уться,  и с губ его лился поток гэльских поздравлений, то
и  дело переходивший в  какой-то  вопль восторга.  Двое других после первого
бурного  взрыва  радости  кинулись  бежать  буквально  с   быстротой  оленя,
соревнуясь,  кто первый принесет в  деревню,  занятую теперь сильным отрядом
Мак-Грегоров,  радостную весть  о  побеге  и  возвращении Роб  Роя.  Новость
вызвала такую бурю ликования,  что отголосок ее звенел далеко в горах, и все
от мала до велика - мужчины, женщины, дети - ринулись в долину встречать нас
бурно и шумно, точно горный поток. Услышав стремительно приближающийся к нам
топот и  гомон ликующей толпы,  я  счел нужным напомнить Мак-Грегору,  что я
здесь чужеземец и нахожусь под его покровительством.  Он взял меня за руку и
крепко держал,  в  то  время как  горцы наседали со  всех сторон с  поистине
трогательными изъявлениями преданной любви и  радости;  и  он не позволил ни
одному  из  своих  приверженцев сделать  то,  к  чему  они  все  нетерпеливо
порывались,  -  пожать ему руку, - пока не внушил им, что со мной они должны
обходиться любезно и заботливо.
     Приказ делийского султана не  встретил бы столь поспешного повиновения.
В самом деле,  мне теперь пришлось претерпеть почти столько же от их доброго
расположения,  как раньше от грубости.  Они едва не сбили с ног друга своего
вождя -  так ревностно предлагали они мне в  дороге поддержку и помощь;  и в
конце  концов,  воспользовавшись мгновением,  когда я  споткнулся о  камень,
которого под их  натиском не мог обойти,  меня так-таки подхватили на руки и
торжественно понесли на плечах к дому миссис Мак-Алпайн.
     Когда мы прибыли в  ее гостеприимный вигвам,  я убедился,  что власть и
слава в горной Шотландии,  так же как и везде, имеют свои неудобства. Прежде
чем Мак-Грегору дали войти в дом,  где он мог отдохнуть и поесть,  он должен
был рассказать повесть о своем побеге не менее двенадцати раз -  как я узнал
от услужливого старика, который считал нужным каждый раз переводить ее мне в
назидание,  -  а я из вежливости должен был каждый раз выслушивать перевод с
подобающим вниманием.
     Когда  слушатели были  наконец удовлетворены,  они  начали  расходиться
группами и  располагаться на  ночлег,  одни  под  открытым небом,  другие  в
соседних хижинах,  кто проклиная герцога и Гарсхаттахина,  кто сокрушаясь об
Эване  Бриглендзе,   может  быть  погибшем  из-за   дружеской  своей  услуги
Мак-Грегору,  но все сходясь на одном: что побег Роб Роя не уступал подвигам
любого из их вождей со дней Дугала Киара, родоначальника Мак-Грегоров.
     Между тем  мой  друг-разбойник взял  меня под  руку и  повел в  хижину.
Взгляд мой блуждал в  ее дымном полумраке,  ища Диану и  ее спутника;  но их
нигде не было видно,  а спрашивать я не смел,  опасаясь, что выдам те тайные
побуждения,  которые лучше скрывать.  Взгляд мой остановился на  единственно
знакомом лице -  на лице бэйли,  который,  восседая на табурете у  огня,  со
сдержанным достоинством выслушивал приветствия Роб  Роя,  его  извинения  за
неуютную обстановку, его расспросы о здоровье.
     - Я чувствую себя не так уж плохо,  кузен,  - сказал бэйли, - не совсем
плохо,  благодарствуйте; что же касается удобств... тут ничего не поделаешь:
нельзя же  прихватить с  собою в  дорогу Соляной Рынок,  как улитка носит на
себе свой замок... Я очень рад, что вы ускользнули от ваших недругов.
     - Ладно,  -  ответил Роб,  -  стоит ли об этом говорить,  приятель! Все
хорошо,  что хорошо кончается!  Мир еще постоит,  пока мы  живы.  Давайте-ка
нальем по  чарке водки;  ваш отец,  покойный декан,  не дурак был выпить при
случае.
     - Оно,  пожалуй,  правильно,  Робин,  он  выпивал иногда после  дневных
трудов,  а  их сегодня выпало на мою долю немало.  Однако,  -  продолжал он,
медленно наполняя небольшой деревянный жбан,  стакана эдак на три, - он, как
и я, знал меру в питье. За ваше здоровье, Робин (он отпил глоток), и за ваше
благоденствие в  этой жизни и в будущей (он пригубил еще раз),  какого желаю
также и  моей кузине Елене и вашим двум сыновьям,  подающим большие надежды.
Но о них поговорим особо.
     Сказав эти слова,  он  степенно и  задумчиво осушил чарку,  меж тем как
Мак-Грегор,  сидя со мной рядом,  подмигивал мне,  как будто посмеиваясь над
тем  наставительным и  самоуверенным тоном,  какой  бэйли  всегда принимал в
разговоре  с  ним;   и  даже  сейчас,   когда  Роб  стоял  во  главе  своего
воинственного клана,  речь  мистера Джарви звучала еще  более наставительно,
чем раньше,  в глазговской тюрьме,  где разбойник зависел от милости мистера
Джарви.  Мне казалось, Мак-Грегор давал понять мне, чужеземцу, что он терпит
такой  тон  со  стороны своего  родственника отчасти из  уважения к  законам
гостеприимства, но больше ради потехи.
     Поставив свою чарку на  стол,  бэйли узнал меня и  сердечно поздравил с
возвращением, но тем и ограничил пока свой разговор со мною.
     - О  ваших делах мы еще успеем поговорить,  а  сейчас я должен,  как вы
понимаете, потолковать с моим родственником о его делах. Полагаю, Робин, тут
никто не передаст того,  что я хочу тебе сказать,  в городской магистрат или
куда-нибудь еще, чтоб очернить меня или тебя?
     - Об  этом  не  беспокойтесь,  кузен  Никол,  -  ответил Мак-Грегор,  -
половина моих молодцов не поймет ваших слов,  остальные же пропустят их мимо
ушей.  А кроме того,  я вырву язык всякому,  кто вздумает разглашать,  какие
разговоры велись у меня при нем.
     - Отлично,  кузен.  Раз  так  и  раз мистера Осбалдистона мы  знаем как
осторожного юношу и надежного друга, я скажу вам прямо: вы ведете вашу семью
по дурной дороге.
     Потом,  кашлянув, чтобы прочистить горло, он сменил покровительственную
улыбку на суровый,  испытующий взгляд, как советовал делать Мальволио, когда
попадешь в подобное положение, и обратился к родственнику с такими словами:
     - Вы сами знаете,  что вы не в  ладу с  законом;  а что касается кузины
Елены,  то, не говоря о приеме, какой она мне оказала нынче, - приеме отнюдь
не дружественном,  что, впрочем, я извиняю ввиду ее взволнованного состояния
духа,  -  так вот,  доложу я  вам (оставляя в стороне эту личную причину для
жалобы), я могу сказать о вашей жене...
     - Говорите о  ней,  любезный родственник,  -  серьезно и строго вставил
Роб,  -  только то,  что  подобает говорить другу и  слушать мужу.  Обо  мне
говорите все, что вам заблагорассудится.
     - Хорошо, хорошо, - сказал бэйли в некотором замешательстве, - не будем
касаться этого предмета - я не одобряю, когда люди сеют раздор в семье. Но у
вас  есть еще  два сына,  Хэмиш и  Робин,  что означает,  как мне объяснили,
Джеймс и Роберт,  - надеюсь, вы так и будете называть их впредь: из Хэмишей,
Эхинов и  Ангюсов не  выходит ничего путного,  разве что эти имена частенько
встречаются в обвинительных приговорах по делам об угоне скота в королевских
судах Западной Шотландии.  Так  вот,  ваши  два  молодца,  скажу я  вам,  не
получают хотя  бы  начатков общего образования;  они  не  знают даже таблицы
умножения,  которая есть основа всякого полезного знания, и только смеются и
гогочут,  когда я высказываю им свое мнение об их невежестве.  Боюсь, они не
умеют ни читать, ни писать, ни считать, - хотя трудно поверить, что возможна
такая вещь в христианской стране, да еще среди твоих близких родственников!
     - Если б  они научились читать,  писать и  считать,  -  сказал с полным
хладнокровием Мак-Грегор,  - то только по собственной охоте; откуда же, черт
возьми,  мог бы я раздобыть им учителя?  Уж не предложите ли вы мне вывесить
объявление  на  воротах  богословного  факультета  в  глазговском  колледже:
"Требуется наставник к детям Роб Роя"?
     - Нет,  кузен,  -  возразил мистер  Джарви.  -  Но  вы  можете  послать
мальчиков куда-нибудь,  где их научат страху божию и  приличному обхождению.
Они безграмотны,  как быки,  которых вы, бывало, пригоняли на рынок, или как
те английские крестьяне,  которым вы их продавали,  - не умеют делать ничего
полезного.
     - Ой ли? - ответил Роб. - Хэмиш умеет с одной пули подстрелить тетерева
на лету, а Роб насквозь пробивает кинжалом двухдюймовую доску.
     - Тем  хуже  для  них,  кузен!  Тем  хуже  для  них  обоих!  -  отвечал
решительным тоном глазговский купец. - Если они не умеют делать ничего более
толкового,  лучше бы не уметь им и этого. Скажите сами, Роб, что вы извлекли
для  себя  из  вашего  умения  рубить,  колоть,  стрелять,  вгонять кинжал в
человеческое мясо или в еловые доски?  Когда вы шли за стадом рогатого скота
и  занимались честным промыслом -  разве не  были вы  тогда счастливей,  чем
теперь, когда стоите во главе ваших голоштанников и головорезов?
     Я видел,  что речь доброжелательного родственника причиняет Мак-Грегору
страдание: он корчился и ерзал, решив, однако, не выдавать стоном свою боль.
И  я  искал  случая  перебить продиктованное добрыми  намерениями,  но  явно
недопустимое по  тону увещание,  с  которым мистер Джарви обратился к  этому
незаурядному человеку. Беседа, однако, закончилась без моего вмешательства.
     - Вот я и подумал,  Роб,  -  сказал бэйли,  -  что вы, пожалуй, слишком
давно состоите в  черном списке,  чтобы вам добиваться прощения,  и  слишком
стары,  чтоб исправиться; а между тем обидно видеть, как двух юношей в цвете
сил и  надежд готовят к  тому же безбожному ремеслу.  А  потому я с радостью
определил бы их подмастерьями в  ткацкую мастерскую,  как начинал я сам и до
меня мой отец,  декан,  хотя в настоящее время, слава Создателю, я занимаюсь
только оптовой торговлей. И... и...
     Он заметил,  как брови Роба сдвинулись, предвещая грозу, и, может быть,
поэтому  поспешил  подсластить  свое  неловкое  предложение  тем  сюрпризом,
который приберег к  концу,  думая увенчать им свое великодушие,  если бы его
предложение было принято, как он ожидал, с полным восторгом.
     - ...и...  Робин,  друг мой,  не глядите так сумрачно,  ибо я сам стану
платить за их содержание,  и  между нами никогда не будет речи о  той тысяче
мерков.
     - Ceade millia diaoul!  Сто тысяч чертей! - вскричал Роб и, поднявшись,
зашагал по  комнате.  -  Мои сыновья -  ткачами!  Millia molligheart!*  Да я
скорей  увижу,  как  последний ткацкий  станок  в  Глазго,  последний навой,
челнок, уток сгорят в адском огне!
     ______________
     * Тысяча проклятий! (гэльск.)

     Бэйли приготовился возразить,  и я лишь с трудом внушил ему, что опасно
и неуместно докучать хозяину таким разговором,  а через минуту к Мак-Грегору
вернулось - или он сделал вид, что вернулось, - прежнее благодушие.
     - Вы это предложили от чистого сердца,  да, от чистого сердца, - сказал
он.  -  Дайте же  мне  пожать вам  руку,  Никол;  и  если  мне  когда-нибудь
вздумается отдать сыновей в учение,  я обращусь только к вам. Кстати, вы мне
напомнили:  нам  с  вами нужно еще  рассчитаться.  Эй,  Эхин Мак-Аналейстер,
принеси мой кошель!
     Высокий, крепкий горец, к которому он обратился, очевидно его адъютант,
принес из  какого-то  потайного места  большую кожаную сумку,  какую знатные
особы в  Горной Стране носят у пояса,  когда выходят в полном снаряжении,  -
мешок из шкурки морской выдры с богатой серебряной отделкой.
     - Никому не  советую открывать этот  кошель,  не  разузнав сперва моего
секрета, - сказал Роб Рой.
     Затем он повернул одну пуговку в одном направлении,  другую - в другом,
выдернул одну кнопку,  нажал другую -  и горловина кошеля, прикрытая толстой
серебряной пластинкой,  открылась так, что можно было просунуть руку. Как бы
окончательно снимая с  обсуждения предмет,  о котором говорил мистер Джарви,
Робин стал объяснять мне, что в сумке спрятан маленький пистолет и его курок
соединен с  задвижками в  один  общий  механизм,  так  что  если  кто-нибудь
попробует,  не зная секрета, открыть замок, пистолет непременно выстрелит, и
заряд, по всей вероятности, угодит в посягнувшего на чужое сокровище вора.
     - Вот кто,  -  сказал хозяин,  погладив пистолет,  - вот кто верный мой
казначей.
     Наивное это  изобретение в  применении к  меховой сумке,  которую можно
было распороть,  не прикасаясь к пружине, привело мне на память те строки из
"Одиссеи",  где  рассказывается,  как  некогда Улисс  для  сохранности своих
сокровищ   довольствовался  затейливой   и   запутанной  веревочной  сеткой,
накинутой на морскую раковину, куда он их складывал.
     Бэйли надел очки, чтоб разглядеть механизм, и, кончив осмотр, с улыбкой
и со вздохом вернул сумку хозяину.
     - Ах,  Роб!  - сказал он. - Если бы у каждого так хорошо охранялась его
мошна, вряд ли, я думаю, ваша кошелка была бы так полна и увесиста.
     - Есть о чем говорить,  кузен!  -  сказал со смехом Роб.  -  Она всегда
открыта,  когда  надо  помочь  другу  в  нужде  или  уплатить долг  хорошему
человеку.  Вот,  - добавил он, вытаскивая сверток золотых, - вот ваши десять
сотен мерков. Сочтите, плачу сполна.
     Мистер Джарви молча взял деньги, взвесил их на руке и, положив на стол,
сказал:
     - Роб,  я не могу их взять,  не хочу к ним прикасаться: они не принесут
мне  добра.  Я  очень хорошо понял сегодня,  через какие ворота течет к  вам
золото,  - что худо нажито, то впрок не пойдет. Скажу откровенно, не хочется
путаться в это дело... На вашем золоте мне мерещится кровь.
     - Напрасно!  -  сказал разбойник с наигранным безразличием,  хотя, быть
может,  чувства его были глубоко задеты.  - Это доброе французское золото, и
оно не лежало ни в  одном шотландском кармане перед тем,  как попало в  мой.
Смотрите - все луидоры, один к одному, светлые и чистые, какими их выпустили
с монетного двора.
     - Тем хуже, тем хуже - в десять раз хуже, - ответил бэйли и отвел глаза
от луидоров,  хотя его пальцы, казалось, тянулись к ним, как пальцы Цезаря к
короне на празднике луперкалий.  -  Мятеж хуже колдовства и  хуже разбоя;  и
Священное писание учит нас воздерживаться от него.
     - Есть о чем тревожиться,  родственник!  -  сказал разбойник.  -  К вам
деньги поступают честным путем,  в уплату долга. Они взяты у одного короля -
можете,  если хотите,  передать их другому; это только послужит к ослаблению
врага -  и  как раз по  той статье,  по которой бедный король Иаков особенно
слаб,  -  потому что,  видит Бог, рук и сердец у него довольно, но в деньгах
он, кажется, стеснен.
     - Если  так,  Робин,  не  много  навербует  он  сторонников  в  Верхней
Шотландии,  -  сказал мистер Джарви и,  снова надев на  нос очки,  развернул
сверток и начал пересчитывать его содержимое.
     - В  Нижней  не  больше,  -  сказал Мак-Грегор,  высоко подняв брови  и
переводя взгляд с  меня на мистера Джарви,  который,  все еще не подозревая,
как  это  нелепо,   взвешивал  на   руке  каждую  монету  с   обычной  своей
недоверчивостью;  сосчитав и пересчитав всю сумму - капитал и проценты, - он
возвратил из  нее три монеты "кузине на  платье",  как он выразился,  и  два
луидора "мальчишкам",  добавив,  однако,  что они могут купить на эти деньги
что  захотят,  за  исключением пороха.  Горец  удивился неожиданной щедрости
родственника,  но учтиво принял его подарок и опустил монеты в свой надежный
кошель.
     Бэйли между тем  извлек доподлинный вексель,  на  обороте которого была
заранее написана его рукой формальная расписка о погашении долга. Скрепив ее
теперь  своею  подписью,  он  попросил  и  меня  приложить руку  в  качестве
свидетеля.  Я  расписался,  и  мистер Джарви стал  беспокойно искать глазами
второго свидетеля,  так как по  шотландскому закону и  вексель и  расписка в
погашении не имеют силы, если не подписаны двумя свидетелями.
     - Кроме нас  с  вами,  вы  здесь на  три  мили  вокруг едва  ли  сыщете
грамотного человека, - сказал Роб, - но я улажу дело проще.
     И,  взяв лежавшую перед моим спутником бумагу,  он швырнул ее в  огонь.
Пришла очередь удивиться мистеру Джарви; но Роб продолжал:
     - Так  подводят счеты  в  Горной Стране.  Могут  настать такие времена,
кузен,  что если я буду сохранять всякие записки и расписки,  то моих друзей
потянут к ответу за деловые сношения со мною.
     Бэйли не  стал спорить против такого довода,  да и  на столе перед нами
появился ужин,  обильный и даже изысканный,  что по здешним местам следовало
признать необычайным явлением.  Блюда по большей части подавались холодными,
так  как,  очевидно,  их  приготовили не  здесь;  и  было  несколько бутылок
отменного французского вина - запивать паштеты из всевозможной дичи и другие
закуски.  И  мне  особенно запомнилось:  потчуя нас с  радушием и  усердием,
Мак-Грегор  просил  извинить его  за  то,  что  некоторые закуски и  паштеты
предлагаются нам уже початыми.
     - Надо вам  знать,  -  сказал он  мистеру Джарви,  но  не  глядя в  мою
сторону,  -  нынче ночью вы не единственные гости на земле Мак-Грегоров, как
вы,  конечно,  сообразили и  сами,  так как иначе моя жена и дети непременно
прислуживали бы вам за столом, как это им подобает.
     Лицо мистера Джарви явно выразило,  что  он  рад любому обстоятельству,
помешавшему им присутствовать при нашем пиршестве, и я порадовался бы вместе
с ним,  если бы слова Мак-Грегора не наводили на догадку,  что его домочадцы
прислуживают сейчас Диане и  ее спутнику,  которого я даже в мыслях своих не
хотел назвать ее мужем.
     В  то  время как  грустные думы,  вызванные этой  догадкой,  боролись с
добрым расположением духа после вкусного ужина,  радушного приема и  веселой
застольной беседы,  -  я  заметил,  что  Роб Рой как внимательный хозяин уже
позаботился  о  наших  постелях,  чтобы  мы  могли  выспаться  получше,  чем
накануне.  Две койки из тех,  что стояли по стенам хижины,  наименее шаткие,
были доверху наполнены вереском, цветшим в ту пору, причем он был уложен так
искусно, что цветы оказались сверху, образуя упругую и вместе с тем душистую
подстилку.  Плащи  и  постельные принадлежности,  какие  удалось  раздобыть,
делали это ложе из живых цветов мягким и теплым.  Бэйли, казалось, изнемогал
от усталости.  Я  решил отложить беседу с ним до утра и предоставил ему лечь
спать сразу же после обильного ужина.  Но сам я, утомленный и встревоженный,
не  был  расположен ко  сну;  мной владело какое-то  неуемное,  лихорадочное
беспокойство,  которое  и  привело  к  продолжению разговора  между  мной  и
Мак-Грегором.


                                 Глава XXXV

                                           Передо мною - беспросветный мрак,
                                           Ее очей я видел взор последний,
                                           Ее речей последний слышал звук,
                                           И милый образ скрылся навсегда.
                                           Свершился жребий мой

                                                                 Граф Базиль

     - Не  знаю,  что  мне  с  вами  делать,  мистер Осбалдистон,  -  сказал
Мак-Грегор,  подвигая мне бутылку,  - вы не едите, не хотите спать и даже не
пьете,  хоть это бордо не уступает винам из погребов сэра Гилдебранда.  Если
бы вы были всегда таким трезвенником,  вы не навлекли бы на себя смертельную
ненависть вашего двоюродного брата.
     - Будь я  всегда благоразумен,  -  сказал я  и  покраснел,  вспомнив ту
постыдную сцену опьянения, - меня миновало бы худшее зло - укоры собственной
совести.
     Мак-Грегор метнул на меня острый, почти грозный взгляд, как будто желая
прочесть,  намеренно ли вложил я  в свои слова порицание,  которое ему,  как
видно,  почудилось в  них,  но понял,  что я  думаю о  себе,  не о нем,  и с
глубоким вздохом отвернулся к  огню.  Я  последовал его  примеру,  и  оба мы
отдались на несколько минут мучительному раздумью.  В хижине все, кроме нас,
уснули или, во всяком случае, замолкли.
     Мак-Грегор первый прервал молчание,  заговорив тем тоном, каким говорит
человек, когда решился затронуть мучительный для него вопрос.