глвуда. Мистер Джарви серьезно выслушал все до конца
и довольно долго хранил молчание, когда я закончил рассказ.
     - Теперь я должен,  мистер Джарви, попросить относительно всех этих дел
вашего совета,  который, я уверен, укажет мне верный путь, как поправить мне
дела отца и оградить мою собственную честь.
     - Вы  правы,  молодой человек,  вы  правы,  -  сказал бэйли,  -  всегда
обращайтесь за советами к  тому,  кто старше вас и  умнее;  не уподобляйтесь
нечестивому Ровоаму,  который держал совет с кучкой безбородых юнцов, обходя
старых  советников,   сидевших  у  ног  отца  его  Соломона  и,  несомненно,
причастных к мудрости его,  как справедливо заметил мистер Мейклджон в своей
проповеди на текст из соответственной главы.  Но я ничего не желаю слышать о
"чести" - мы знаем здесь только кредит. Честь - человекоубийца и кровожадный
буян,  затевающий драки на улицах,  а кредит -  достойный,  честный человек,
который сидит дома у огня и следит за своим котелком.
     - Совершенно верно,  мистер Джарви,  - сказал мой друг Оуэн, - кредит -
это итог баланса. Если б только мы могли его спасти какой угодно ценой...
     - Вы правы,  мистер Оуэн,  вы правы.  Вы говорите хорошо и мудро,  и, я
надеюсь,  мячи у  нас  пойдут как надо,  хотя сейчас они и  забирают немного
вкось.  А что касается Робина, я держусь того мнения, что он, если это будет
в его силах, поможет юноше. У него доброе сердце, у бедного Робина; и хоть я
потерял по его прежним обязательствам двести фунтов стерлингов и не очень-то
надеюсь получить назад даже и  ту тысячу шотландских фунтов,  которую он мне
сейчас  обещает,  я  все-таки  всегда  повторю,  что  Робин  с  каждым готов
поступить по справедливости.
     - Значит, я могу, - спросил я, - считать его честным человеком?
     - Гм!..  -  откликнулся  Джарви  и  осторожно  прокашлялся.  -  Да,  он
по-своему честен -  честностью горца;  честен, как говорится, на свой манер.
Мой отец, декан, всегда, бывало, смеялся, объясняя мне, откуда взялась такая
присказка.  Некто  капитан Костлет вечно говорил о  своей преданности королю
Карлу,  и  клерк Петтигру (вы  услышите еще  о  нем немало занятных историй)
спросил капитана,  каким же  это он  манером служил королю,  сражаясь против
него под Вустером в армии Кромвеля. Но капитан Костлет был боек на язык. Вот
он и ответил, что служил королю "на свой манер". Отсюда и пошла присказка.
     - И вы полагаете, - сказал я, - что Кэмбел сможет услужить мне "на свой
манер" и что я смело могу ехать на назначенное им свидание?
     - По-моему,  откровенно  говоря,  стоит  попытаться.  Вы  видите  сами:
оставаться здесь вам небезопасно.  Пройдоха Моррис получил место при таможне
в  Гриноке -  в портовом городке на Форте,  неподалеку отсюда;  и хотя всему
свету известно, что он двуногая тварь с гусиной головой и цыплячьим сердцем,
которая  разгуливает по  пристани  и  пристает к  добрым  людям  со  всякими
разрешениями,  клеймами,  пломбами и прочими скучными материями,  -  все же,
если он подаст жалобу, всякий судья посодействует ему, и вы можете очутиться
за решеткой, что вряд ли хорошо отразится на делах вашего отца.
     - Правильно,  - ответил я. - Но едва ли я исправлю их, если уеду сейчас
из Глазго,  откуда,  по всей вероятности,  Рэшли будет вести свои происки, и
доверюсь сомнительной поддержке человека,  о котором я только и знаю, что он
боится правосудия и,  бесспорно,  имеет на  то веские причины,  -  человека,
который к  тому же ради тайной и,  вероятно,  опасной цели состоит в  тесной
связи и союзе с виновником нашего разорения - если оно свершится.
     - Ох,  вы строго судите Роба!  -  сказал бэйли. - Строго вы судите, мой
бедный мальчик.  Все дело в том, что вы совсем не знаете Верхнюю Шотландию -
Горную Страну,  как мы ее зовем.  У горцев совсем другой уклад, чем здесь, у
нас:  нет у  них ни  суда народных представителей,  ни  бэйли,  ни  выборных
властей,  которые недаром носят меч и стоят на страже закона,  как стоял мой
отец, достойный декан, - упокой Господь его душу! - и, смею сказать, как сам
я  стою  в  настоящее время  вместе  с  прочими членами нашего  глазговского
магистрата.  А у горцев -  как лэрд приказал,  так тому и быть. Они не знают
иного закона,  кроме длины своего клинка. Палаш у них истец, а щит ответчик;
кто сохранил голову на плечах,  тот и прав,  - другой правды в Горной Стране
не найти.
     Оуэн  глубоко  вздохнул.  Признаюсь,  такая  характеристика не  слишком
укрепила во  мне  желание отправиться в  страну,  такую  беззаконную,  какой
описал нам бэйли Горную Страну.
     - Мы,  сэр,  - добавил Джарви, - мало говорим об этих вещах, потому что
нам они и  так хорошо известны.  А  что проку хулить свою родину и  порочить
своих соплеменников перед южанами и чужестранцами? Только дурная птица гадит
в собственном гнезде.
     - Вы  правы,  сэр.  Но  так  как меня толкает на  расспросы не  дерзкое
любопытство,  а  подлинная необходимость,  я  надеюсь,  вас не  оскорбит мое
желание получить от  вас еще кое-какие сведения.  Мне придется вести дела от
имени отца с  несколькими джентльменами,  уроженцами этой дикой страны,  и я
должен  обратиться к  вашему  ясному разумению и  опытности -  так  сказать,
попросить у вас светильник, чтобы мне не блуждать в потемках.
     Скромная доза лести не пропала даром.
     - Опытность!  -  сказал мистер Джарви.  -  Да,  опыт у меня, бесспорно,
есть,  и я сделал кое-какие подсчеты,  да и, говоря между нами, я даже навел
некоторые справки через Эндрю Уайли, своего бывшего клерка. Сейчас он служит
у  "Мак-Витти и  Компания",  но  в  субботу после службы он  иногда выпивает
стаканчик с  прежним  своим  хозяином.  И  раз  вы  говорите,  что  намерены
следовать совету глазговского ткача, не такой я человек, чтоб отказать в нем
сыну негоцианта,  с которым я издавна веду дела, и мой покойный отец, декан,
тоже был  не  таким человеком.  Я  не  раз подумывал зажечь светильник перед
герцогом Аргайлом или его братом, лордом Айлеем (зачем же прятать светильник
под колпаком?).  Но  большие люди не  стали бы  слушать человека вроде меня,
какого-то жалкого суконщика,  -  для них важно,  кто говорит,  а не что,  по
сути,  говорится.  Тем хуже,  тем хуже!  То  есть я  не  хочу сказать ничего
дурного о Мак-Каллуморе. "Не кляни богатого и в спальне своей, - говорит сын
Сираха,  -  ибо птица небесная может разнести твои слова,  и у жбана длинные
уши".
     Опасаясь,  как бы за таким предисловием не последовала длинная речь,  я
прервал мистера Джарви,  сказав,  что мы  с  Оуэном будем держать в  строгой
тайне все, что будет сообщено нам доверительно.
     - Не  в  том дело,  -  ответил бэйли,  -  я  никого не боюсь.  Чего мне
бояться?  В  моих словах нет крамолы.  Но у  горцев цепкие руки,  а я иногда
заезжаю в их горные долины проведать кого-нибудь из родни, и мне не хотелось
бы  ссориться ни  с  одним кланом.  Да,  на  чем же мы остановились?  Я,  вы
понимаете,  основываю свои замечания на цифрах, а цифры, как хорошо известно
и   мистеру   Оуэну,   -   единственный  подлинный  и   осязательный  корень
человеческого знания.
     Оуэн  охотно подтвердил высказанное положение,  столь  согласное с  его
собственными взглядами, и наш оратор продолжал:
     - Горная Страна,  как  зовется у  нас  этот край,  дорогие джентльмены,
представляет собой совсем особенный, дикий мир: лощины, леса, пещеры, озера,
реки,  горы такие высокие,  что самому дьяволу не  долететь до  их вершины в
один перелет.  В  той стране и  на островах,  которые немногим лучше,  а  по
совести  сказать,   даже  хуже  материка,  имеется  около  двухсот  тридцати
приходов,  включая оркнейский, где говорят, я сам не знаю, по-гэльски ли или
на другом каком языке,  но жители его совершенно нецивилизованный народ. Так
вот,  сэр,  я  кладу на  каждый приход по  самому умеренному счету восемьсот
человек,  не считая детей до девятилетнего возраста,  а  затем прикинем одну
пятую  на  ребятишек девяти лет  и  моложе.  Итого  имеем  население круглым
счетом... восемь разделить на четыре пятых, это будет у нас множимое, двести
тридцать - множитель...
     - Произведение,  -  подсказал мистер Оуэн,  с  восхищением следивший за
статистикой мистера Джарви, - составит двести тридцать тысяч.
     - Правильно, сэр, совершенно правильно. А войсковое ополчение по Горной
Стране,   где  призывается  каждый  мужчина,  способный  носить  оружие,  от
восемнадцати до пятидесяти шести лет, должно составлять без малого пятьдесят
семь  тысяч пятьсот человек.  Так  вот,  сэр,  печальная и  страшная истина:
половина этих несчастных ходит без работы,  без всякой работы, иными словами
- земледелие,  скотоводство, рыболовство и все другие виды честного промысла
в  стране не  могут охватить и  половины населения,  дать  людям возможность
работать хотя бы  так лениво,  как они сами пожелали бы,  -  а  они работают
обычно так,  точно плуг или заступ обжигает им руки. Прекрасно, сэр! Значит,
безработная половина населения достигает...
     - ...ста пятнадцати тысяч душ,  - подсказал Оуэн, - половины найденного
нами произведения.
     - Правильно, мистер Оуэн, правильно... Из которых имеем двадцать восемь
тысяч семьсот здоровяков, способных носить оружие, - они его носят и палец о
палец не ударят,  чтоб заработать на пропитание честной работой, даже если б
она у них и была; сейчас у них ее нет и не предвидится.
     - Но возможно ли, мистер Джарви! - сказал я. - Неужели такова подлинная
картина жизни столь значительной части острова Великобритания?
     - Сэр,  вам это сейчас покажется простым и очевидным,  как палка Питера
Пейсли.  Допустим, что в каждом приходе занято в среднем пятьдесят плугов, -
это совсем немало, если вспомнить, на какой жалкой почве приходится работать
этим беднякам,  -  и что в нем хватает пастбищ на соответственное количество
упряжных лошадей и быков и на сорок -  пятьдесят коров.  Так вот, положим на
обслуживание этих  плугов и  скота  семьдесят пять  семей,  по  шесть душ  в
каждой,  да накинем для круглого счета еще пятьдесят:  итого получим пятьсот
человек на приход -  ровно половина населения! - занятых трудом и получающих
возможность кое-как прокормиться коркой хлеба да кислым молоком. Но хотел бы
я знать, что должны делать остальные пятьсот?
     - Боже милостивый!  -  вскричал я.  -  Но  что же  они все-таки делают,
мистер Джарви? Меня бросает в дрожь, когда я подумаю, в каком они положении!
     - Сэр,  -  ответил бэйли, - вас и не так бы еще зазнобило, доведись вам
пожить с  ними бок о  бок.  Допустим даже,  что половина из них может честно
заработать кое-что  в  Нижней Шотландии,  нанимаясь в  пастухи,  помогая при
уборке сена и хлеба,  на разных промыслах, - все же остается еще много сотен
и тысяч долгоногих горцев, которые не находят работы и слоняются, побираясь*
по своим знакомым, или живут, выполняя повеление лэрда, правые и неправые. А
кроме того,  многие сотни горцев спускаются к  границе Низины,  где есть что
взять,  и живут воровством, разбоем, уводом скота, всяческим хищничеством, -
обстоятельство весьма  прискорбное  для  христианской страны.  И,  что  хуже
всего,  -  они  этим гордятся!  На  их  взгляд,  угнать стадо чужого скота -
доблестный  подвиг,  который  больше  подобает  "порядочному человеку",  как
величают себя эти разбойники, нежели честный поденный труд ради куска хлеба.
А  лэрды ничуть не лучше этих голодранцев;  они,  правда,  не приказывают им
воровать и разбойничать,  но и не запрещают.  Черта с два - запретишь! После
любой проделки они  укрывают их  или разрешают укрываться в  своих лесах,  и
горах, и замках. Каждый лэрд содержит при себе столько бездельников одного с
ним  имени,  или,  как мы  говорим,  клана,  сколько он  может навербовать и
прокормить,  -  или,  что одно и то же,  всех, кто может каким бы то ни было
способом, честным или бесчестным, сам промыслить себе хлеб около него. И вот
они бродят с ружьем и пистолетом,  с ножом и дурлахом**,  готовые по первому
слову лэрда нарушить мир  в  стране.  И  в  этом -  несчастье Горной Страны,
которая и сейчас и тысячу лет назад - всегда была гнездом самых отъявленных,
самых нечестивых беззаконников, постоянно тревоживших благонравное население
долин по соседству, таких, как наш западный Лоуленд.
     ______________
     *  Это  был особый вид благородного нищенства,  вернее -  нечто среднее
между  нищенством и  разбоем,  когда  неимущий  шотландец вымогал  скот  или
какие-нибудь средства к существованию у тех, кто мог что-нибудь дать. (Прим.
автора.)
     ** Кожаной сумкой.

     - А  этот  ваш  родственник и  мой  друг  -  он  один из  таких крупных
владельцев, содержащих при себе небольшое собственное войско? - спросил я.
     - О нет, - сказал мистер Джарви, - он не принадлежит к знати, к вождям,
как у нас их зовут,  вовсе нет.  Но все же он хорошего рода,  прямой потомок
старого Гленстрэ,  -  мне,  понятно,  известна его родословная:  ведь он мой
близкий родственник и как-никак отпрыск благородного шотландского корня, как
я уже говорил, хотя, смею вас уверить, я не придаю значения этой чепухе: это
все равно что отсвет месяца на воде: одни, как мы говорим, очески. Но я могу
показать вам письма от его отца,  потомка Гленстрэ в третьем колене, к моему
отцу, декану Джарви (благословенна будь его память!), которые все начинаются
словами:  "Дорогой наш декан",  и подписаны: "Ваш любящий, готовый к услугам
родственник". Почти во всех этих письмах речь идет о деньгах, взятых в долг,
так  что  покойный декан хранил их  как  документ и  свидетельство:  он  был
предусмотрительный человек.
     - Но   если  ваш  родственник  и   не  принадлежит  к   их  вождям  или
патриархальным предводителям,  о которых мне немало рассказывал мой отец,  -
вернулся я к своей теме,  -  то все же он пользуется в Горной Стране большим
влиянием, не правда ли?
     - Что верно,  то верно: от Леннокса до Бредалбейна нет более известного
имени.  Робин  был  когда-то  преуспевающим трудолюбивым скотоводом,  какого
встретишь одного на  десять тысяч.  Любо-дорого было  смотреть,  когда он  в
затянутом поясом пледе,  в  брогах,  с круглым щитом за спиной,  с палашом и
кинжалом у пояса шел следом за сотней горных бычков и двенадцатью молодцами,
такими же косматыми и дикими, как погоняемый ими скот. В делах он был всегда
справедлив и  вежлив,  и если ему казалось,  что мелкий торговец,  бравший у
него скот на перепродажу,  плохо заработал,  он возмещал ему из собственного
барыша.  Я  знаю случаи,  когда он отдавал таким образом по пять шиллингов с
фунта.
     - Двадцать пять процентов, - сказал Оуэн. - Высокий процент!
     - Тем не менее,  сэр, говорю вам, он отдавал охотно, в особенности если
думал,  что покупатель - бедный человек и убыток ему не под силу. Но настали
тяжелые времена,  а Роб любил рисковать. Моей вины тут не было, ему не в чем
меня упрекнуть:  я всегда старался его образумить.  Кредиторы, в особенности
кое-кто из крупных владельцев, его соседей, наложили руку на весь его скот и
на  землю.  И,  говорят,  жену его прогнали из  дому -  просто вышвырнули за
порог,  да еще поглумились над ней вдобавок. Стыд и срам! Я мирный человек и
член магистрата,  но  если бы  кто обошелся с  моей служанкой Мэтти так,  я,
пожалуй,  вынул бы из ножен саблю,  служившую моему отцу, декану, в деле при
Босуэле.  Вернулся Роб  домой  и  нашел  полное  запустение -  помилуй  нас,
Господи!  -  там, где оставил полную чашу. Он поглядел на восток и на запад,
на юг и  на север,  и видит:  помощи нет ниоткуда -  нет нигде ни крова,  ни
защиты. Надвинул он шляпу на лоб, заткнул за пояс обоюдоострый меч и подался
в горы, стал жить "своим законом".
     У  доброго горожанина прерывался голос от кипевших в нем противоречивых
чувств.  Он хоть и  выказал пренебрежение к родословной своего родича-горца,
но,  по-видимому,  втайне гордился этим родством и  говорил о  своем друге с
глубокой и  явной симпатией,  покуда речь шла  о  его счастливой поре,  и  с
сочувствием к нему в его невзгодах.
     - И  после таких испытаний,  -  сказал я,  видя,  что  мистер Джарви не
думает  продолжать свой  рассказ,  -  ваш  родственник с  отчаяния сделался,
верно, одним из тех грабителей, о которых вы нам рассказывали?
     - Нет,  не так уж худо,  - сказал бэйли, - до такой крайности он все же
не дошел. Но он стал собирать черную дань так широко, как она никогда еще не
взималась в наши дни -  по всему Ленноксу и Ментейту,  вплоть до ворот замка
Стерлинг.
     - Черную дань? Я не совсем понимаю... - сказал я.
     - Видите ли,  Роб  вскоре собрал вокруг себя шайку синих шапок,  потому
что он носит грозное имя,  которое наводит страх на всех,  кто его слышит...
его настоящее имя!  Он  из рода,  который долгие годы брал всегда свое,  шел
против короля и  против парламента,  даже,  насколько мне  известно,  против
церкви  -  древний  и  почтенный род,  как  ни  жестоко  его  сейчас  давят,
притесняют и  гонят.  Моя  мать  была из  Мак-Грегоров,  мне  нет  нужды это
скрывать.  Так вот, Роб собрал вскоре шайку удальцов; и так как ему (говорил
он) было больно смотреть на такой разор,  на разбой и  грабеж,  опустошавший
страну  к  югу  от  границы Горной Страны,  -  вот  Роб  и  предложил:  если
какой-нибудь лэрд или фермер согласен платить ему четыре шотландских фунта с
каждой сотни  фунтов своих  доходов в  переводе на  деньги (что  составляет,
конечно,  довольно  скромный  процент),  то  он,  Роб,  обязуется обеспечить
владельцу неприкосновенность его имущества.  Случись, что уведут у него воры
хоть одну овцу,  Роб обязуется ее  вернуть или уплатить ее стоимость.  И  он
всегда держит слово, не могу отрицать, всегда держит слово, - каждый скажет,
что Роб свое слово держит.
     - Очень странный вид страхового контракта, - сказал мистер Оуэн.
     - Конечно,  спору нет,  он  идет вразрез с  нашим уложением,  -  сказал
Джарви,  -  совершенно вразрез;  взимание и  выплата  черной  дани  караются
законом.  Но  если закон не  может оградить от ограбления мой хлев и  амбар,
почему не  заключить мне договор с  шотландским джентльменом,  который может
это сделать? Ответьте, почему?
     - Но простите, мистер Джарви, - сказал я, - этот договор о черной дани,
как вы  ее  зовете,  вполне ли  он  доброволен со стороны лэрда или фермера,
платящего страховку? Что случится с тем, кто откажется выплачивать дань?
     - Ага,  молодой человек,  -  сказал бэйли и со смехом приставил палец к
носу,  -  думаете, вы меня поймали? Правда, я всем своим друзьям посоветовал
бы договориться с Робом,  иначе сколько бы они ни глядели, что бы ни делали,
их  непременно ограбят,  когда  пойдут длинные ночи.  Кое-кто  из  лэрдов по
кланам Грэма и Кохуна отказался от страховки. И что же? В первую же зиму они
лишились всех своих запасов.  Так что большинство считает теперь,  что лучше
вступать с Робом в соглашение.  Он хорош со всяким, кто хорош с ним; но если
вы с ним в ссоре... лучше ввяжитесь в ссору с дьяволом!
     - И,  как  я  понимаю,  благодаря своим  подвигам на  этом  поприще,  -
продолжал я, - он теперь не в ладу с правосудием?
     - Не в  ладу?  Да,  можно сказать -  не в ладу.  Его шея узнает вес его
окороков,  если он  дастся им  в  руки.  Но у  Роба есть добрые друзья среди
сильных мира сего;  могу вам назвать одну весьма влиятельную семью,  которая
всячески  его  поддерживает -  насколько позволяют приличия -  назло  другой
семье.  Да и то сказать,  в наше время среди удальцов, промышляющих разбоем,
не было еще такой умной и тонкой бестии,  как Роб.  Много ловких проделок он
совершил -  не  одну книгу можно было бы  ими  заполнить!  И  были среди них
проделки очень странные,  в  духе  Робин Гуда  и  Уильяма Уоллеса -  столько
отчаянных подвигов,  побегов из тюрьмы, таких, что люди рассказывают о них у
камелька в глухие зимние вечера. Странная вещь, джентльмены: вот я как будто
мирный человек и сын м