нию и,  позвав к себе в комнату Эндрю,
спросил, сколько ему следует с меня за услуги и за проводы до Глазго. Мистер
Ферсервис крайне  растерялся при  таком  вопросе,  правильно усмотрев в  нем
предвестие увольнения.
     - Ваша честь... - начал он, промолчав, - не подумает... не подумает...
     - Говори прямо,  мошенник, или я проломлю тебе череп! - сказал я, когда
Эндрю  замолк,   терзаемый  мукой  сомнений  и  расчетов  в  тисках  двойной
опасности:  потерять  все,  запросив  слишком  много,  или  потерять  часть,
потребовав меньше, чем я, быть может, сам готов был уплатить.
     И вот,  как иногда крепкий удар по спине вышибает застрявший кусок, так
под действием моей угрозы из горла Эндрю вылетело с хрипом:
     - Восемнадцать пенсов per diem,  то есть в день,  будет,  я думаю,  без
лишку.
     - Это вдвое больше обычной цены и втрое больше того,  что вы заслужили,
Эндрю. Вот вам гинея, и ступайте, куда хотите.
     - С нами сила Господня! Ваша честь не сошли с ума? - возопил Эндрю.
     - Нет,  но вы, сдается, решили и впрямь довести меня до сумасшествия: я
вам даю втрое больше,  чем вы запросили,  а вы стоите и пялите глаза с таким
видом, точно я вас обманываю. Берите деньги и ступайте вон.
     - Боже милосердный!  -  снова заголосил Эндрю.  -  Чем же я обидел вашу
честь? Конечно, наша грешная плоть "подобна цветку полевому", но если грядка
ромашек кое-чего стоит в медицине,  то,  право,  польза Эндрю Ферсервиса для
вашей чести ничуть не менее очевидна;  вам со мной расстаться - все одно что
взять и лечь в могилу.
     - Честное слово, - ответил я, - трудно сразу решить, мошенник вы больше
или дурак! Вы, значит, намерены остаться при мне, хочу я того или нет?
     - Поистине,  именно так,  - догматическим тоном ответил Эндрю. - Может,
ваша честь не  умеет отличить хорошего слугу,  но  я-то  сразу вижу хорошего
хозяина,  и пусть черт перебьет мне ноги, если я от вас уйду, вот и все, что
я вам скажу.  К тому же я не получил надлежащего предупреждения об отказе от
места.
     - От места,  сэр?  -  сказал я. - Позвольте, вы у меня вовсе не наемный
слуга,  я  взял  вас  только в  проводники и  действительно воспользовался в
дороге вашим знанием местности.
     - Что верно,  то верно,  сэр, я не простой слуга, - ответствовал мистер
Ферсервис,  -  ваша честь знает,  что я, ни на минуту не задумавшись, бросил
хорошее место,  уступив просьбам вашей чести. Садовник при Осбалдистон-холле
может,  не покривив душой, заработать двадцать фунтов стерлингов per annum*,
как одну копеечку, - так разве бросил бы человек такую должность за гинею? Я
думал остаться при вашей чести до  конца года и  полагал,  что буду получать
жалованье, харчевые, наградные и праздничные до конца года, не меньше.
     ______________
     * в год (лат.).

     - Ну-ну, сэр! - сказал я. - Ваши бесстыдные притязания нисколько вам не
помогут,  и если я услышу от вас хоть слово в этом роде, вы убедитесь, что в
семье Осбалдистонов не один только сквайр Торнклиф умеет орудовать кулаком.
     Я  не договорил своих слов,  как все это дело и  эта важность,  с какою
поддерживал Эндрю  свою  нелепую претензию,  показались мне  вдруг  до  того
смешными, что я, хоть и был не на шутку зол, едва удержался от хохота. Плут,
разгадав по моему лицу, какое он произвел впечатление, еще больше утвердился
в своей настойчивости. Однако он нашел более безопасным немного сбавить тон,
чтобы не превысить меру собственной требовательности и моего терпения.
     Он  допускает,  объяснил  мне  мистер  Ферсервис,  что  я  способен без
предупреждения взять и  расстаться с  преданным слугой,  прослужившим мне  и
моим родственникам денно и нощно двадцать лет в недобром месте; однако же он
твердо убежден,  что я  -  истинный джентльмен и  что сердце не позволит мне
бросить в горькой нужде несчастного человека,  который свернул на сорок,  на
пятьдесят,  даже  на  сто  миль  от  своей  дороги только ради  того,  чтобы
составить компанию моей  чести,  и  у  которого нет  никаких средств,  кроме
грошового жалованья.
     Кажется,  это  вы  сказали мне  однажды,  Уилл,  что  я  при всем своем
упрямстве  оказываюсь  в  иных  случаях  самым  легковерным и  податливым из
смертных. Дело в том, что меня делает настойчивым только противоречие; когда
же я не чувствую вызова на спор, я всегда готов уступить во избежание лишних
хлопот.  Я знал, что Эндрю - корыстный наглец, вечно сующий свой нос в чужие
дела,  однако мне нужен был какой-нибудь проводник и  слуга,  а  к  выходкам
Эндрю я  так  привык,  что  иной  раз  они  меня даже потешали.  Перебирая в
нерешительности свои соображения,  я спросил Ферсервиса, знает ли он дороги,
города  и  прочее в  Северной Шотландии,  куда  мне,  по  всей  вероятности,
предстояло отправиться по  делам  отца,  который  ведет  обширную торговлю с
лесовладельцами горного края.  Спроси я у него,  знает ли он дорогу в земной
рай,  он,  думается мне, взялся бы в ту минуту служить моим проводником; так
что впоследствии я мог с полным основанием считать за особое счастье, что он
в  самом деле превосходно знал дороги и  не  так  уж  сильно прихвастнул.  Я
назначил ему  твердое жалованье и  оставил за  собою право дать ему  расчет,
когда мне вздумается, уплатив за неделю вперед. На прощание я строго отчитал
его за вчерашнее,  и  он,  радуясь в  душе,  хоть с виду и приуныв,  побежал
рассказать своему приятелю,  регенту хора,  который уже  потягивал на  кухне
утреннюю порцию  эля,  как  он  ловко  "обвел вокруг пальца полоумного юнца,
английского сквайра".
     Затем,  помня об уговоре, я направился к Николу Джарви, где меня ожидал
приятный завтрак в  комнате,  служившей почтенному бэйли и кабинетом для его
занятий и  любимым местом отдыха.  Хлопотливый и доброжелательный блюститель
закона честно сдержал свое слово:  я  увидел своего друга Оуэна на  свободе.
Закусив,  почувствовав себя свежим и чистым благодаря ванне и щетке,  он был
сейчас  совсем  не   похож  на  Оуэна-арестанта,   грязного,   сокрушенного,
утратившего надежду. Но мысль о денежных затруднениях, надвигающихся со всех
сторон,  угнетала все  же  его  душу,  и,  обнимая меня  с  почти  отеческой
нежностью,  добрый старик не мог подавить вздох глубокой печали.  И когда он
сел,  тревога,  отражавшаяся в его глазах и позе, столь непохожая на обычное
для него выражение спокойного,  самоуверенного довольства, указывала, что он
упражняет свои математические способности мысленным подсчетом дней,  часов и
минут,  оставшихся нам до срока опротестования векселей и  крушения великого
торгового дома "Осбалдистон и Трешем".  Мне,  таким образом,  приходилось за
двоих  отдавать  должное  гостеприимству  нашего  хозяина  -  его  отменному
китайскому  чаю,   который  он   получил  в   подарок  от   одного  крупного
судовладельца из  Уэппинга;  его  кофе с  собственной небольшой плантации на
острове Ямайка, называвшейся, как он сообщил нам, подмигнув, "Рощей Соляного
Рынка";  его английским гренкам и элю, его шотландской вяленой лососине, его
лохфайнским  селедкам  и  даже  его  камчатной  скатерти,   "вытканной,   вы
понимаете,   не   чьей   иной  рукой",   как   рукой  его   покойного  отца,
достопочтенного декана  Джарви.  Ублаготворив  нашего  добродушного  хозяина
мелкими знаками внимания,  столь лестного для большинства людей,  я,  в свою
очередь,  постарался вытянуть  из  него  некоторые сведения,  которые  могли
послужить мне к  руководству и  просто к удовлетворению любопытства.  До сих
пор оба мы ни единым словом не намекнули на происшествия минувшей ночи,  так
что  мой  вопрос  должен  был  прозвучать  несколько  неожиданно,   когда  я
воспользовался  передышкой  между  окончанием  истории  скатерти  и  началом
истории салфеток, которую мне предстояло выслушать, и спросил напрямик:
     - Кстати, мистер Джарви, кто такой этот мистер Роберт Кэмбел, с которым
мы встретились прошлой ночью?
     Вопрос -  извините мне  грубоватое выражение -  огрел  почтенного бэйли
точно плетью; и вместо ответа он только повторил:
     - Кто такой мистер Роберт Кэмбел?  Гм!  Н-да! Вы спрашиваете, кто такой
мистер Роберт Кэмбел?
     - Да, - сказал я, - я хотел бы знать, кто он и чем занимается.
     - Он...  Как бы  это сказать?..  Гм!..  Н-да!..  Где вы познакомились с
мистером Робертом Кэмбелом, как вы его зовете?
     - Я  встретился с  ним случайно несколько месяцев тому назад на  севере
Англии.
     - Так что же,  мистер Осбалдистон,  -  сказал, не сдаваясь, бэйли, - вы
знаете о нем ровно столько же, сколько и я.
     - Не  думаю,  мистер  Джарви,  -  возразил я.  -  Вы  ему,  как  видно,
родственник и друг.
     - Да,  конечно,  нас связывает некоторое дальнее родство,  -  уклончиво
отвечал судья,  - но мы редко видимся с той поры, как Роб отошел от торговли
скотом,  бедняга!  С  ним круто обошлись люди,  которые могли бы отнестись к
нему лучше,  -  и  они не  заработали на этом ни полшиллинга.  Многие сейчас
жалеют,  что  в  свое  время вытеснили Робина с  глазговского рынка;  многие
предпочли бы, чтоб он и сейчас ходил за гуртом скота в три сотни голов, а не
во главе тридцати двуногих скотов.
     - Все это ничего не  говорит мне,  мистер Джарви,  ни о  звании мистера
Кэмбела, ни о его образе жизни и средствах к существованию.
     - О его звании?  -  повторил мистер Джарви.  - Он, понятно, шотландский
дворянин - лучшего звания и нечего желать. А образ жизни? У себя в горах он,
я  полагаю,  носит одежду горца,  хотя,  когда является в  Глазго,  надевает
штаны.  А  что  касается средств к  существованию -  какое нам  дело до  его
средств,  если он у нас с вами ничего не просит? Но сейчас мне некогда о нем
судачить - надо нам поскорее разобраться в делах вашего отца.
     С  этими словами он надел на нос очки и углубился в просмотр документов
мистера Оуэна, с которыми тот счел самым разумным ознакомить его без утайки.
Я достаточно смыслил в этой области,  чтобы оценить исключительную остроту и
проницательность,  с какою мистер Джарви высказывался о делах,  предложенных
на  его  рассмотрение.   И  надо  отдать  ему  должное,  он  выказал  редкую
порядочность и  даже широту натуры.  Правда,  он  не  раз почесывал за ухом,
когда видел,  каково сальдо в дебете его счета с торговым домом "Осбалдистон
и Трешем".
     - Будут изрядные потери,  -  заметил он. - И, честное слово, что бы там
ни  говорили лондонские толстосумы,  а  для  маленького человека с  Соляного
Рынка  в  Глазго  это  тяжелый  удар.  Пахнет  большим дефицитом -  придется
выложить денежки из кубышки!  Но что ж такого?  Надеюсь, все-таки ваша фирма
из-за всех этих передряг окончательно не прогорит.  А  если даже и  кончится
дело  крахом,  я  никогда не  дойду  до  такой  низости,  как  эти  вороны с
Гэллоугейта.  Пусть даже я  и понесу убытки -  не могу же я отрицать,  что в
свое время вы дали мне заработать не один фунт стерлингов.  На худой конец я
только, как говорится, "приставлю голову свиньи к хвосту поросенка".
     Мне был не  совсем понятен смысл поговорки,  которой утешал себя мистер
Джарви,  но  я  видел,  что  к  устройству дел  моего  отца  он  относится с
благосклонным и  дружеским  участием.  Он  предложил кое-какие  мероприятия,
одобрил некоторые планы  Оуэна  и  своими советами и  поддержкой значительно
приободрил опечаленного представителя фирмы "Осбалдистон и Трешем".
     Так как я оставался при этом праздным зрителем, а может быть, и потому,
что  я  неоднократно делал  поползновение возвратиться к  запретной  и  явно
затруднительной теме о  мистере Кэмбеле,  мистер Джарви без особых церемоний
спровадил меня,  посоветовав прогуляться к  колледжу,  где я  могу встретить
молодых людей,  которые умеют говорить по-гречески и на латыни,  - а если не
умеют, то, черт их знает, зачем же тогда тратится на них такая уйма денег! -
и  где  мне  представится возможность почитать Священное писание в  переводе
достойного мистера Захарии Бойда;  лучшей поэзии и  быть  не  могло,  -  так
уверяют его люди,  которые знают толк в  подобных вещах или должны бы знать.
Он, однако, тут же смягчил свою невежливость радушным приглашением вернуться
и отобедать у него ровно в час, в домашней обстановке. Будет бараний окорок,
а может быть,  и заливное -  по сезону.  Но особенно он подчеркнул,  чтобы я
пришел ровно в час,  потому что и он и отец его, декан, всегда обедали в это
время; ни для кого и ни для чего на свете они не отступали от установленного
правила.


                                 Глава XXV

                                    Пастух фракийский так с копьем в руке
                                    Медведя ждет - и слышит вдалеке
                                    Сквозь шелест леса грузный быстрый шаг;
                                    И видит - мчится тень; и знает: "Враг!
                                    Мой кровный враг! Он смертью мне грозит;
                                    И должен быть один из нас убит".

                                                           "Паламон и Арсит"

     Я направился,  как посоветовал мне мистер Джарви,  по дороге к колледжу
не столько в  поисках развлечений,  как затем,  чтобы собраться с  мыслями и
пораздумать,  что мне делать дальше.  Я  бродил сначала по  дворам старинных
зданий колледжа,  потом  прошел в  сад,  служивший местом прогулок,  и  там,
радуясь безлюдью (студенты были на занятиях), я прохаживался взад и вперед и
думал о превратностях своей судьбы.
     Обстоятельства,  сопровождавшие мое  первое  знакомство  с  этим  самым
Кэмбелом,  не позволяли мне сомневаться,  что он причастен к  таинственным и
отчаянным предприятиям,  а мистер Джарви так неохотно упоминал о нем,  о его
делах да  и  обо всем,  что разыгралось ночью,  что это лишь подтвердило мои
подозрения.  И,  однако, Диана Вернон не поколебалась направить меня к этому
человеку за содействием;  да и у почтенного бэйли в обращении с ним сквозила
странная смесь  благосклонности и  даже  уважения с  осуждением и  жалостью.
Что-то  необыкновенное  должно  было  быть  в  положении  Кэмбела  и  в  его
характере.  Но  еще  более  странным казалось то,  что  его  судьбе  как  бы
предназначено было влиять на  мою и  находиться с  нею в  какой-то связи.  Я
решил  при  первом же  удобном случае вызвать мистера Джарви на  откровенный
разговор и узнать от него как можно больше об этой таинственной личности,  а
затем рассудить,  не  рискую ли  я  запятнать свое доброе имя,  если стану и
впредь поддерживать с ним тесные сношения, как он мне предлагал.
     Пока я так раздумывал, мое внимание привлекли три человека, появившиеся
в дальнем конце аллеи,  по которой я прохаживался,  и занятые,  видно, очень
важным  разговором.  То  неосознанное чувство,  которое предупреждает нас  о
приближении особенно нами любимого или  ненавистного нам человека задолго до
того,   как  мог  бы  его  узнать  равнодушный  взор,  внушило  мне  твердую
уверенность,   что  средний  из  трех  -   Рэшли  Осбалдистон.  Первым  моим
побуждением было подойти и  заговорить с  ним,  вторым -  проследить за ним,
пока он  не  останется один,  или по  крайней мере распознать его спутников,
прежде чем сойтись с  ним лицом к лицу.  Все трое были на таком расстоянии и
так увлечены разговором,  что я  имел время отступить незамеченным за кусты,
местами окаймлявшие аллею.
     В  ту  пору у  молодых щеголей была мода,  выходя на утреннюю прогулку,
накидывать поверх  прочей  одежды  алый  плащ,  иногда украшенный вышивкой и
позументом,  и  считалось особым  шиком  укладывать складки  так,  чтоб  они
наполовину закрывали лицо.  Подделываясь под  эту  моду  и  воспользовавшись
частичным прикрытием,  какое давала мне живая изгородь, я мог приблизиться к
двоюродному брату с уверенностью,  что ни он, ни те двое не заметят меня или
примут за случайного прохожего.
     Я  был  немало удивлен,  узнав в  одном из  его  спутников того  самого
Морриса,  по чьей милости мне пришлось предстать пред судьей Инглвудом,  а в
другом -  мистера Мак-Витти,  купца,  который своим чопорным и суровым видом
оттолкнул меня накануне.
     Едва ли можно было бы нарочно создать союз, более опасный как лично для
меня, так и для моего отца. Я вспомнил ложное обвинение Морриса, которое тот
так же легко мог возобновить,  как раньше со страху легко от него отказался;
я  вспомнил,  как сильно мог Мак-Витти подорвать дело моего отца,  -  и  уже
подорвал,  засадив Оуэна в  тюрьму.  И  вот  я  увидел их  обоих в  обществе
третьего -  того,  кто  своим  даром сеять раздор не  многим уступал в  моих
глазах  великому  зачинателю  всякого  зла  и  вызывал  во  мне  отвращение,
граничившее с ужасом.
     Когда  они,  поравнявшись со  мной,  сделали  еще  несколько  шагов,  я
повернулся и,  незамеченный,  пошел  за  ними  следом.  У  конца  аллеи  они
расстались:  Моррис и  Мак-Витти ушли  из  сада,  Рэшли же  повернул назад и
побрел  по  аллеям  один.  Теперь  я  решил  остановить  его  и  потребовать
возмещения за все зло,  причиненное им моему отцу,  хотя в какой форме могло
бы выразиться это возмещение,  я и сам не знал.  Я просто доверился случаю и
удаче и, распахнув плащ, в который был закутан, вышел из-за кустов, заступая
дорогу Рэшли, в глубоком раздумье шагавшему по аллее.
     Рэшли был не из тех, кто может смутиться или растеряться при какой-либо
неожиданности.  Но все же, увидев меня так близко и, несомненно, прочитав на
лице моем отпечаток того гнева,  который горел в моей груди, он содрогнулся,
словно перед неожиданным и грозным призраком.
     - Удачная встреча,  сэр,  - обратился я к нему. - Я думал отправиться в
длинное и рискованное путешествие, чтобы вас разыскать.
     - Плохо же  вы знаете того,  кого искали,  -  возразил Рэшли с  обычным
своим невозмутимым спокойствием.  -  Меня всегда легко находят мои  друзья и
еще  легче -  враги.  Ваш тон принуждает меня спросить,  к  какому разряду я
должен отнести мистера Фрэнсиса Осбалдистона.
     - К разряду врагов,  сэр,  - был мой ответ, - смертельных врагов - если
вы сейчас же не загладите свою вину перед вашим благодетелем,  моим отцом, и
не дадите отчета, как распорядились вы его имуществом.
     - Кому же,  мистер Осбалдистон,  -  ответил Рэшли, - я, представитель и
пайщик торгового дома вашего отца,  должен,  по-вашему,  дать отчет в  своих
действиях, направленных к целям, совпадающим во всем с моими личными целями?
Уж  наверное,  не  молодому джентльмену,  которому при  его вкусе к  изящной
словесности подобная беседа показалась бы скучной и невразумительной.
     - Ваша насмешка,  сэр, не ответ. Я от вас не отступлюсь, пока не получу
полного разъяснения относительно ваших  бесчестных замыслов:  вы  пойдете со
мной в суд.
     - Да  будет  так,  -  сказал  Рэшли  и  сделал  два-три  шага,  как  бы
сопровождая меня,  но  остановился и  добавил:  -  Если бы я  уступил вашему
желанию,  вы  скоро почувствовали бы,  у  кого из  нас больше причин бояться
суда.  Но я не хочу ускорять вашу гибель.  Ступайте,  юноша!  Ищите забавы в
мире поэтических фантазий и предоставьте будничные дела тем, кто знает в них
толк и умеет их вести.
     Он, я думаю, нарочно старался меня раздразнить - и достиг своего.
     - Мистер Осбалдистон, - сказал я, - этот наглый тон вам не поможет. Вам
следует  знать,  что  имя,  которое  мы  оба  носим,  никогда  не  допускало
оскорбления, и в моем лице оно никогда не покроется позором.
     - Вы мне напоминаете,  - сказал Рэшли, метнув на меня сумрачный взгляд,
- что  оно было опозорено в  моем лице,  и  напоминаете мне также,  кем!  Вы
думаете,  что  я  забыл  тот  вечер в  Осбалдистон-холле,  когда вы  пошло и
безнаказанно глумились надо мной?  За оскорбление,  которое может быть смыто
только кровью,  за то, что вы неоднократно становились мне поперек дороги, и
каждый раз с ущербом для меня,  за безумное упорство, с которым вы старались
разрушить мои замыслы,  важно