.
     Мне хотелось побыть одному, пока я не оправлюсь от первого мучительного
чувства,  которое пробуждало во мне все вокруг, и я попросил старого Сиддола
сходить за  управляющим,  жившим в  четверти мили от замка.  Он отправился с
явной неохотой.  Затем я приказал Ферсервису подобрать мне в слуги двух-трех
крепких молодцов,  на которых можно положиться,  потому что мы были окружены
католическим  населением  и   сэр  Рэшли,   способный  на   любое  отчаянное
предприятие,  находился  в  тех  же  краях.  Эндрю  Ферсервис весело  взялся
исполнить возложенную на него задачу и обещал привести из Тринлей-ноуза двух
истых и  верных пресвитериан -  таких,  как он  сам,  которые не побоятся ни
папы, ни черта, ни претендента; он и сам будет рад их обществу, потому что в
последнюю ночь,  которую он провел в Осбалдистон-холле,  пусть тля поест все
цветы в саду,  если он,  Ферсервис, не видел эту самую картину (он указал на
портрет деда мисс Вернон), как она разгуливала по саду при свете месяца!
     - Я говорил тогда вашей чести,  что мне в ту ночь явился призрак, но вы
не  стали  слушать.  Я  всегда  думал,  что  паписты  насылают  колдовство и
сатанинское наваждение,  но я  никогда не видывал таких вещей своими глазами
до той ужасной ночи.
     - Ступайте, сэр, - сказал я, - и приведите ваших молодцов, да смотрите,
чтоб они были поумнее вас и не пугались собственной тени.
     - Я  порядочный человек и  в  нашем околотке не  на последнем счету,  -
заворчал Эндрю, - но хвастать не стану: со злым духом встречаться не хочу.
     Он  вышел.  И  только  затворилась за  ним  дверь,  как  явился Уордло,
управляющий имением.
     Это был честный и  разумный человек;  если бы не его заботы и старания,
трудно было  бы  моему  дяде  до  конца удерживать замок в  своих руках.  Он
внимательно рассмотрел мои  права на  владение и  полностью признал их.  Для
всякого другого наследство было  бы  незавидным -  так  было оно  обременено
долгами и закладами; но большая часть закладных была уже в руках моего отца,
и  он  неотступно скупал  и  остальные:  его  большие  прибыли от  недавнего
повышения  фондовых  ценностей  позволили  ему  без  труда  оплатить  долги,
обременявшие родовое имение.
     Я  уладил  с  мистером  Уордло  самые  насущные  дела  и  пригласил его
пообедать со мною.  Обед мы попросили подать нам в  библиотеку,  хотя Сиддол
усиленно советовал перейти в  Каменный зал,  где он нарочно для этого случая
навел порядок. Между тем явился и Эндрю со своими верными рекрутами, которых
он  торжественно отрекомендовал как  "трезвых,  порядочных людей,  стойких в
правилах веры, а главное - храбрых, как львы". Я приказал подать им водки, и
они вышли из комнаты.  Я заметил,  как старый Сиддол покачал головой,  когда
они удалились, и настоял, чтоб он открыл мне, в чем дело: что его смущает?
     - Я,  может быть,  не вправе ждать,  -  начал он, - что вы, ваша честь,
отнесетесь с  доверием к моим словам,  а все-таки это святая правда:  Эмброз
Уингфилд -  честнейший человек на  свете,  однако,  если  есть в  нашем краю
двуличный плут,  так это его брат Лэнси,  - вся округа знает, что он шпионил
для клерка Джобсона за несчастными джентльменами,  попавшими в  беду.  Но он
диссидент, а в наши дни, как я понимаю, больше ничего и не спрашивается.
     Отведя  душу  этими  словами,  на  которые я  не  счел  нужным обратить
внимание, и поставив на стол вино, дворецкий вышел из комнаты.
     Мистер Уордло, посидев со мною до сумерек, собрал наконец свои бумаги и
отправился к себе домой,  оставив меня в том смятенном состоянии духа, когда
мы  сами затруднились бы  сказать,  хотим ли мы общества или одиночества.  У
меня,  впрочем,  не оставалось выбора:  я был один в комнате, которая скорее
всякой другой могла настроить меня на грустные размышления.
     Когда сумерки сгустились, проницательный Эндрю надумал просунуть голову
в  дверь  -  не  затем,  чтобы  справиться,  нужен ли  мне  свет,  но  чтобы
посоветовать мне осветить библиотеку -  в  защиту от  призраков,  неотступно
тревоживших его воображение. Я раздраженно отверг его совет, помешал дрова в
камине и,  устроившись в  одном из тяжелых кожаных кресел,  стоявших с  двух
боков  у  старинного готического камина,  безотчетно наблюдал за  полыханием
огня.
     "Так растут, - сказал я про себя, - и так умирают человеческие желания!
Вскормленные мельчайшими  пустяками,  они  разжигаются затем  воображением -
нет, питаются дымом надежды! - пока не пожрут того, что сами воспламенили; и
от человека с его надеждами,  страстями и мечтаниями остается лишь ничтожная
кучка золы и пепла!"
     Точно в  ответ на  эти думы,  с  другого конца комнаты донесся глубокий
вздох.  Я  вскочил изумленный:  Диана Вернон стояла предо мною,  опираясь на
руку человека,  до того похожего на портрет,  не раз упомянутый здесь, что я
поспешил взглянуть на  раму,  словно ожидая увидеть ее  пустой.  При  первом
взгляде я подумал было,  что вдруг сошел с ума или что духи умерших и впрямь
восстали из тьмы и явились меня смущать. Но второй взгляд убедил меня, что я
в  здравом уме и стоящие предо мною фигуры вполне реальны и вещественны.  То
была сама Диана,  хотя побледневшая и осунувшаяся; и не выходец с того света
стоял подле нее,  а Воган,  вернее -  сэр Фредерик Вернон, одетый в точности
как  его  предок,  с  чьим  портретом его  лицо имело семейное сходство.  Он
заговорил первый,  потому  что  Диана  стояла потупив глаза,  а  у  меня  от
волнения буквально прилип язык к гортани.
     - Мы приходим к вам просителями,  мистер Осбалдистон, - сказал он, - мы
просим о  пристанище и  о защите под вашим кровом до той поры,  когда сможем
продолжать путь, на котором тюрьма и смерть стерегут меня на каждом шагу.
     - Конечно,  -  выговорил я  с  большим трудом,  -  мисс Вернон не может
предполагать...  вы,  сэр,  не можете думать,  что я забыл, как участливо вы
отнеслись ко мне в трудную минуту,  или что я способен предать кого бы то ни
было, а тем более вас.
     - Знаю,  -  сказал сэр Фредерик,  -  но я крайне неохотно обременяю вас
доверием,  быть  может  нежелательным  и,  несомненно,  опасным.  Я,  право,
предпочел бы затруднить этим кого угодно,  только не вас. Но судьба, которая
издавна меня преследовала и  обрекала на жизнь изгнанника и беглеца,  полную
превратностей, жестоко преследует меня и сейчас, и у меня нет выбора.
     В это мгновение отворилась дверь и послышался голос услужливого Эндрю:
     - Я  принес свечи,  можете зажечь,  если  вам  будет  угодно.  Невелика
премудрость, как-нибудь управитесь.
     Я бросился к двери и достиг ее,  как надеялся,  вовремя,  чтобы не дать
Эндрю разглядеть,  кто был со мною в  комнате.  Сгоряча я  с силой вытолкнул
его, захлопнул за ним дверь и повернул ключ в замке; но тотчас же мне пришли
на память два его товарища,  ждавшие внизу; и, зная болтливость своего слуги
и вспомнив замечание Сиддола,  что в одном из молодцов подозревают шпиона, я
со  всех ног бросился вслед за слугой в  людскую,  где застал их всех троих.
Отворяя дверь,  я  слышал  громкий голос  Эндрю,  но  при  моем  неожиданном
появлении говоривший сразу умолк.
     - Что с вами,  дуралей вы этакий?  - сказал я. - У вас такое испуганное
лицо, точно вы увидели привидение.
     - Н...  ни...  ничего,  -  сказал Эндрю,  - только уж больно ваша честь
погорячились.
     - Потому что  вы  разбудили меня  сдуру,  когда я  крепко спал.  Сиддол
сказал мне,  что не может сегодня достать постели для ваших двух молодцов, и
мистер  Уордло  полагает,  что  ничего  особенного не  случится и  не  стоит
задерживать их на ночь.  Вот им крона, пусть выпьют за мое здоровье: спасибо
им,  что  согласились прийти.  Нечего мешкать,  уходите из  замка теперь же,
ребята.
     Молодцы поблагодарили меня за щедрость,  взяли деньги и  ушли,  видимо,
довольные и ничего не заподозрив. Я смотрел им вслед, пока не удостоверился,
что в  эту ночь им  больше не придется судачить с  честным Эндрю.  А  я  так
быстро кинулся за ним по пятам, что у него, я думал, не было времени сказать
им и  двух слов до того,  как я его перебил.  Но,  право,  сколько бед могут
натворить всего два слова! В этом случае они стоили двух жизней.
     Приняв такие меры (лучшее,  что мне пришло на ум в  горячую минуту),  я
вернулся  рассказать  своим  гостям,   что  сделано  мною  в  ограждение  их
безопасности,  и  добавил,  что я приказал Сиддолу самому выходить на стук в
ворота:  я  понимал,  что  мои  гости укрылись в  замке не  иначе,  как  при
содействии старого дворецкого. Диана взглядом поблагодарила меня за хлопоты.
     - Теперь вы разгадали все загадки,  -  сказала она.  -  Вы, разумеется,
знаете,  каким дорогим и  близким родственником приходится мне тот,  кто так
часто находил здесь убежище,  и не будете удивляться, что Рэшли, проникнув в
эту тайну, держал меня как в железных тисках.
     Ее  отец  добавил,  что  они  не  намерены  долго  докучать  мне  своим
присутствием и уедут при первой возможности.
     Я  просил беглецов отбросить все побочные соображения и думать только о
собственной безопасности,  положившись на мою готовность всячески им помочь.
Им,   конечно,   пришлось   разъяснить   мне,   в   каких   они   находились
обстоятельствах.
     - Рэшли Осбалдистон был мне всегда подозрителен, - сказал сэр Фредерик,
- а его поведение с моей беззащитной дочерью,  о котором я с трудом принудил
ее рассказать мне,  и  его предательский поступок с вашим отцом научили меня
ненавидеть и презирать его.  При нашем последнем свидании я не скрыл от него
своих   чувств,   хотя   благоразумие  требовало  другого.   Обиженный  моим
презрительным обращением,  Рэшли прибавил к  списку своих злодеяний измену и
отступничество.  В  то время я  еще питал надежду,  что его предательство не
повлечет за  собой  больших последствий:  граф  Map  располагал в  Шотландии
доблестной армией,  лорд Дервентуотер с Форстером,  Кенмуром,  Уинтертоном и
другими  стягивали  силы  к  границе.   Ввиду  моих  обширных  связей  среди
английской знати и  дворянства было  решено прикомандировать меня  к  отряду
горцев,  который  под  предводительством  бригадира  Мак-Интоша  из  Борлума
переправился через Форт у  самого устья,  пересек равнину Нижней Шотландии и
присоединился у границы к английским повстанцам. Дочь делила со мною труды и
опасности этого похода, такого долгого и утомительного.
     - И  она никогда не  оставит своего дорогого отца!  -  воскликнула мисс
Вернон, нежно приникнув к его плечу.
     - Попав  в  среду  наших английских друзей,  я  сразу понял,  что  дело
проиграно.  Наша  численность  не  росла,  а  убывала,  и  к  нам  никто  не
присоединился,   кроме  немногих  единомышленников.   Тори   Высокой  церкви
пребывали в нерешительности, и в конце концов мы были окружены превосходными
силами противника в небольшом городке Престоне. В течение суток мы доблестно
отбивались.  На  следующий день  вожди наши  пали духом и  решили сдаться на
милость победителя.  Для  меня  сдаться на  таких условиях означало положить
голову на плаху.  Двадцать или тридцать джентльменов держались одного мнения
со мною.  Мы сели на коней и  в центре нашего маленького эскадрона поместили
мою  дочь,  пожелавшую разделить мою  участь.  Мои  товарищи,  пораженные ее
мужеством и дочерней преданностью,  заявили,  что скорей умрут,  чем покинут
ее.  Мы  ехали  всем  отрядом  по  улице  Фишергет,  которая  вывела  нас  к
заболоченному полю,  или лугу,  что тянется вплоть до реки Рибл, где один из
наших  обещал  показать нам  удобный брод.  На  болоте неприятель не  держал
больших сил,  так что мы отделались стычкой с  патрулем хонейвудских драгун,
которых  обратили  в  бегство  и  порубили.  Мы  переправились  через  реку,
выбрались к  большой дороге на  Ливерпуль и  потом рассеялись,  чтоб  искать
убежища в различных местах.  Меня судьба привела в Уэльс, где многие дворяне
разделяют  мои   религиозные  и   политические  убеждения.   Однако  мне  не
представилось  надежного  случая  для  побега  морем,   и   я  вынужден  был
отправиться снова на север.  Один мой испытанный друг назначил мне встречу в
этих  краях  и  должен проводить меня  в  гавань на  Солуэе,  откуда заранее
приготовленная  шхуна  увезет  меня  навсегда  из  родной  страны.  Так  как
Осбалдистон-холл теперь необитаем и отдан под присмотр старику Сиддолу,  - а
он и раньше был здесь нашим доверенным лицом,  - мы отправились в замок, как
в  известное нам надежное убежище.  Я  переоделся в  костюм,  которым не раз
успешно пользовался,  отпугивая суеверных крестьян и слуг всякий раз,  когда
им  доводилось случайно увидеть меня;  и  мы с  минуты на минуту ждали,  что
Сиддол  сообщит о  прибытии нашего друга-проводника,  когда  неожиданно сюда
явились вы и,  поселившись в  этой комнате,  не оставили нам другого выбора,
как прибегнуть к вашему великодушию.
     Так закончил сэр Фредерик свою повесть,  которую я слушал как во сне, с
трудом заставляя себя верить, что опять вижу перед собой его дочь во плоти и
крови,  хотя  ее  красота несколько поблекла и  душа была угнетена.  Кипучая
энергия,  с которой мисс Вернон преодолевала все невзгоды,  теперь перешла в
спокойную и покорную,  но бесстрашную решимость и стойкость.  Ее отец,  хотя
следил ревниво и настороженно за впечатлением, какое на меня производили его
похвалы Диане, не мог воздержаться от них.
     - Она выдержала испытания,  - сказал он, - какие могли бы сделать честь
мученице: она глядела в лицо опасностям и смерти в любом облике, несла труды
и  лишения,  перед  которыми отступили бы  мужчины  самого  крепкого склада,
проводила день в темноте,  а ночь без сна,  - и ни разу мы не слышали от нее
малодушного ропота или жалобы.  Словом, мистер Осбалдистон, - заключил он, -
она  достойное приношение Богу,  которому (он  перекрестился) я  отдам ее  -
последнее, что осталось дорогого и ценного у Фредерика Вернона!
     После этих слов воцарилось молчание,  и печальный их смысл был ясен для
меня:  отец Дианы и  теперь,  как  при  нашей короткой встрече в  Шотландии,
стремился разрушить мои надежды на соединение с нею.
     - Не будем больше отнимать время у  мистера Осбалдистона,  -  сказал он
дочери,  -  раз  мы  уже  познакомили его  с  положением  несчастных гостей,
прибегших к его покровительству.
     Я попросил их остаться и сказал, что сам могу перейти в другую комнату.
Сэр  Фредерик возразил,  что это только возбудит подозрения у  моего слуги и
что их  потайное убежище удобно во всех отношениях,  так как Сиддол доставил
им туда все, что может им понадобиться.
     - Мы,  пожалуй,  могли с успехом,  -  добавил он,  - оставаться там, не
замеченные вами,  но  мы  были бы  несправедливы к  вам,  если бы отказались
всецело положиться на вашу честь.
     - И вы не обманетесь во мне,  - сказал я. - Вы, сэр Фредерик, мало меня
знаете, но мисс Вернон, я уверен, засвидетельствует вам...
     - Мне не нужно свидетельства моей дочери, - сказал он вежливо, но таким
тоном,  точно хотел предварить мое обращение к Диане.  -  О мистере Фрэнсисе
Осбалдистоне я готов верить всему хорошему.  Разрешите нам теперь удалиться;
мы  должны воспользоваться отдыхом,  пока есть к  тому возможность,  так как
неизвестно, когда нас призовут продолжать наш опасный путь.
     Он  взял дочь под  руку и,  отвесив глубокий поклон,  скрылся с  ней за
портьерой.


                                Глава XXXIX

                                               Вот раздвигает занавес судьба
                                               И освещает сцену.

                                                             "Дон Себастьян"

     Мертвенный  холод  сковал  меня,   когда  они  удалились.   В   разлуке
воображение,  задерживаясь  на  предмете  любви,  рисует  его  не  только  в
прекраснейшем свете,  но именно таким,  каким нам наиболее желательно видеть
его. Я все время представлял себе Диану, какой она была, когда ее прощальная
слеза  упала  на  мою  щеку,  когда  ее  прощальный  дар,  переданный  женою
Мак-Грегора,   возвестил  мне,   что  она  желает  унести  в  изгнание  и  в
монастырский плен  память  о  моей  любви.  Я  ее  увидел;  и  ее  холодное,
безразличное  обращение,  ничего  не  выражавшее,  кроме  спокойной  печали,
разочаровало меня, даже несколько оскорбило. В своем себялюбии я ставил ей в
вину равнодушие,  бесчувствие.  Я  укорял ее  отца в  гордости,  жестокости,
фанатизме, забывая, что оба они жертвовали своими личными привязанностями, -
а Диана и склонностью сердца, - во имя того, что считали долгом.
     Сэр  Фредерик Вернон был строгим католиком,  убежденным,  что по  узкой
тропе спасения не может пройти еретик;  а Диана,  для которой забота об отце
долгие  годы  была  главной движущей пружиной всех  ее  помыслов,  надежд  и
поступков,  полагала,  что она исполняет свой долг, когда, подчинившись воле
отца,  поступается не  только  земными богатствами,  но  и  самыми  дорогими
привязанностями.  Нет ничего удивительного, что я не мог в подобную минуту в
полной  мере  оценить  эти  высокие  побуждения,  но  все-таки  я  не  искал
каких-либо неблагородных путей, чтобы дать исход угрюмой тоске.
     - Итак,  мною пренебрегли, - сказал я, когда, оставшись один, задумался
над сообщениями сэра Фредерика. - Мною пренебрегли, меня считают недостойным
даже короткой беседы с нею.  Пусть так. Но мне не помешают, по крайней мере,
позаботиться о ее безопасности.  Я останусь здесь,  буду стоять на страже, и
пока  она  под  моим  кровом,   ее   не  коснется  опасность,   какую  может
предотвратить рука решительного человека.
     Я  вызвал  Сиддола  в  библиотеку.   Он  пришел,   но  в  сопровождении
неотвязного Эндрю,  который,  возмечтав о  великих почестях в  связи с  моим
вступлением во  владение замком и  землями,  не упускал ни одной возможности
выставлять себя на вид;  и,  как это случается нередко с  людьми,  когда они
преследуют  себялюбивые цели,  он  перестарался,  и  услужливость его  стала
назойливой и стеснительной.
     Его непрошеное присутствие мешало мне свободно говорить с  Сиддолом,  а
услать его я  не  решался,  боясь усилить подозрения,  которые могли у  него
зародиться, когда я выставил его за дверь.
     - Я переночую здесь,  сэр,  - сказал я, приказав им подкатить поближе к
огню старомодное дневное ложе,  или сэтти.  -  У меня много работы, и я лягу
поздно.
     Сиддол,  очевидно,  понявший мой взгляд, предложил принести мне тюфяк и
постельные  принадлежности.   Я  принял  его  предложение,  отпустил  своего
ментора, зажег две свечи и попросил не беспокоить меня до семи часов утра.
     Слуги  удалились,  оставив  меня  предаваться  наедине  безрадостным  и
бессвязным мыслям, пока измученное тело не потребует отдыха.
     Я  старался  не  думать  о  тех  необычайных обстоятельствах,  в  какие
поставила меня судьба. Чувства, которые я храбро побеждал, покуда вызывавший
их предмет был от меня удален, разбушевались теперь, как только я очутился в
непосредственной близости к  той,  с  кем  должен был  так скоро разлучиться
навек. Какую бы ни брал я книгу, имя Дианы написано было на каждой странице;
и образ ее упорно вставал предо мною,  чем бы ни пытался я занять свои думы.
Он был подобен услужливой рабыне Соломона в поэме Прайора.

                Чуть кликну Абру - прилетит стрелой,
                Зову других - все Абра предо мной.

     Я  попеременно давал волю этим мыслям и  боролся с ними,  то поддаваясь
нежной сердечной печали,  едва ли мне свойственной, то вооружаясь уязвленной
гордостью человека, возомнившего себя незаслуженно отвергнутым.
     Я   шагал  взад  и  вперед  по  библиотеке,   пока  не  довел  себя  до
лихорадочного возбуждения.  Потом я  бросился на кушетку и попытался уснуть;
но  напрасно прилагал я  все усилия,  чтоб успокоиться,  напрасно лежал,  не
шевеля ни  пальцем,  ни  единым мускулом,  неподви