кажется, только к этому и стремитесь.
     - Диана,  - сказал ее спутник, - позволь мне еще раз напомнить, что час
не ранний, а нам далеко до дома.
     - Сейчас,  сэр,  сейчас.  Вспомните,  -  добавила она со вздохом, - как
недавно приучилась я  к подчинению.  Я еще не передала кузену пакет...  и не
распрощалась с ним...  навек...  Да, Фрэнк, - сказала она, - навек! Пропасть
лежит между нами -  гибельная пропасть.  Куда мы идем,  вы не должны за нами
следовать,  в том,  что делаем,  вы не должны участвовать.  Прощайте! Будьте
счастливы!
     Когда она еще ниже склонилась в седле на своей шотландской лошадке,  ее
лицо - быть может, не совсем нечаянно - коснулось моего. Она сжала мне руку,
и слеза,  дрожавшая на ее реснице,  скатилась вместо ее щеки на мою. То было
незабываемое мгновение -  невыразимо горестное и  вместе с  тем  исполненное
радости,  глубоко  успокоительной и  действующей так,  точно  сейчас  должны
открыться все  шлюзы сердца.  Но  все же  то  было лишь мгновение.  Совладав
тотчас же  с  чувством,  которому невольно поддалась,  Диана  Вернон сказала
спутнику,  что готова следовать за ним,  и,  пустив коней резвой рысью,  они
вскоре были уже далеко от меня.
     Видит небо,  не равнодушие налило руки мои и язык такою тяжестью, что я
не  мог ни  ответить мисс Вернон на  ее несмелую ласку,  ни отозваться на ее
прощальный привет. Слово хоть и подступило к языку, но, казалось, застряло в
горле,  как  роковое "виновен",  когда подсудимый,  произнося его  на  суде,
знает,   что   за   этим   словом   должен  последовать  смертный  приговор.
Неожиданность и горе совсем ошеломили меня. Я стоял в оцепенении с пакетом в
руке  и  глядел вслед всадникам,  словно стараясь сосчитать искры,  летевшие
из-под копыт. Я продолжал глядеть, когда и тех не стало видно, прислушивался
к цоканью подков, когда последний звук давно уже замер в ушах.
     Наконец  слезы  хлынули из  моих  глаз,  остекленевших от  напряжения в
старании видеть невидимое. Я машинально отирал эти слезы, едва сознавая, что
они текут;  но они лились все обильней. Я чувствовал, как что-то сдавило мне
горло и  грудь -  histerica passio* несчастного Лира;  и,  сев у  дороги,  я
расплакался самыми горькими слезами, первыми со времени моего детства.
     ______________
     * Истерический взрыв чувства (лат.).


                                Глава XXXIV

                                          Дэнгл.   Ей-богу,   мне   кажется,
                                     толкователя труднее понять, чем автора.

                                                                    "Критик"

     Только  я  дал  волю  своим  чувствам,  как  тотчас  же  устыдился этой
слабости.  Я  напомнил себе самому,  что с некоторых пор,  когда образ Дианы
Вернон вторгался в  мои мысли,  я  старался видеть в  ней друга,  о  счастье
которого буду всегда заботиться,  но  с  которым не могу в  дальнейшем часто
общаться.  Однако почти неприкрытая нежность ее  прощания и  романтизм нашей
нечаянной встречи в  таком месте,  где меньше всего я  мог ее ожидать,  меня
ошеломили.  Но я быстро пришел в себя и,  не давая себе времени обстоятельно
разобраться в  собственных побуждениях,  направился дальше по той же дороге,
на которой мне явилось неожиданное видение.
     Я   не  преступаю,   подумалось  мне,   ее  запрета,   так  трогательно
выраженного,  - я просто продолжаю свое путешествие по единственной открытой
дороге.  Если мне и  удалось получить обратно бумаги отца,  на мне еще лежит
долг позаботиться о своем друге-шотландце, попавшем из-за меня в беду. Да и,
помимо всего прочего,  где еще я  могу найти пристанище на ночь,  если не на
постоялом дворе в  Эберфойле?  Им  тоже придется там заночевать,  потому что
путешественникам на утомленных конях немыслимо было бы следовать дальше. Что
ж,  если так,  мы встретимся снова -  в последний раз,  быть может;  но я ее
увижу, я услышу ее голос... узнаю, кто счастливец, который властвует над нею
как  супруг.  Узнаю,  не  могу ли  чем-либо помочь ей  в  трудностях или еще
как-либо выразить ей свою благодарность за ее великодушие... за бескорыстную
дружбу.
     Так  рассуждал  я,   прикрывая  всеми  благовидными  предлогами,  какие
приходили мне на ум, свое страстное желание еще раз повидаться, побеседовать
с Дианой, когда вдруг кто-то дружески положил мне руку на плечо, и гортанный
голос горца, нагнавшего меня в пути, хотя я шел быстрым шагом, произнес:
     - Славная ночка,  мистер Осбалдистон.  Перед этим мы виделись с  вами в
сумеречный час.
     Я  не  мог не  узнать по речи Мак-Грегора.  Он скрылся от преследования
врагов и теперь спешил в родные горы,  к своим соратникам.  Ему удалось даже
раздобыть  оружие  -   может  быть,  в  доме  какого-нибудь  тайного  своего
приверженца:  он держал на плече мушкет,  а за поясом были у него неизменный
палаш и  кинжал горца.  Вряд ли в обычном состоянии духа мне приятно было бы
встретиться наедине в поздний час с таким человеком;  хоть я и привык думать
о  Роб Рое как о друге,  но,  должен сознаться,  при звуке его голоса у меня
всегда холодела кровь. Говор горцев звучит глухо благодаря преобладанию в их
языке гортанных согласных,  и они обычно сильно подчеркивают ударения. В эту
национальную  особенность  речи   Роб   Рой   вкладывал   какую-то   жесткую
бесстрастность интонации,  свойственную человеку,  который ни  перед чем  не
содрогнется,  ничему не  удивится,  ничем не взволнуется,  хотя бы перед ним
происходили события самые  страшные,  самые  неожиданные,  самые  горестные.
Привычка к опасности, при неограниченной вере в собственную проницательность
и силу,  закалила его против страха;  а неверная, полная ошибок и опасностей
жизнь отверженца если и не убила в нем окончательно сострадания к людям,  то
все же его притупила. И не надо забывать, что я совсем недавно наблюдал, как
его  люди учинили жестокую расправу над  невооруженным и  молившем о  пощаде
человеком.
     Но таково было мое душевное состояние,  что я  рад был даже и  обществу
предводителя разбойников,  потому что  оно  могло  отвлечь меня  от  слишком
напряженных и мучительных мыслей и давало тень надежды, что я получу от него
путеводную нить  в  том  лабиринте,  куда  меня  завлекла судьба.  Поэтому я
сердечно ответил на его приветствие и поздравил с успешным побегом при таких
обстоятельствах, когда побег казался невозможным.
     - Да, - сказал он, - от горла до ивовой лозы* так же далеко, как от губ
до  чарки.  Но  опасность была для меня не так велика,  как могло показаться
вам,  чужеземцу в этой стране.  Среди тех, кому поручено было схватить меня,
держать под охраной и  поймать,  когда я бежал,  добрых пятьдесят процентов,
как сказал бы мой кузен Никол Джарви,  вовсе не желали,  чтоб я был схвачен,
задержан или пойман,  а  из  остальных пятидесяти процентов половина боялась
меня  трогать;  так  что  на  деле  против меня  выступало не  пятьдесят или
шестьдесят человек, а в четыре раза меньше.
     ______________
     * Прутья ивы,  такие же,  из каких вяжут веники,  часто употребляются в
Ирландии и Шотландии на петли для виселицы разумная экономия пеньки.  (Прим.
автора.)

     - Мне кажется, и этого довольно, - заметил я.
     - Да как вам сказать...  -  отвечал он.  - Одно я знаю: если бы все мои
враги  из  их  отряда вышли в  поле  перед Эберфойлом сразиться со  мной  на
палашах, я бы их уложил всех поочередно.
     Затем он стал расспрашивать меня о  моих злоключениях в его стране и от
души посмеялся над моим рассказом о  драке в  гостинице и о подвигах бэйли с
раскаленным резаком.
     - Честь и слава городу Глазго!  -  воскликнул он. - Будь я проклят, как
Кромвель, если пожелаю увидеть что-нибудь забавней того, как мой кузен Никол
Джарви подпаливает плед Ивераха,  точно баранью голову на вертеле. Недаром в
жилах  кузена Джарви,  -  добавил он  более сердечным тоном,  -  течет струя
благородной крови,  хоть он,  к  несчастью,  и воспитан для мирного ремесла,
которое  неизбежно притупляет мужество  всякого  порядочного человека...  Вы
уважите причину,  почему я  не  мог  принять вас  в  клахане Эберфойле,  как
предполагал:  там на меня расставили силки за те два-три дня, пока я ездил в
Глазго по делам короля. Но я разрушил все их коварные замыслы - больше им не
удастся науськивать клан на клан,  как они это делали.  Я надеюсь, что скоро
наступит день,  когда  все  горцы встанут плечом к  плечу...  Однако что  же
случилось с вами дальше?
     Я рассказал ему, как явился капитан Торнтон со своим отрядом и как меня
и  бэйли  арестовали в  качестве  подозрительных личностей.  Когда  он  стал
расспрашивать подробней,  я  вспомнил  слова  офицера,  что  самое  имя  мое
показалось  ему  подозрительным и  что,  помимо  того,  у  него  был  приказ
задержать "одну пожилую и одну молодую особу",  под приметы которых мы будто
подходили. Тут разбойник опять развеселился.
     - Не  есть мне хлеба,  -  сказал он,  -  если эти сычи не приняли моего
друга бэйли за  его  превосходительство,  а  вас -  за  Диану Вернон!  Совы,
отменнейшие совы!
     - Мисс Вернон...  - начал я нетвердо, страшась услышать его ответ. - За
нею  все  еще  сохранилось это  имя?  Она только что проехала здесь с  одним
джентльменом, который, видимо, в какой-то мере опекает ее.
     - Да,  да,  -  ответил Роб.  -  Теперь она под законной опекой, и очень
вовремя,  потому что она отчаянная сорвиголова. Но хорошая, в общем, девушка
и смелая.  Жаль,  что его превосходительство староват.  Ей больше подошел бы
спутник помоложе - такой, как вы или как мой сын Хэмиш.
     Это  означало  полное  крушение  тех  карточных  домиков,   построением
которых,  наперекор рассудку,  тешилась еще  моя  фантазия.  Ничего  другого
нельзя было ожидать - ведь не мог же я предполагать, что Диана разъезжает по
дикой  стране в  ночное время  с  кем-либо,  кто  не  имеет  законного права
называться ее покровителем! Но, сказать по правде, удар в ту минуту все-таки
поразил меня со  всею силой,  и,  когда Мак-Грегор предложил мне  продолжать
рассказ, его голос прозвучал в моих ушах, но не дошел до сознания.
     - Вы больны,  - заметил он наконец, дважды не получив ответа. - Слишком
трудный выдался день, а вы, конечно, не привыкли к таким передрягам.
     Ласковый  голос,   каким  были  сказаны  эти   слова,   вернул  меня  к
действительности,  напомнив о настоящем моем положении.  Я как мог продолжал
свой рассказ. Роб Рой слушал с восторгом об успешном сражении у озера.
     - Говорят,  королевская мякина, - заметил он, - стоит нашего зерна, но,
боюсь, этого не скажешь про королевских солдат, если они терпят поражение от
горсточки стариков,  вышедших из  боевого  возраста,  и  мальчишек,  еще  не
вошедших в года, да женщин, которым бы сидеть за прялкой, - словом, от самых
что ни на есть последних вояк в  нашей округе.  А Дугал Грегор!  Кто подумал
бы,  что  найдется столько смекалки в  его башке,  не  знавшей никогда иного
убора, кроме собственной косматой гривы! Но рассказывайте дальше... хоть мне
и страшновато:  моя Елена - воплощенный дьявол, когда в ней кровь закипит...
Бедная, у нее есть на то слишком веские причины.
     Я подыскивал самые деликатные выражения,  сообщая, как с нами обошлись,
и все-таки видел, что рассказ мой причинил Мак-Грегору большую боль.
     - Я не пожалел бы и тысячи мерков,  -  сказал он,  -  чтобы в это время
быть дома!  Обидеть чужеземцев...  я главное -  моего кровного родственника,
который проявил ко мне такую доброту!  Лучше б они выжгли половину Леннокса,
если уж нашла на них дурь! Вот что получается, когда доверишься женщине и ее
сыновьям,  не  признающим в  делах ни меры,  ни рассудка.  Впрочем,  во всем
виноват тот пес-акцизник, который обманул меня, сказав, будто ваш двоюродный
брат Рэшли ждет меня для переговоров о  королевских делах;  а  я  знал,  что
Гарсхаттахин и многие в Ленноксе настроены в пользу якобитов, и подумал, что
об этом-то Рэшли и  хочет переговорить со мной.  Но я  сразу раскусил обман,
когда услышал,  что  герцог здесь;  когда же  мне  скрутили руки  подпругой,
нетрудно было сообразить,  что меня ожидает:  я  ведь знал,  что ваш Рэшли -
двуличный негодяй и  любит связываться с  людьми той же породы.  Хорошо еще,
если заговор не исходит прямо от него.  Мне и то показалось, что у голубчика
Морриса был чертовски странный вид,  когда я  распорядился задержать его как
заложника впредь до моего благополучного возвращения.  И вот я возвращаюсь -
хоть и  не по милости Морриса или тех,  кому он нанялся служить,  -  и  весь
вопрос в том, как теперь вывернется сам пройдоха акцизник: я ему обещал, что
без выкупа он не уйдет.
     - Моррис,  -  сказал я,  -  уплатил уже  последний выкуп,  какого можно
требовать от смертного.
     - То есть как?  -  вырвалось у моего спутника.  -  Что вы говорите? Его
убили ненароком во время перестрелки?
     - Его  убили  сознательно и  хладнокровно по  окончании  битвы,  мистер
Кэмбел.
     - Хладнокровно?   Проклятье!  -  сказал  он  сквозь  зубы.  -  Как  это
произошло,  сэр?  Говорите все напрямик и  не  зовите меня ни  мистером,  ни
Кэмбелом: я на своей родной земле, имя мое - Мак-Грегор.
     Было  видно,  что  он  сильно  раздражен.  Но,  не  обращая внимания на
резкость его тона, я кратко и ясно рассказал ему о казни Морриса. Он с силой
ударил в землю прикладом ружья и начал:
     - Клянусь Богом,  за такое дело проклянешь свой род,  и клан,  и родину
свою,  и  жену,  и детей!  Впрочем,  негодяй давно этого дожидался.  А какая
разница,  корчиться ли  под водой с  камнем на  шее или качаться на  ветру с
петлей на ней?  Что тут,  что там,  конец один -  от удушья. Его постигла та
участь,  какую  он  готовил  мне.  Все  же  я  предпочел бы,  чтоб  они  его
пристрелили или  закололи кинжалом;  расправа,  учиненная над  ним,  вызовет
много праздных толков.  Но каждого,  и слабого и сильного, ждет его судьба -
все мы умрем,  когда придет наш день.  А никто не станет отрицать, что Елена
Мак-Грегор мстит за тяжкие обиды.
     Высказавшись таким образом, он как бы выбросил все это из головы и стал
расспрашивать дальше,  как  удалось мне  ускользнуть от  солдат,  во  власти
которых он видел меня.
     Я скоро досказал свою повесть,  закончив ее на том,  как мне возвратили
бумаги отца, хотя мой язык не посмел произнести имя Дианы.
     - Я был уверен что вы их получите,  -  сказал Мак-Грегор.  -  В письме,
которое  вы   мне   передали,   изъявлялось  соответственное  пожелание  его
превосходительства; а раз так, я, понятно, был рад посодействовать. Для того
я  и  зазвал вас  в  наши горы.  Но,  видно,  его превосходительству удалось
сговориться с Рэшли раньше, чем я ожидал.
     Первая часть этого отчета особенно меня поразила.
     - Значит,  переданное мною письмо написано было тем,  кого вы называете
его превосходительством? Кто он такой? Какое он занимает положение и как его
настоящее имя?
     - Я думаю,  - ответил Мак-Грегор, - если вы до сих пор этого не узнали,
то теперь для вас это не имеет значения,  так что я вам ничего не скажу. Но,
конечно,  я знал,  что письмо написано его рукой,  а иначе вряд ли я стал бы
столько хлопотать по чужому делу,  когда у меня и своих забот не оберешься -
я, как видите, едва управляюсь с ними.
     Я вспомнил огни в окнах библиотеки и ряд других обстоятельств, будивших
мою  ревность:  перчатку,  колебание  ковра,  закрывавшего потайной  ход  из
комнаты Рэшли,  а  главное -  вспомнил,  что  Диана в  тот  раз  выходила из
библиотеки с  целью,  как я полагал,  написать письмо,  которым я должен был
воспользоваться в случае крайности.  Значит,  не в одиночестве проводила она
свои  часы,  а  слушая  изменнические нашептывания некоего отчаянного агента
якобитов,  тайно проживавшего в  замке ее дяди.  Случалось,  молодые женщины
продавались за  золото или отступались от первой своей любви ради тщеславия;
Диана же пожертвовала моим и своим чувством,  чтоб разделить судьбу дерзкого
авантюриста и  в  глухую полночь рыскать с  ним  по  разбойничьим притонам в
жалкой надежде на  то подобие почестей и  богатства,  какое может дать своим
приверженцам смехотворный королевский двор Стюартов в Сен-Жермене.
     "Повидаюсь с ней,  -  мысленно сказал я себе,  - если удастся, еще раз.
Поговорю с  ней  как  друг,  как  родственник,  укажу,  какой  опасности она
подвергает себя,  и  помогу ей  удалиться во  Францию,  где  ей  можно будет
спокойно и благопристойно выждать исхода волнений,  разжигаемых, несомненно,
тем политическим совратителем, с которым она соединила свою судьбу".
     - Итак, я могу заключить, - сказал я вслух Мак-Грегору после пяти минут
молчания с той и с другой стороны,  - что его превосходительство (буду звать
его  так,   раз  вы  не  хотите  сообщить  мне  его  настоящее  имя)  жил  в
Осбалдистон-холле одновременно со мной?
     - Понятно,  понятно.  И в комнате молодой леди,  по вполне естественной
причине.
     Эта непрошеная справка прибавила горечи к моей боли.
     - Но никто не знал,  -  продолжал Мак-Грегор,  - что он скрывается там,
кроме Рэшли и  сэра Гилдебранда.  Посвящать вас -  об  этом не  могло быть и
речи,  а у прочих молодцов не хватило бы ума разобраться,  где кошка,  а где
сметана.  Хороший дом,  старинный,  и что мне в нем особенно нравится -  это
множество ходов и выходов, нор и тайников: засадите вы там в закуте двадцать
- тридцать человек,  и вся семья проживет неделю,  ничего не обнаружив, что,
конечно,  может представить при  случае большое удобство.  Вот бы  нам такой
Осбалдистон-холл в  Крейг-Ройстонские горы!  Но нам,  дикарям,  служат ту же
службу леса и пещеры.
     - Надо полагать,  его превосходительство, - сказал я, - был причастен к
тому первому злоключению, которое постигло...
     Я невольно запнулся на имени.
     - ...Морриса,  хотите  вы  сказать,  -  хладнокровно добавил  Роб  Рой,
слишком  привыкший  ко  всякому  насилию,  чтоб  возмущение,  выраженное  им
вначале,  могло долго его волновать.  -  Я,  бывало, от души смеялся над той
проделкой; но теперь, после злополучной истории в Лох-Арде, мне как-то не до
смеха. Нет, его превосходительство был тут ни при чем, мы обделали все между
собой -  Рэшли и я.  Но потеха-то пошла после, когда Рэшли ухитрился отвести
подозрения от себя на вас,  потому что он с  самого начала не слишком к  вам
благоволил;  а  потом вмешалась мисс Ди  и  заставила нас разорвать всю нашу
паутину и вырвать вас из когтей правосудия.  А этот запуганный трус Моррис -
он чуть не рехнулся со страху,  увидев настоящего виновника в тот час, когда
возводил обвинение на неповинного человека!  А пройдоха секретарь и пьянчуга
судья!  Го-го!  Посмеялся же я тогда над всей компанией!  Но теперь -  что я
могу сделать для  бедняги?  Разве что заказать несколько месс за  упокой его
души.
     - Разрешите узнать,  -  сказал я,  -  как  мисс  Вернон приобрела такое
влияние на Рэшли и  его сообщников,  что заставила вас отступиться от вашего
замысла?
     - От  моего замысла?  Он  не был моим.  Никто не скажет обо мне,  что я
сваливаю бремя со своих плеч на чужие, - все затеял Рэшли. Но, конечно, мисс
Вернон пользовалась влиянием на нас обоих, потому что его превосходительство
питает к  ней  слабость и  еще потому,  что ей  известно слишком много наших
тайн, которые лучше не раскрывать. Черт побери того, - воскликнул он, как бы
подводя всему итог,  - кто посвящает женщину в тайну или уступает ей власть:
нельзя давать полоумному палку в руки!
     Нам оставалось четверть мили до деревни,  когда три горца,  наскочив на
нас с оружием в руках,  приказали нам остановиться и сказать, по какому делу
мы  идем.  Мой спутник глухим и  властным голосом молвил одно только слово -
"Грегарах",  и в ответ раздался громкий радостный крик,  или,  скорее,  вой.
Один,  бросив наземь кремневое ружье,  так крепко обнял колени своего вождя,
что тот не мог двин