жно,  как  труп,  напрасно
пробовал  прогнать  тревожные  мысли,  занимая  ум  повторением  стихов  или
арифметическими выкладками. Кровь, при моем лихорадочном возбуждении, билась
пульсом,  похожим на глухой и мерный стук далекой сукновальни, и разливалась
по жилам потоками жидкого огня.
     Наконец я  поднялся,  растворил окно и  стоял некоторое время при ясном
свете месяца;  это отчасти меня освежило,  а  светлый и  мирный вид за окном
несколько рассеял мои думы,  не  желавшие подчиниться воле.  Я  снова лег на
кушетку, и хоть на сердце у меня - видит небо! - было нисколько не легче, но
оно стало более твердым,  более готовым к  испытаниям.  Вскоре подкралась ко
мне  дремота,  однако,  хотя чувства спали,  душа моя бодрствовала,  мучимая
мыслями о моем положении, и сны мне снились о душевных терзаниях и об ужасах
внешнего мира.
     Помню,  в  томительной тоске я  представлял себе,  что мы  с  Дианой во
власти жены Мак-Грегора и  нас низвергнут сейчас с  утеса в озеро;  сигналом
послужит выстрел  из  пушки,  которую должен  запалить сэр  Фредерик Вернон,
управляющий  церемонией  в   одежде  кардинала.   Необычайно  жизненно  было
впечатление,  полученное мною от этой воображаемой сцены.  Я и сейчас мог бы
изобразить безмолвную и  храбрую покорность,  запечатленную в  чертах Дианы,
дикие,  искаженные лица палачей,  которые окружили нас,  кривляясь и дразня,
причем  гримасы  непрестанно менялись  и  каждая  новая  казалась мерзостней
предыдущей.  Я  видел  горевшее суровым,  непреклонным фанатизмом лицо  отца
Дианы,  видел, как его рука поднимает роковой пальник... Раздался сигнальный
выстрел; опять, и опять, и опять повторяет его раскатами грома эхо окрестных
скал;   я   просыпаюсь  -   и   от  мнимых  ужасов  возвращаюсь  к  тревогам
действительности.
     Звуки во  сне были не  мнимые -  когда я  проснулся,  они еще наполняли
гулом мои уши;  но  только через две или три минуты я  окончательно пришел в
себя и  ясно понял,  что это настойчивый стук в ворота.  В сильной тревоге я
вскочил с  постели,  схватил лежавшую под рукою шпагу и кинулся вниз,  решив
никого  не  впускать.  Но  мне  волей-неволей пришлось кружить,  потому  что
библиотека выходила не во двор,  а  в  сад.  Выбравшись наконец на лестницу,
откуда окна  глядели на  главный двор,  я  услышал слабый,  испуганный голос
Сиддола в пререкании с грубыми чужими голосами: кто-то толковал об ордере от
судьи  Стэндиша,  именем короля требовал доступа в  замок и  угрожал старому
слуге тягчайшей карой закона,  если  он  откажет в  немедленном повиновении.
Спорившие еще не замолкли,  когда,  к  невыразимой своей досаде,  я  услышал
голос Эндрю,  предлагавшего Сиддолу отойти в  сторону -  он-де  сам  отворит
ворота.
     - Если  они  требуют именем  короля Георга,  нам  нечего опасаться:  мы
отдавали за  него  нашу кровь и  наше золото.  Нам  незачем скрываться,  как
некоторым другим, мистер Сиддол; мы, как вы знаете, не паписты и не якобиты.
     Напрасно ускорял я свой бег вниз по лестнице: я слышал, как засовы один
за другим отодвигались под рукой услужливого дурака,  причем он, не умолкая,
похвалялся своею собственной и своего хозяина преданностью королю Георгу.  Я
быстро высчитал, что непрошеные гости войдут прежде, чем я успею добежать до
ворот и водворить на место засовы.  Решив познакомить спину Эндрю Ферсервиса
с дубинкой,  как только у меня будет время расплатиться с ним по заслугам, я
побежал назад в библиотеку,  захлопнул дверь, нагромоздил перед нею все, что
мог, кинулся к другой двери, через которую входили ко мне Диана и ее отец, и
попросил немедленно меня впустить.  Дверь отворила мне сама Диана.  Она была
совсем одета и не выказала ни замешательства, ни страха.
     - Мы так свыклись с  опасностью,  -  сказала она,  -  что всегда готовы
встретить ее.  Отец уже встал,  он в  комнате Рэшли.  Мы переберемся в сад и
оттуда задней калиткой (Сиддол на  случай нужды дал мне ключ от нее) прямо в
лес,  -  я  знаю в  нем  каждый овражек,  как никто на  свете.  Задержите их
как-нибудь на  несколько минут.  И...  дорогой,  дорогой Фрэнк,  еще  раз  -
прощай!
     Она исчезла,  как метеор,  спеша к  отцу,  и,  когда я вновь вернулся в
библиотеку, незваные гости уже ломились в дверь.
     - А,  разбойники...  собаки! - крикнул я, нарочно толкуя вкривь цель их
вторжения.  -  Если вы сейчас же не уберетесь из моего дома, я буду стрелять
через дверь из бландербаса.
     - Стреляйте из палки,  из погремушки!  -  сказал Эндрю Ферсервис. - Это
мистер Джобсон, судейский секретарь, он с законным ордером...
     - ...разыскать,   схватить  и   взять  под   арест,   -   сказал  голос
омерзительного крючкотвора,  -  лиц,  указанных  в  вышеназванном  ордере  и
обвиняемых в  государственной измене  по  уложению короля Вильгельма,  глава
третья, параграф тринадцатый!
     Натиск на дверь возобновился.
     - Сейчас встану,  джентльмены,  -  сказал я,  желая выгадать как  можно
больше времени.  - Не прибегайте к насилию и разрешите мне посмотреть на ваш
ордер: если он законный и составлен по всей форме, я не буду сопротивляться.
     - Боже, храни великого Георга, нашего короля! - провозгласил Эндрю. - Я
говорил вам, что вы не найдете здесь никаких якобитов.
     После всяческих проволочек я  был  наконец вынужден открыть дверь,  так
как иначе ее взломали бы.
     Вошел мистер Джобсон с несколькими помощниками, среди которых на первом
месте держался младший Уингфилд,  которому,  несомненно,  тот  и  был обязан
своими сведениями,  и  предъявил свой ордер,  направленный не  только против
Фредерика Вернона,  осужденного изменника,  но  также  против Дианы  Вернон,
девицы,  и Фрэнсиса Осбалдистона, джентльмена, обвиняемого в "недонесении об
измене".  Случай был из тех, когда сопротивляться было бы безумием; поэтому,
выговорив отсрочку в  несколько минут,  я изъявил готовность отдаться в руки
властей.
     С болью в сердце увидел я затем, как Джобсон направился прямо в комнату
мисс Вернон,  и  понял,  что  оттуда он  без  колебания и  задержки прошел в
помещение, где спал сэр Фредерик.
     - Заяц улизнул,  -  сказал этот мерзавец,  -  но  след еще не простыл -
ищейки схватят его за задние ноги.
     Донесшийся из  сада стон возвестил,  что  его предсказание оправдалось.
Через  пять  минут  в  библиотеку вошел  Рэшли  с  двумя пленниками -  сэром
Фредериком Верноном и его дочерью.
     - Лисица,  -  сказал он,  - вспомнила свою старую нору, но не подумала,
что предусмотрительный ловец может ее заложить.  Я не забыл садовую калитку,
сэр Фредерик,  или -  если этот титул больше вам по  вкусу -  благороднейший
лорд Бьючемп.
     - Рэшли, - сказал сэр Фредерик, - ты гнусный негодяй!
     - Я больше заслуживал этого названия, сэр баронет - или милорд, - когда
под  руководством опытного наставника стремился разжечь гражданскую войну  в
сердце мирной страны.  Но я сделал все,  что было в моих силах, - сказал он,
возведя глаза к потолку, - во искупление моих ошибок.
     Больше я  не мог сдерживаться.  Я хотел молча наблюдать их встречу,  но
тут почувствовал, что должен заговорить или умереть.
     - Если есть в преисподней рожа,  -  проговорил я, - отвратительней всех
других, то это рожа подлости под маской благородства.
     - А-а!  Мой любезный кузен!  - сказал Рэшли, подойдя ко мне со свечой и
оглядывая меня  с  головы до  ног.  -  Добро пожаловать в  Осбалдистон-холл!
Извиняю вашу желчную злобу -  тяжело в одну ночь потерять родовое поместье и
любовницу:  ибо мы  пришли вступить во  владение этим бедным домом от  имени
законного наследника, сэра Рэшли Осбалдистона.
     От  меня  не  укрылось,  что,  бравируя таким образом,  Рэшли с  трудом
подавлял  чувства  злобы  и  стыда.   Но  состояние  его  духа  обнаружилось
явственней, когда к нему обратилась Диана Вернон.
     - Рэшли,  -  сказала она,  -  мне вас жаль, потому что как ни велико то
зло,  которое вы пытались причинить мне,  и зло, причиненное вами на деле, я
не могу ненавидеть вас так сильно,  как я вас презираю и жалею.  Совершенное
вами сейчас было, может быть, делом одного часа, но оно до последнего вашего
дня будет давать вам пищу для размышлений, - а каких, то знает ваша совесть,
которой не вечно же спать.
     Рэшли прошелся по комнате,  остановился в стороне у столика, где стояло
еще  вино,  и  дрожащей рукой  наполнил большой бокал;  но,  поняв,  что  мы
заметили  его  дрожь,  он  подавил  ее  усилием  воли  и,  глядя  на  нас  с
напряженным,  вызывающим спокойствием,  поднес бокал ко  рту,  не  пролив ни
капли.
     - Это  старое бургонское моего отца,  -  сказал он,  переводя взгляд на
Джобсона,  -  я  рад,  что оно не  все еще выпито...  Вы подберете достойных
людей,  чтоб  они  управляли от  моего имени домом и  поместьем,  -  старого
пройдоху дворецкого и безмозглого мошенника-шотландца надо выбросить вон.  А
этих  особ  мы  препроводим сейчас под  стражей в  более подобающее для  них
место.  Заботясь о вашем удобстве,  -  добавил он,  -  я велел заложить нашу
старую семейную карету, хотя мне небезызвестно, что леди не страшится иногда
странствовать в ночную сырость и в седле и пешком,  лишь бы цель путешествия
была ей по вкусу.
     Эндрю ломал руки:
     - Я только сказал, что мой господин разговаривает, верно, с призраком в
библиотеке...  а мерзавец Лэнси не постыдился предать старого друга, который
двадцать лет каждое воскресенье пел с ним псалмы по одному псалтырю!
     Его вышвырнули за порог вместе с  Сиддолом,  не дав кончить причитания.
Однако  изгнание  Эндрю  привело  к  неожиданным  последствиям.  Решив,  как
рассказал он  потом,  попроситься на ночлег к  тетке Симпсон ("авось приютит
как-нибудь ради старого знакомства"),  он  прошел главную аллею и  вступил в
"старый лес",  как он зовется,  хотя сейчас больше похож на пастбище, чем на
лес,  -  и вдруг натолкнулся на гурт шотландского скота, расположившийся там
на  отдых после дневного перегона.  Эндрю нисколько не удивился,  потому что
всякому известен обычай его земляков,  погонщиков скота:  как настанет ночь,
устроиться на самом хорошем неогороженном лугу,  какой они найдут,  а  перед
рассветом уйти,  пока не  спросили плату за  постой.  Но он удивился и  даже
испугался,  когда какой-то  горец наскочил на него,  стал его обвинять,  что
он-де  обеспокоил скот,  и  отказался  пропустить его  дальше,  пока  он  не
поговорит "с их хозяином". Горец повел Эндрю в кусты, где он увидел еще трех
или четырех своих соплеменников.  "Я тогда же смекнул, - сказал Эндрю, - что
их  для  гурта многовато:  а  как  начали они меня допрашивать,  так сразу и
рассудил: у них совсем иная пряжа на веретене".
     Погонщики  подробно  расспросили  его   обо   всем,   что  произошло  в
Осбалдистон-холле, и были, казалось, удивлены и огорчены его ответами.
     - И правда,  -  докладывал Эндрю,  - я им выложил все, что знал; потому
что я никогда в жизни не отказывал в ответе кинжалу и пистолету.
     Погонщики шепотом посовещались между  собой,  а  потом  собрали в  одно
стадо весь свой скот и погнали его к выходу из главной аллеи - в полумиле от
замка.   Здесь  они  принялись  стаскивать  в  кучу  лежавшие  по  соседству
поваленные деревья и  соорудили из них временное заграждение поперек дороги,
ярдах в  пятнадцати от  аллеи.  Близилось утро,  и  бледный свет на  востоке
спорил с  тускнеющим сиянием месяца,  так  что предметы можно было различать
довольно  явственно.   С  аллеи  донеслось  громыхание  кареты,  запряженной
четырьмя  лошадьми и  сопровождаемой шестью  всадниками.  Горцы  внимательно
прислушивались.  Карета везла мистера Джобсона и его несчастных пленников. В
конвое  были  Рэшли  и  несколько  верховых  -  полицейские чиновники  и  их
помощники.  Как  только проехали ворота у  входа  в  аллею,  их  затворил за
кавалькадой горец,  нарочно ради этого карауливший здесь.  В  ту  же  минуту
карета была остановлена стадом,  в  которое она  врезалась,  и  воздвигнутой
впереди преградой.
     Двое из  верховых спешились,  чтоб убрать срубленные деревья,  подумав,
должно  быть,  что  их  тут  оставили случайно или  по  небрежности.  Другие
принялись сгонять арапником скот с дороги.
     - Кто  посмел тронуть наш скот?  -  сказал суровый голос.  -  Стреляй в
него, Ангюс.
     - Отбивают пленников! - закричал Рэшли и, выстрелив из пистолета, ранил
говорившего.
     - Врукопашную! - крикнул вожак погонщиков, и схватка завязалась.
     Служители закона,  ошеломленные неожиданным нападением,  да и вообще не
отличавшиеся отвагой,  защищались довольно слабо, несмотря на численный свой
перевес.  Некоторые попробовали было двинуться назад к  замку,  но при звуке
пистолетного выстрела из-за  ворот  вообразили себя  в  кольце  и  поскакали
врассыпную кто куда.
     Рэшли между тем сошел с  коня и  пеший схватился в отчаянном поединке с
вожаком разбойников.
     Я наблюдал за поединком из окна кареты.
     Рэшли наконец упал.
     - Согласен ты просить помилования во имя Бога,  короля Иакова и  старой
дружбы? - произнес голос, отлично мне знакомый.
     - Никогда! - твердо ответил Рэшли.
     - Тогда  умри,   изменник!   -  сказал  Мак-Грегор  и  пронзил  палашом
простертого у его ног противника.
     Еще секунда,  и он уже был у дверей кареты,  протянул руку мисс Вернон,
помог  сойти ее  отцу  и  мне  и,  вытащив за  шиворот судейского секретаря,
швырнул его под колеса.
     - Мистер Осбалдистон, - сказал он шепотом, - вам-то ничего не угрожает;
я должен позаботиться о тех, кому помощь моя нужнее. Ваши друзья скоро будут
в безопасности. Прощайте и помните Мак-Грегора.
     Он свистнул,  его шайка собралась вокруг него, и, умчав с собою Диану и
ее отца,  они почти мгновенно скрылись в  гуще леса.  Кучер с форейтором при
первых  же  выстрелах  бежали,  бросив  лошадей;  но  те,  натолкнувшись  на
преграду,  как  стали,  так и  стояли,  к  счастью для Джобсона,  совершенно
смирно,  потому что при малейшем их  движении колесо переехало бы ему грудь.
Первой моей заботой было поднять его на  ноги,  так как негодяй был до  того
перепуган,  что  ни  за  что  не  встал бы  собственными стараниями.  Затем,
попросив  законника  твердо  запомнить,   что  я   не   принимал  участия  в
освобождении арестованных и сам не воспользовался случаем бежать, я приказал
ему пойти к  замку и  позвать на  помощь раненым кого-нибудь из своих людей,
оставленных там.  Но  страх в  такой мере завладел Джобсоном,  отняв у  него
всякое соображение, что несчастный был неспособен тронуться с места. Тогда я
решил пойти сам,  но на дороге споткнулся о тело человека -  мертвого, как я
подумал,  или умирающего. Но то был Эндрю Ферсервис, целый и невредимый, как
в  лучшие часы своей жизни,  а  лежачее положение он  принял,  чтоб избежать
близкого знакомства с палашом,  кинжалом или пулями,  которые в течение двух
или трех минут действительно летели со всех сторон.
     Я так обрадовался,  разыскав его, что не стал допытываться, как он сюда
попал, а только велел ему идти за мной и помочь мне.
     В  первую голову мы  занялись Рэшли.  Он  застонал при моем приближении
столько же  от  ярости,  сколько от  боли и  закрыл глаза,  как будто решил,
подобно Яго, не вымолвить больше ни слова. Мы подняли его, положили в карету
и ту же любезность оказали другому раненому из его отряда, лежавшему на поле
битвы. Затем я кое-как втолковал Джобсону, что он тоже должен сесть в карету
и поддерживать сэра Рэшли. Он повиновался, но с таким видом, точно не вполне
понимал мои слова. Мы с Эндрю повернули лошадей и, растворив ворота в аллею,
медленно повели упряжку обратно к Осбалдистон-холлу.
     Некоторые из  беглецов  уже  пробрались в  замок  окольными дорогами  и
подняли там всех сообщением,  что Рэшли и клерк Джобсон со всем эскортом,  -
кроме тех,  кто спасся, чтобы донести эту весть, - изрублены в куски у ворот
парка  целым  полком горцев.  Поэтому,  когда  мы  подъезжали к  замку,  нас
встретил гул голосов, подобный жужжанию сотен пчел, потревоженных в улье.
     Мистер Джобсон,  однако,  несколько оправившись,  сумел кое-как  подать
голос и  был тотчас узнан.  Законнику не терпелось выбраться из кареты,  тем
более что,  к  его  несказанному ужасу,  один из  его спутников (полицейский
чиновник) со стоном испустил дух.
     Сар Рэшли Осбалдистон был еще жив,  но  так тяжело ранен,  что весь пол
кареты залит был кровью и длинный красный след тянулся от выходных дверей до
Каменного зала,  где раненого опустили в кресло.  Все суетились вокруг него:
одни пытались унять кровь повязками,  другие требовали хирурга,  но,  видно,
никто не соглашался за ним сходить.
     - Не мучьте меня,  -  промолвил раненый.  -  Я знаю, что никакая помощь
меня не спасет. Я умираю.
     Он  выпрямился в  кресле,  хотя холод смерти уже  увлажнил его  лоб,  и
заговорил с твердостью, казалось, превышавшей его силы.
     - Кузен Фрэнсис, - сказал он, - подвиньтесь ближе.
     Я подошел по его требованию.
     - Я хочу только, чтобы вы знали, что муки смерти ни на йоту не изменили
моего чувства к вам.  Я вас ненавижу!  -  сказал он,  и злоба отвратительным
отсветом отразилась в  его  глазах,  которые  скоро  должны  были  закрыться
навсегда.  - Я ненавижу вас ненавистью столь же сильной сейчас, когда я лежу
перед вами,  истекая кровью,  умирая,  как  ненавидел бы,  если бы  нога моя
стояла на вашей шее.
     - Я  вам не подал к  этому повода сэр,  -  ответил я,  -  и ради вас же
самого желал бы, чтоб мысли ваши приняли сейчас другое течение.
     - Вы  дали мне повод...  -  возразил он.  -  В  любви,  в  честолюбивых
замыслах,  в материальных выгодах вы всегда,  на каждом повороте,  пресекали
мне путь.  Я был рожден,  чтобы украсить славой дом моего отца, - я стал его
позором...  А все из-за вас...  Родовой замок,  и тот перешел в ваши руки...
Берите ж  его,  -  сказал он,  -  и  пусть  лежит  на  нем  вечно  проклятье
умирающего.
     Он  досказал свое  страшное пожелание и  спустя  мгновение откинулся на
спинку кресла;  глаза его остекленели,  все тело застыло, но улыбка и взгляд
смертельной ненависти пережили последнее дыхание жизни.
     Я не хочу задерживаться дальше на этой мучительной картине и добавлю по
поводу  смерти  Рэшли  только то,  что  она  позволила мне  беспрепятственно
вступить в права наследства: Джобсон вынужден был сознаться, что возведенное
на меня нелепое обвинение в сокрытии государственной измены было основано на
простом affidavit* и что он принял его с единственной целью удружить Рэшли и
удалить меня из  замка.  Имя  негодяя было вычеркнуто из  списка юристов,  и
уделом  его  стали  презрение и  нищета.  Приведя  в  порядок  свои  дела  в
Осбалдистон-холле,  я  вернулся в  Лондон и  был  счастлив,  что расстался с
местом,  внушавшим мне так много горестных воспоминаний.  Меня мучила теперь
тревога о  судьбе Дианы и  ее  отца.  Один француз,  приехавший в  Лондон по
торговым делам,  доставил мне  письмо от  мисс Вернон,  которое меня отчасти
успокоило: они были в безопасности.
     ______________
     *  показании,  подтвержденном только присягой без  всяких доказательств
(лат.).

     Из письма я понял, что своевременное появление Мак-Грегора с отрядом не
было случайным. Шотландские вельможи и сквайры, замешанные в мятеже, а также
многие  английские  дворяне  были  заинтересованы  в  успешном  побеге  сэра
Фредерика Вернона,  потому что он,  как доверенное лицо дома Стюартов,  имел
при  себе  документы,  которых  было  достаточно,  чтобы  погубить  половину
Шотландии.  Облегчить ему  побег поручено было Роб  Рою,  который дал немало
доказательств своей находчивости и отваги,  а местом их встречи назначен был
Осбалдистон-холл.  Вы  уже  знаете,  как  весь  план едва не  был  расстроен
злосчастным Рэшли.  Тем не менее он вполне удался. Как только сэр Фредерик и
дочь  его  очутились опять на  воле,  они  сели  на  приготовленных для  них
лошадей