уд может посадить меня в  исправительный дом  только за  то,  что я  не
отступилась от  веры моих предков;  посадить и  сказать,  как  сказал старый
Пемброк уилтонской аббатисе*, когда захватил ее монастырь и земли: "Ступай и
пряди пряжу, старая ведьма, пряди пряжу".
     ______________
     *  Уилтонский женский монастырь после его  роспуска был пожалован графу
Пемброку самовластным распоряжением Генриха VIII  или  его  сына Эдуарда VI.
Когда  взошла  на   престол  Мария  Католичка,   граф   нашел  нужным  снова
предоставить монастырь аббатисе и ее прелестным затворницам, что он и сделал
с  усердными изъявлениями своего раскаяния,  униженно преклоняя колена перед
весталками,  приглашая их вернуться в  монастырь и  пользоваться землями,  с
которых он  их  согнал.  Когда же на престол вступила Елизавета,  граф опять
"приспособился",  принял снова протестантскую веру и  во  второй раз  выгнал
монахинь из  их  обители.  Упреки аббатисы,  напомнившей графу его покаянные
речи,  вызвали у него лишь тот ответ,  который приведен в тексте:  "Ступай и
пряди пряжу, старая ведьма, пряди пряжу". (Прим. автора.)

     - Это  зло  можно  излечить,  -  сказал  я  убежденно.  -  Обратитесь к
кому-либо из  наших ученых богословов или  спросите ваш  собственный светлый
разум, мисс Вернон, и я уверен, особенности, отличающие нашу религию от той,
в которой воспитаны вы...
     - Ни слова!  -  сказала Диана и  приложила палец к  губам.  -  Ни слова
больше!  Изменить вере моих славных предков?  Это  для меня то  же,  что для
мужчины изменить своему  знамени во  время  битвы,  когда  оно  дрогнуло под
натиском  врага,  и  перейти  малодушным  наймитом  на  сторону  победившего
противника.
     - Я уважаю ваше мужество,  мисс Вернон, а неприятности, которым оно вас
подвергает,  -  о них я могу сказать лишь одно:  раны,  которые мы сами себе
наносим по велению совести, заключают в себе целительный бальзам.
     - Да,  и  все же они горят и  причиняют боль.  Но я вижу,  то,  что мне
придется мять коноплю или прясть из льна чудесную суровую нитку, так же мало
трогает ваше черствое сердце, как то, что я осуждена носить прическу и чепец
вместо касторовой шляпы с  кокардой.  Я лучше воздержусь от напрасного труда
называть вам третью причину моих страданий.
     - Нет,  моя дорогая мисс Вернон,  не лишайте меня вашего доверия,  и  я
обещаю  тройное сочувствие,  какого заслуживают ваши  необычайные несчастья,
отдать вам сполна по  поводу третьего,  если вы  мне поручитесь,  что вы  не
разделяете его со всеми женщинами или со всеми католиками в Англии, которые,
с  благословения Божьего,  все  еще  представляют собой более многочисленную
секту, чем желали бы мы, протестанты, в нашей преданности церкви и короне.
     - Третье мое несчастье, - сказала Диана совсем другим и таким серьезным
тоном,  какого я еще не слышал от нее, - поистине заслуживает сострадания. Я
принадлежу, как вы можете легко заметить, к прямым, непосредственным натурам
- простая,  бесхитростная девушка, которой хотелось бы действовать открыто и
честно перед всем  миром;  а  судьба меня затянула в  такие запутанные сети,
козни,  интриги, что едва смею вымолвить слово из боязни тяжелых последствий
- не для себя, для других.
     - Это в самом деле несчастье, мисс Вернон, и я вам искренне сочувствую,
хотя едва ли мог бы предположить что-либо подобное.
     - О, мистер Осбалдистон, если бы вы знали... если бы кто-нибудь знал...
как трудно мне бывает иногда скрывать боль сердца под маской спокойствия, вы
бы  меня и  вправду пожалели!  Мне,  может быть,  даже и  этого не следовало
говорить вам о  своем положении,  но вы умный и проницательный юноша.  Очень
скоро вы стали бы задавать мне сотни вопросов о происшествиях этого дня -  о
том,   какую  роль  сыграл  Рэшли  в   избавлении  вас  от   этой  маленькой
неприятности, об очень многом, что не могло не привлечь вашего внимания, - а
я  не  могла бы  отвечать вам  необходимой ложью и  хитростями.  Я  лгала бы
неуклюже и  лишилась бы  вашего доброго мнения,  если сейчас я  хоть немного
пользуюсь им. Так уж лучше сразу сказать: не задавайте мне никаких вопросов,
я не властна отвечать на них.
     Мисс Вернон проговорила эти  слова таким прочувствованным тоном,  какой
не  мог  не  произвести на  меня впечатления.  Я  уверил ее,  что ей  нечего
опасаться с моей стороны ни назойливых выспрашиваний, ни ложного толкования,
когда она отклонит те  вопросы,  которые могут сами по  себе казаться вполне
разумными или по меньшей мере естественными.  Я слишком обязан ей, сказал я,
за помощь в  моем деле и  не стану злоупотреблять возможностью вмешиваться в
ее дела -  возможностью, которую мне доставила ее доброта; но я надеюсь, и я
настаиваю:  если  когда-нибудь ей  понадобятся мои  услуги,  пусть  она  без
стеснения и колебания потребует их от меня.
     - Благодарю,  благодарю,  -  отвечала она.  -  В вашем голосе звучит не
пустая любезность - так говорит человек, который знает, что он берет на себя
обязательство.  Если...  -  это невозможно,  но все же,  - если представится
случай,  я вам напомню ваше обещание,  и уверяю вас,  я не рассержусь, когда
увижу,  что вы его забыли:  с меня довольно,  что сейчас вы искренни в ваших
намерениях.  Многое может изменить их, прежде чем я призову вас (если вообще
когда-нибудь придет такой час!)  помочь Диане Вернон,  как если бы  вы  были
Диане братом.
     - Если бы я  был Диане братом,  -  сказал я,  -  это не увеличило б мою
готовность прийти вам на помощь.  А  теперь я  все-таки должен спросить,  по
своей ли воле Рэшли оказал мне сегодня содействие?
     - Только не у меня.  Вы можете спросить у него самого и будьте уверены,
он  скорее скажет "да",  чем допустит,  чтобы доброе деяние гуляло по свету,
как  несогласованное прилагательное в  плохо построенном предложении,  -  он
всегда предпочтет пристегнуть к нему существительным свое собственное имя.
     - И  я  не  должен спрашивать,  не  сам ли  мистер Кэмбел помог мистеру
Моррису  освободиться от  чемодана?  И  письмо,  полученное  нашим  любезным
юристом,  -  не было ли оно подослано нарочно с  целью удалить его со сцены,
чтоб он не помешал моему благополучному избавлению? Не должен спрашивать...
     - Вы не должны спрашивать меня ни о чем,  -  сказала мисс Вернон,  -  а
потому излишне продолжать ваш  перечень.  И  придется вам  думать обо мне не
хуже,  чем если б  я ответила на все эти вопросы и на двадцать других так же
бойко,  как  мог  бы  ответить Рэшли.  И  заметьте себе:  каждый раз,  как я
дотронусь вот так до своего подбородка,  это послужит вам знаком,  что я  не
могу  говорить о  предмете,  привлекшем ваше внимание.  Я  должна установить
условные сигналы для сношений с вами, потому что вы будете моим поверенным и
советчиком, но только при этом вы не должны ничего знать о моих делах.
     - Что может быть логичней! - рассмеялся я. - Мудрость моих советов - уж
поверьте! - сравнима будет только с полнотой вашего доверия.
     В   таких   разговорах  мы   подъехали,   довольные  друг   другом,   к
Осбалдистон-холлу, где вечернее пиршество хозяев было уже в разгаре.
     - Принесите обед мне и  мистеру Осбалдистону в  библиотеку,  -  сказала
мисс  Вернон  слуге.  -  Я  должна  сжалиться  над  вами,  -  добавила  она,
обратившись ко мне,  -  и  позаботиться,  чтоб вы не умерли с  голоду в этом
дворце обжорства,  хотя мне,  пожалуй,  и не следовало бы открывать вам свое
прибежище. Библиотека - моя берлога, единственный уголок в замке, где я могу
укрыться  от  племени  орангутангов,  от  моих  двоюродных братьев.  Они  не
осмеливаются туда заглядывать,  я  думаю,  из  страха,  что  старые фолианты
упадут с  полки  и  проломят им  череп:  иного действия на  их  головы книги
оказать не могут. Итак, идите за мной.
     Я  последовал за нею по прихожей и  гостиной,  по сводчатому коридору и
витой  лестнице,   пока  наконец  мы  не  добрались  до  комнаты,  куда  она
распорядилась подать нам обед.


                                  Глава X

                                          Есть уголок в просторном доме том:
                                          Забытый всеми, он лишь ей знаком;
                                          Там ниши темные и полок ряд
                                          Отраду для души тоскующей таят.

                                                           Неизвестный автор

     Библиотека  Осбалдистон-холла  была  мрачной  комнатой,  где  старинные
дубовые полки гнулись под грузом тяжелых фолиантов, столь милых семнадцатому
столетию; мы же, так сказать, извлекли из них посредством перегонки материал
для наших in quarto, in octavo, а наши сыновья, быть может, превзойдут нас в
легкомыслии и  дальнейшей перегонкой сведут их к in duodecimo* и к небольшим
брошюрам.  Здесь были классики,  книги по древней и европейской истории,  но
главным образом - по богословию. Содержались они в беспорядке. Долгие годы в
библиотеку никто  не  заходил,  кроме священников,  сменявших друг  друга на
должности капеллана при замке,  пока пристрастие Рэшли к  чтению не побудило
его   нарушить  покой   достопочтенных  пауков,   затянувших  книжные  полки
гобеленами своей работы.  Поскольку Рэшли готовился к духовному званию,  его
поведение показалось отцу не  столь странным,  как если бы такую наклонность
проявил  кто-либо  из  прочих  братьев;  так  что  сэр  Гилдебранд  разрешил
произвести в библиотеке некоторые переделки и превратить ее в жилую комнату.
Все  же  в  этом  просторном помещении чувствовалась обветшалость,  явная  и
неуютная, - признак небрежения, от которого его не могли уберечь собранные в
этих  стенах  сокровища знаний.  Повисшие  клочьями  обои;  полки,  тронутые
червоточиной;  большие,  неуклюжие,  шаткие столы, конторки и стулья; ржавая
решетка в камине,  который редко баловали дровами или каменным углем,  - все
выдавало презрение владетелей Осбалдистон-холла к науке и книгам.
     ______________
     *  Форматы книг.  Самый большой формат -  in folio (фолиант) -  книга в
целый лист;  in quarto,  in octavo,  in duodecimo -  книги в 1/4, 1/8 и 1/12
долю листа.

     - Это место покажется вам,  пожалуй,  довольно унылым? - сказала Диана,
когда я обвел взглядом запущенный зал. - Но мне оно представляется маленьким
раем, потому что оно мое и здесь я не боюсь ничьих вторжений. Раньше, покуда
мы были друзьями, я владела им совместно с Рэшли.
     - А теперь вы больше не друзья? - задал я вполне естественный вопрос.
     Она тотчас приложила указательный палец к ямочке на подбородке и лукаво
на меня взглянула, как бы запрещая вопрос.
     - Мы  остаемся союзниками,  -  продолжала она,  -  и  связаны,  как две
союзные державы,  обоюдными интересами;  но боюсь,  наш союзный договор, как
это   нередко  бывает,   оказался  более  стойким,   чем  то   дружественное
расположение,  которым он  порожден.  Во  всяком  случае,  мы  теперь меньше
времени проводим вместе,  и  когда Рэшли входит в  одну  дверь,  я  выхожу в
другую.  Таким образом,  убедившись,  что нам вдвоем в этом помещении тесно,
как оно ни просторно на вид, он великодушно отступился в мою пользу от своих
прав,  тем  более что  обстоятельства часто отзывают его из  замка.  Так что
теперь я  стараюсь продолжать одна те занятия,  в которых прежде он был моим
руководителем.
     - В чем же состоят эти занятия, если позволите спросить?
     - Позволю, и не опасайтесь, что опять приложу палец к подбородку. Самые
любимые мои  предметы -  естественные науки и  история.  Но  я  изучаю также
поэзию и древних авторов.
     - Древних? Вы их читаете в подлиннике?
     - Непременно.  Рэшли,  обладая сам значительными знаниями,  выучил меня
греческому,  и  латыни,  и  многим современным европейским языкам.  Смею вас
уверить,  на  мое  образование положено немало трудов,  хоть  я  и  не  умею
вышивать ни  гладью,  ни крестом,  не умею готовить пудинг и  "не обучена ни
одному полезному делу  на  свете",  как  соизволила выразиться на  мой  счет
толстая жена  викария.  Что  ж,  ее  замечание столь же  справедливо,  сколь
изящно, вежливо и доброжелательно.
     - А  кто установил для вас предметы занятий -  Рэшли или вы сами,  мисс
Вернон? - спросил я.
     - Гм!  - отозвалась она, как будто не зная, отвечать на вопрос или нет.
- Не  стоит  поднимать палец по  каждому пустяку.  Частично он,  частично я.
Научившись за стенами замка ездить верхом на коне,  а в случае нужды седлать
его,  и  взнуздывать,  и  перемахивать через  высокую изгородь,  не  моргнув
стрелять из ружья,  -  словом,  усвоив все мужские совершенства,  по которым
сходят с ума мои неотесанные кузены, я пожелала, как мой ученый кузен Рэшли,
в  стенах замка читать по-гречески и по-латыни и приобщиться в меру сил моих
к древу познания, которым вы, мужчины, хотели бы завладеть безраздельно, - в
отместку, как мне кажется, за соучастие нашей праматери в первородном грехе.
     - И Рэшли охотно поощрял вашу склонность к учению?
     - Понятно,  ему хотелось,  чтобы я  стала его ученицей,  а учил он меня
только тому, что знал сам, - вряд ли он мог посвятить меня в таинства стирки
кружевных манжет или подрубания батистовых платков.
     - Я  понимаю,  как соблазнительно было приобрести такую ученицу,  и  не
сомневаюсь, что наставник очень сообразовался с этим.
     - О,  если вы  начнете разбираться в  побуждениях Рэшли,  мне  придется
опять приложить палец к подбородку. Я могу отвечать откровенно, только когда
меня спрашивают о  моих.  Но  подведу итог:  он  отказался в  мою  пользу от
библиотеки и никогда не входит в эту комнату,  не испросив на то разрешения;
и  я в конце концов позволила себе вольность перенести сюда кое-что из моего
личного имущества, в чем вы убедитесь, если осмотрите комнату.
     - Извините,  мисс Вернон,  но я не вижу здесь ни одной вещи, за которой
признал бы я право назваться вашей собственностью.
     - Потому,  я полагаю,  что вы не видите пастушка или пастушки,  вышитых
гарусом и  вправленных в  рамку из черного дерева;  или чучела попугая;  или
клетки с канарейками; или дамской шкатулки с отделкой из вороненого серебра;
или туалетного столика со  множеством лакированных ящичков,  многоугольного,
как рождественский пирог;  или спинета со  сломанной крышкой;  лютни о  трех
струнах;  не видите ни прялки, ни вязанья, ни шитья - никакого рукоделья; ни
комнатной собачки с  выводком слепых щенят.  Из таких сокровищ у меня ничего
не найдется,  -  продолжала она, сделав паузу, чтобы перевести дыхание после
этого длинного перечня.  -  Но  здесь стоит меч  моего предка,  сэра Ричарда
Вернона,  павшего в  битве при Шрусбери и  жестоко оклеветанного недостойным
человеком по имени Уилл Шекспир, чья приверженность к ланкастерской династии
и   умение  отражать  свои  пристрастные  взгляды  в  трагедиях  и  хрониках
поставили,   по-моему,  историю  вниз  головой  или,  вернее,  вывернули  ее
наизнанку.  А рядом с этим грозным оружием висит кольчуга еще более древнего
Вернона,  который  был  оруженосцем Черного  Принца.  Его  постигла  судьба,
обратная той,  какая выпала его потомку,  так как бард, взявший на себя труд
его прославить, отнесся к нему благосклонно, но талантом не обладал:

                Лихого рыцаря узрели вы в строю бы,
                По имени Вернон, в гербе, что носит трубы.
                Он демоном летит, тела врагов кроша,
                Другому уступив утеху грабежа.

Затем  тут  есть  образец  изобретенного  мною нового подуздка,  значительно
улучшающего изобретение герцога Ньюкаслского; вот колпачок и бубенчики моего
кречета  Чевиота,  которого проткнула своим  клювом  цапля  у  Конской Топи.
Бедный Чевиот!  Против него  лучшая птица на  наших насестах -  просто дикий
коршун или ястребок.  Вот мое собственное охотничье ружье,  очень легкое,  с
усовершенствованным кремнем,  - десятки сокровищ, одно ценнее другого. А вот
это говорит само за себя.
     Она указала на портрет во весь рост кисти Ван Дейка,  в  резной дубовой
раме,  на  которой готическими буквами были  написаны слова:  "Vernon semper
viret"*. Я глядел на Диану и ждал объяснений.
     ______________
     * "Вернон процветает всегда". Или, иначе разделив слова (Ver non semper
viret) - "Не всегда цветет весна".

     - Разве вам не известен,  -  сказала она удивленно, - наш девиз - девиз
Вернонов, в котором

                ...как маска важная Порочность,
                Два смысла мы в одно вложили слово.

     И  разве вы  не узнаете нашей эмблемы -  боевых труб?  -  добавила она,
указывая на геральдические знаки,  вырезанные по дубовому щиту герба, вокруг
которого вилась латинская надпись.
     - Трубы? Да они похожи скорее на грошовые свистульки! Но, прошу вас, не
гневайтесь на  мое невежество,  -  продолжал я,  видя,  что краска залила ее
лицо.  -  У меня и в мыслях не было оскорбить ваш герб - ведь я не знаю даже
своего собственного.
     - Вы,  Осбалдистон,  решаетесь на такое признание? - воскликнула она. -
Перси,  Торни, Джон, Дикон, даже Уилфред могут вас поучить. Они, воплощенное
невежество, вдруг оказываются на голову выше вас!
     - Со  стыдом  признаюсь,   моя  дорогая  мисс  Вернон:   тайны  мрачных
иероглифов геральдики для  меня  не  светлее тех,  что  скрыты в  египетских
пирамидах.
     - Как!  Возможно ли?  Даже дядя изредка,  зимними вечерами, прочитывает
Гвиллима. Вы не знаете знаков геральдики? О чем же думал ваш отец?
     - Об арифметических знаках,  -  ответил я.  -  Самую ничтожную гербовую
марку он  ставит выше всех рыцарских гербов.  Но  при  всем моем неописуемом
невежестве у  меня  достаточно знаний и  вкуса,  чтобы  отдать должное этому
великолепному портрету,  в котором я, кажется, распознаю семейное сходство с
вами.  Какая  непринужденность,  какое достоинство в  позе!  Какое богатство
красок! Какая смелость светотени!
     - Так, значит, это и вправду хорошая картина? - спросила она.
     - Я видел много работ прославленного Ван Дейка,  -  отвечал я, - но эта
мне нравится больше всех.
     - В живописи я смыслю так же мало,  как вы в геральдике, - сказала мисс
Вернон,  -  но у меня перед вами преимущество: я, даже и не понимая ценности
этой картины, всегда любовалась ею.
     - Не уделяя внимания трубам,  и  литаврам,  и всем прихотливым эмблемам
рыцарства,  я  все же  знаю,  что они реяли над полями древней славы.  Но вы
должны  согласиться,   что  своим  внешним  видом  они  не  так  захватывают
непосвященного зрителя, как хорошая картина. Кто здесь изображен?
     - Мой  дед.   Он  делил  невзгоды  Карла  I   и,   добавлю  с  грустью,
невоздержанную жизнь его  сына.  Расточительность деда нанесла большой ущерб
нашим  родовым  владениям,  а  что  осталось -  утратил его  наследник,  мой
несчастный отец.  Но мир тем, кому все это досталось: наш дом лишился своего
богатства в борьбе за дело справедливости.
     - Ваш отец, как я понимаю, пострадал в недавних политических распрях?
     - Именно;  он  потерял все  свое  достояние.  И  потому его  дочь живет
сиротой:  ест чужой хлеб, должна подчиняться прихотям чужих людей, вынуждена
применяться к их вкусам. И все же я горжусь своим отцом и не хотела бы, чтоб
он  вел  более благоразумную,  но  менее честную игру  и  оставил бы  мне  в
наследство все богатые ленные земли, которыми владел когда-то род.
     Только она это сказала, как явились слуги и принесли обед. Наш разговор
перешел на более обыденные предметы.
     Когда мы покончили наспех с едой и подано было вино, лакей передал нам,
что "мистер Рэшли просит доложить, когда уберут со стола".
     - Передайте ему,  -  ответила мисс  Вернон,  -  что  мы  будем рады его
видеть,  если  он  соизволит  спуститься  сюда.  Подайте  еще  один  стакан,
придвиньте стул и оставьте нас. Вам придется удалиться вместе с Рэшли, когда
он уйдет, - продолжала она, обратившись ко мне. - Даже моя щедрость не может
уделить д