  с  оскорбленным
тщеславием и  раненым самолюбием глядел на  свое послание,  сочинить которое
стоило мне, смею вас уверить, немалого труда, - глядел, как его извлекают из
кипы расписок, извещений и прочего обыденного, как мне казалось тогда, хлама
коммерческой корреспонденции.  "Несомненно,  -  подумал я,  -  такое  важное
письмо (я  даже  перед  самим собой не  осмелился добавить:  "и  так  хорошо
написанное") заслуживает особого  места  и  большего внимания,  чем  обычные
конторские бумаги".
     Но  отец  не  заметил моего  недовольства,  а  если  б  и  заметил,  не
посчитался бы с ним. Держа письмо в руке, он продолжал:
     - Итак, Фрэнк, в своем письме от двадцать первого числа прошлого месяца
ты извещаешь меня,  -  тут он стал читать письмо вслух, - что в таком важном
деле,  как выбор жизненного пути и занятий,  я,  по своей отцовской доброте,
несомненно,  предоставлю тебе если не право голоса, то хотя бы право отвода;
что  непреодолимые...  да,  так  и  написано:  "непреодолимые" -  я,  кстати
сказать,  хотел бы,  чтобы ты писал более разборчиво: ставил бы черточку над
"т" и  выводил петлю в  "е",  -  непреодолимые препятствия не позволяют тебе
принять  предложенную мной  программу.  Это  говорится и  пересказывается на
добрых четырех страницах,  хотя при  некоторой заботе о  ясности и  четкости
слога можно бы уложиться в четыре строки. Ибо, Фрэнк, в конце концов все это
сводится к одному: ты не хочешь следовать моему желанию.
     - "Не хочу" -  не то слово.  При настоящих обстоятельствах,  сэр,  я не
могу.
     - Слова значат для меня очень немного,  молодой человек,  -  сказал мой
отец,  в  ком  непреклонность всегда  сочеталась  с  полным  спокойствием  и
самообладанием. - "Не могу" - это, пожалуй, вежливей, чем "не хочу", но там,
где  нет  налицо  моральной  невозможности,   эти  два  выражения  для  меня
равнозначны. Впрочем, я не сторонник поспешных действий; мы обсудим это дело
после обеда. Оуэн!
     Явился Оуэн -  не в серебряных своих сединах, которые вы некогда чтили,
ибо  тогда ему было лет пятьдесят с  небольшим,  но  одетый в  тот же  или в
точности такой же костюм светло-коричневого сукна, в таких же жемчужно-серых
шелковых  чулках,   в   таких  же  башмаках  с   серебряными  пряжками  и  в
плиссированных батистовых манжетах,  которые он в  гостиной выпускал наружу,
но в конторе старательно заправлял в рукава,  чтобы не забрызгать чернилами,
изводимыми им ежедневно в немалом количестве,  - словом, Оуэн, старший клерк
торгового дома "Осбалдистон и  Трешем",  важный,  чопорный -  и тем не менее
благодушный, каким он оставался до самой своей смерти.
     - Оуэн,  - сказал отец, когда добрый старик горячо пожал мне руку, - вы
сегодня отобедаете с нами и послушаете новости,  которые Фрэнк привез нам из
Бордо от наших друзей.
     Оуэн с почтительной благодарностью отвесил церемонный поклон: в те дни,
когда  расстояние между  высшими и  низшими подчеркивалось с  чуждой  нашему
времени резкостью, подобное приглашение означало немаловажную милость.
     Памятным остался  для  меня  этот  обед.  Глубоко встревоженный и  даже
несколько недовольный,  я был не способен принять в разговоре живое участие,
какого ждал от меня,  по-видимому, отец, и слишком часто отвечал неудачно на
вопросы,  которыми он меня осаждал. Оуэн, колеблясь между почтением к своему
патрону и любовью к юноше,  которого он когда-то качал на коленях, старался,
подобно робкому, но преданному союзнику государства, подвергшегося нападению
врага, найти оправдание каждому моему промаху и прикрыть мое отступление, но
эти маневры только пуще раздражали отца и,  не  защищая меня,  навлекали его
досаду также и  на доброго моего заступника.  Проживая в доме Дюбура,  я вел
себя не совсем так, как тот конторщик, осужденный

                Гневить и в вечности отцовский дух,
                Исписывая стансами гроссбух, -

но,  сказать по правде,  я посещал контору не чаще,  чем  это  казалось  мне
необходимым,  чтобы  обеспечить себе  добрые  отзывы  со  стороны  француза,
давнишнего корреспондента нашей фирмы,  которому отец поручил посвятить меня
в  тайны коммерции.  Главное свое внимание я  уделял литературе и физическим
упражнениям.   Отец  мой  отнюдь  не  порицал  стремлений  к   развитию  как
умственному, так и телесному. Человек трезвого ума, он не мог не видеть, что
они служат каждому к украшению, и понимал, насколько они облагораживают нрав
и  способствуют приобретению доброго имени.  Но  он  тешил  свое  честолюбие
мечтою завещать мне  не  только свое состояние,  но  также планы и  расчеты,
которыми   надеялся  приумножить  и   увековечить  оставляемое  им   богатое
наследство.
     Любовь к своему занятию была мотивом,  который он счел наиболее удобным
выдвинуть,  настойчиво призывая меня стать на  избранный им путь;  но были у
него и другие причины,  которые я узнал лишь позднее.  Искусный и смелый, он
был  неукротим в  своих  замыслах,  каждое новое предприятие в  случае удачи
давало толчок -  а  также  и  средства -  к  новым оборотам.  Он,  казалось,
испытывал потребность, подобно честолюбивому завоевателю, идти от достижения
к достижению,  не останавливаясь для того, чтобы закрепить свои приобретения
и -  еще того менее -  чтобы насладиться плодами побед. Постоянно бросая все
свое состояние на  весы случая,  он  всегда умело находил способ склонить их
стрелку на свою сторону,  и,  казалось, его здоровье, решительность, энергия
возрастали,   когда  он,  воодушевленный  опасностью,  рисковал  всем  своим
богатством;  он был похож на моряка, привыкшего смело бросать вызов и волнам
и врагам,  потому что вера в себя возрастает у него накануне бури,  накануне
битвы.  Однако  он  понимал,  что  годы  или  внезапная болезнь когда-нибудь
сокрушат его  крепкий  организм,  и  стремился заблаговременно подготовить в
моем лице помощника,  который сменит его у руля,  когда его рука ослабеет, и
поведет  корабль  согласно советам  и  наставлениям старого капитана.  Итак,
любовь к  сыну и  верность своим замыслам приводили его к  одному и  тому же
решению.  Ваш  отец,  хоть и  вложил свой капитал в  наш торговый дом,  был,
однако, как говорится у коммерсантов, "сонным компаньоном"; Оуэн, безупречно
честный человек,  превосходный знаток счетного дела, был неоценим в качестве
старшего клерка, но ему не хватало знаний и способностей для проникновения в
тайны  общего  руководства всеми  предприятиями.  Если  бы  смерть  внезапно
сразила моего отца,  что сталось бы со всеми его многообразными начинаниями?
Оставалось одно:  вырастить сына Геркулесом коммерции,  способным принять на
плечи тяжесть,  брошенную падающим Атлантом. А что сталось бы с самим сыном,
если б  он,  новичок в такого рода делах,  был вынужден пуститься в лабиринт
торговых предприятий,  не имея в руках путеводной нити знаний,  необходимой,
чтобы  выбраться на  волю?  Вот  по  каким  соображениям,  высказанным и  не
высказанным,  отец  мои  решил,  что  я  должен избрать для  себя  его  поле
деятельности. А в своих решениях мой отец был непреклонен, как никто другой.
Но следовало все-таки посоветоваться и  со мною;  я  же с  унаследованным от
него упрямством принял как раз обратное решение.
     Отпор,  оказанный мною  желаниям отца,  можно,  я  надеюсь,  извинить в
какой-то мере тем, что я не совсем понимал, на чем они основаны и как сильно
зависит от моего согласия все его счастье.  Я воображал,  что мне обеспечено
большое наследство,  а до поры до времени щедрое содержание;  мне и в голову
не  приходило,  что  ради упрочения этих благ я  должен буду сам трудиться и
терпеть ограничения,  противные моим вкусам и  характеру.  В стараниях моего
отца  сделать из  меня  коммерсанта я  видел только стремление стяжать новые
богатства в  добавление к  уже приобретенным.  И,  воображая,  что мне лучше
судить,  какая дорога приведет меня к счастью,  я не видел нужды приумножать
капитал,  и без того,  по-моему,  достаточный, и даже более чем достаточный,
для  удовлетворения всех потребностей,  для  удобной жизни и  для изысканных
увеселений.
     Итак, повторяю: я проводил время в Бордо совсем не так, как хотелось бы
моему отцу.  Те занятия, которые он полагал главной целью моего пребывания в
этом городе,  я  забрасывал ради всяких других,  и,  когда бы смел,  я вовсе
пренебрег бы  ими.  Дюбур,  извлекавший для  себя  немало благ  и  пользы из
сношений с нашим торговым домом,  был слишком хитрым политиком, чтобы давать
главе  фирмы  такие  отзывы  о  его  единственном сыне,  какие  возбудили бы
недовольство и  у  меня  и  у  отца;  возможно  также,  как  вы  поймете  из
дальнейшего,  что  он  имел  в  виду свою личную выгоду,  потворствуя мне  в
пренебрежении теми целями,  ради которых я  был  отдан на  его попечение.  Я
держался в  границах приличия и добропорядочности,  так что до сих пор он не
имел  оснований давать обо  мне  дурные отзывы,  если  б  даже  был  к  тому
расположен;  но поддайся я и худшим наклонностям, чем нерадивость в торговом
деле,  лукавый француз проявил бы, вероятно, ту же снисходительность. Теперь
же,  поскольку я  уделял  немало  времени любезным его  сердцу  коммерческим
наукам,  он спокойно смотрел, как часы досуга я посвящаю совершенствованию в
другой,   более  классической  области,  и  не  попрекал  меня  тем,  что  я
зачитываюсь Корнелем или Буало,  предпочитая их Постлтвейту (вообразим,  что
его объемистый труд в  то время уже существовал и что Дюбур умел произносить
это  имя),  и  Савари,  и  всякому другому автору  трудов по  коммерции.  Он
позаимствовал откуда-то  удобную формулу и  каждое письмо обо мне заканчивал
словами, что я "в точности таков, каким желательно отцу видеть своего сына".
     Как  бы  часто она  ни  повторялась,  отца моего никогда не  раздражала
фраза,  если казалась ему четкой и выразительной;  и сам Аддисон не нашел бы
выражений,  более для  него приемлемых,  чем  слова:  "Письмо ваше получено,
прилагаемая расписка заприходована".
     И  вот,  так  как  мистер  Осбалдистон превосходно знал,  к  чему  меня
готовит,  излюбленная фраза Дюбура не пробуждала в нем сомнений,  таков ли я
на деле,  каким он желал бы меня видеть,  -  когда в недобрый час он получил
мое  письмо  с  красноречивым  и  подробным  обоснованием  моего  отказа  от
почетного места  в  торговом доме,  от  конторки и  табурета в  углу  темной
комнаты  на  Журавлиной улице  -  табурета,  превосходящего высотой табуреты
Оуэна и  прочих клерков и  уступающего только треножнику моего отца.  С этой
минуты все разладилось. Отчеты Дюбура стали казаться такими подозрительными,
точно его  векселя подлежали опротестованию.  Я  был  срочно отозван домой и
встретил прием, уже описанный мною.


                                  Глава II

               Я в своей прозорливости начинаю подозревать молодого человека
          в  страшном  пороке - Поэзии; и если он действительно заражен этой
          болезнью  лентяев,  то  для государственной карьеры он безнадежен.
          Коль скоро он предался рифмоплетству, на нем как на полезном члене
          общества нужно поставить крест - actum est.*

                                      Бен Джонсон, "Варфоломеевская ярмарка"
     ______________
     * Здесь в смысле: кончено (лат.).

     Мой  отец,  вообще говоря,  умел владеть собой в  совершенстве и  редко
давал  своему гневу  излиться в  словах,  выдавая его  лишь  сухим и  резким
обхождением с  теми,  кто вызвал его недовольство.  Никогда не прибегал он к
угрозам или шумному выражению досады.  Все у него подчинено было системе,  и
он в  каждом частном случае придерживался правила:  "делать,  что нужно,  не
тратя лишних слов".  Так и на этот раз с язвительной улыбкой выслушал он мои
сбивчивые ответы о состоянии французской торговли и безжалостно позволял мне
углубляться все  дальше и  дальше в  тайны тарифов,  нетто,  брутто,  лажей,
скидок и надбавок; но, насколько я помню, ни разу в его глазах не отразилась
прямая досада,  пока не обнаружилось, что я не могу толково объяснить, какое
действие оказало обесценение золотого луидора на кредитное обращение. "Самое
замечательное историческое событие за всю мою жизнь,  - сказал отец (который
как-никак был свидетелем революции!),  -  а  он знает о  нем не больше,  чем
фонарный столб на набережной!"
     - Мистер  Фрэнсис,  -  осмелился сказать Оуэн  робким и  примирительным
тоном, - вероятно, не забыл, что мораторием от первого мая тысяча семисотого
года  французский король  предоставил держателям десять  льготных  дней,  по
истечении коих...
     - Мистер Фрэнсис,  -  прервал его  мой отец,  -  несомненно,  тотчас же
припомнит все,  что вы будете любезны подсказать ему.  Но, Боже мой, как мог
Дюбур это допустить!..  Скажите, Оуэн, что представляет собой его племянник,
Клеман Дюбур, этот черноволосый юноша, работающий у нас в конторе?
     - Один из самых толковых клерков нашего торгового дома,  сэр. Для своих
лет   он   удивительно  много  успел,   -   ответил  Оуэн  (веселый  нрав  и
обходительность молодого француза покорили его сердце).
     - Так,  так!  Он-то,  я  полагаю,  кое-что смыслит в законах кредитного
обращения.  Дюбур  решил,  что  мне  нужно  иметь  около  себя  хоть  одного
конторщика,  который разбирался бы в делах.  Но я вижу,  куда он гнет, и дам
ему  убедиться в  этом,  когда  он  просмотрит баланс.  Оуэн,  распорядитесь
выплатить Клеману его жалованье по первое число,  и пусть отправляется назад
в Бордо на корабле своего отца, что отходит на днях.
     - Рассчитать Клемана Дюбура, сэр? - проговорил, запинаясь, Оуэн.
     - Да,  сэр,  рассчитать его немедленно.  Довольно,  если есть в конторе
один глупый англичанин,  который будет делать промахи; мы не можем держать в
придачу ловкого француза, который будет извлекать выгоду из этих промахов.
     Достаточно пожив во владениях Grand Monarque*,  я не мог без возражений
допустить, чтобы ни в чем не повинный и достойный юноша расплачивался за то,
что он приобрел познания, которых отец желал для меня.
     ______________
     * Великого монарха (франц.) - то есть французского короля Людовика XIV.

     - Прошу извинения, сэр, - начал я, дав мистеру Осбалдистону договорить,
- но я почел бы справедливым,  если я пренебрегал занятиями, самому нести за
то расплату;  у меня нет оснований винить господина Дюбура - он предоставлял
мне все возможности совершенствоваться, но я недостаточно пользовался ими. В
отношении же господина Клемана Дюбура...
     - В отношении его и тебя я приму те меры, какие найду нужным, - отрезал
мой отец.  -  Но ты честно поступаешь, Фрэнк, что сам хочешь нести наказание
за  свою  вину,  вполне честно,  этого  нельзя отрицать.  Однако я  не  могу
оправдать старика Дюбура,  -  продолжал он, глядя на Оуэна, - если он только
предоставлял Фрэнку возможность приобретать полезные знания, не следя, чтобы
юноша этой возможностью пользовался, и не доводя до моего сведения, когда он
ею  пренебрегал.  Вы  видите,  Оуэн,  у  моего  сына  врожденные  понятия  о
справедливости, приличествующие британскому купцу.
     - Мистер Фрэнсис,  -  сказал старший клерк,  как всегда учтиво наклоняя
голову и  приподнимая правую руку -  жест,  усвоенный им вместе с  привычкой
закладывать перо  за  ухо,  перед  тем  как  заговорить,  -  мистер Фрэнсис,
по-видимому,  вполне постиг основной принцип всех моральных взаимоотношений,
великое тройное правило этики:  пусть А  поступает с  Б  так,  как хотел бы,
чтобы Б поступал с ним; отсюда легко вывести искомую формулу поведения.
     Отец мой  улыбнулся при этой попытке Оуэна облечь золотое правило этики
в математическую форму, однако тотчас продолжал:
     - Но это не меняет сути,  Фрэнк; ты, как мальчик, впустую тратил время;
в  будущем ты  должен научиться жить как  взрослый.  На  несколько месяцев я
отдам тебя в учение к Оуэну, чтобы ты наверстал упущенное.
     Я собрался возразить, но Оуэн сделал жест предостережения и поглядел на
меня с такой мольбой, что я помимо воли промолчал.
     - Вернемся,  -  продолжал отец,  - к содержанию моего письма от первого
числа   прошлого  месяца,   на   которое  ты   послал  мне   необдуманный  и
невразумительный ответ. Наполни, Фрэнк, свой стакан и подвинь бутылку Оуэну.
     Меня никогда нельзя было обвинить в недостатке храбрости или,  если вам
угодно,  дерзости. Я ответил твердо, что "сожалею, если мое письмо оказалось
невразумительным,   -   необдуманным  его   назвать   нельзя;   предложение,
великодушно  сделанное  мне  отцом,  я  подверг  немедленному и  тщательному
рассмотрению и с болью убедился, что вынужден его отклонить".
     Отец остановил на мне острый взгляд, но тотчас же его отвел. Так как он
не отвечал,  я почел себя обязанным продолжать,  хоть и не без колебания; он
же перебивал меня лишь односложными замечаниями.
     - Ни к одному роду деятельности,  сэр, я не мог бы относиться с большим
уважением, чем к деятельности купца, даже если бы вы не избрали ее для себя.
     - Вот как?
     - Торговля сближает между собою народы,  облегчает нужду и способствует
всеобщему обогащению;  для  всего цивилизованного мира  она  то  же,  что  в
частной жизни повседневные сношения между людьми,  или,  если угодно, то же,
что воздух и пища для нашего тела.
     - Ну и что же, сэр?
     - И все-таки, сэр, я вынужден настаивать на отказе от этого поприща, на
котором я едва ли способен преуспеть.
     - Я  позабочусь,  чтобы ты  приобрел все данные.  Ты  больше не гость и
ученик Дюбура.
     - Но,  дорогой сэр,  я жалуюсь не на дурное обучение,  а на собственную
мою неспособность извлечь из уроков пользу.
     - Вздор! Ты вел дневник, как я того желал?
     - Да, сэр.
     - Будь любезен принести его сюда.
     Вытребованный таким  образом  дневник  представлял  собой  обыкновенную
тетрадь,  которую я завел по настоянию отца и куда мне полагалось записывать
всевозможные сведения,  приобретаемые мною во время обучения.  Предвидя, что
отец возьмет тетрадь для  просмотра,  я  старался вносить в  нее такого рода
сведения,  какие он,  по  моему разумению,  должен был одобрить;  но слишком
часто перо мое делало свое дело,  не очень-то слушаясь головы.  И  случалось
также,  что я, раскрыв дневник, благо он у меня всегда под рукой, нет-нет да
и внесу в него запись,  имеющую мало общего с торговым делом. И вот я вручил
тетрадь отцу,  робко надеясь,  что он  не  натолкнется в  ней на  что-нибудь
такое,  от  чего  могло усилиться его  недовольство.  Лицо Оуэна,  несколько
омрачившееся при  вопросе отца,  сразу прояснилось при  бойком моем ответе и
расцвело улыбкой надежды,  когда я  принес из своей комнаты и  положил перед
отцом книгу конторского типа,  в  ширину больше,  чем  в  длину,  с  медн