я наш  разговор,  принести чернильницу и  очинить
перо,  - поскольку дело идет о тяжком преступлении и джентльмену, видимо, не
терпится, лицо, обвиненное в действиях contra pacem domini regis...*
     ______________
     * Буквально: против спокойствия царствующего государя (лат.).

     - К черту доминия регис!  - сказал с раздражением судья. - Надеюсь, эти
слова не  составляют государственной измены?  Но,  право,  можно взбеситься,
когда тебя так  донимают!  Дадут ли  мне  отдохнуть хоть минуту от  арестов,
приказов,  обвинительных актов,  порук,  заключений,  дознаний? Заявляю вам,
мистер Джобсон,  что я не сегодня, так завтра пошлю к дьяволу и вас и звание
судьи!
     - Ваша  честь,  несомненно,  вспомнит,  каким достоинством облечена эта
должность,  должность одного из quorum* и custos rotulorom**,  о которой сэр
Эдвард Кок  мудро сказал:  "Весь христианский мир не  имеет ей  подобной,  а
потому да исполняется она добросовестно".
     ______________
     *  Буквально:  тех,  которые...  (лат.);  здесь  представитель  высшего
общества.
     ** страж закона (лат.).

     - Ладно!  - сказал судья, несколько успокоенный этим панегириком своему
званию,  и утопил остаток недовольства в огромном кубке вина.  - Приступим к
разбирательству и  постараемся поскорее свалить дело  с  плеч.  Скажите нам,
сэр,  - вы, Моррис, вы, рыцарь печального образа, - скажите, признаете ли вы
в  мистере Фрэнсисе Осбалдистоне того джентльмена,  на которого вы возводите
обвинение как на соучастника грабежа?
     - Я,  сэр?  -  возразил Моррис,  все еще не  оправившийся от испуга.  -
Никакого  обвинения  я   не  возвожу.   Я  ничего  не  могу  сказать  против
джентльмена.
     - Тогда мы прекращаем обсуждение вашей жалобы,  сэр,  и делу конец. Без
хлопот. Подвиньте-ка бутылку. Угощайтесь, мистер Осбалдистон!
     Джобсон, однако, решил, что Моррис так легко не отвертится.
     - Как же  так,  мистер Моррис!  Тут у  меня ваше собственное заявление,
чернила еще не просохли, а вы позорно берете его назад!
     - Почем я знаю,  -  дрожащим голосом пробормотал обвинитель,  - сколько
еще негодяев укрывается в сенях и готово ему помочь? Я читал о таких случаях
у Джонсона в "Жизнеописаниях разбойников". Того и гляди раскроется дверь...
     Дверь раскрылась, и вошла Диана Вернон.
     - Хорошие у  вас порядки,  судья,  -  не видать и  не слыхать ни одного
слуги!
     - А!  -  воскликнул судья,  поднимаясь с  несвойственной ему  живостью,
которая показывала, что в служении Фемиде и Комосу он не настолько отяжелел,
чтобы забыть поклонение красоте.  -  Вот и  она!  Ди  Вернон,  нежный вереск
Чевиота,  цветок пограничного края,  приходит поглядеть,  как ведет свой дом
старый холостяк? "Привет тебе, дева, как в мае цветам!"
     - У  вас  прекрасный,  открытый,  гостеприимный  дом,  судья,  но  надо
признать - посетитель напрасно стал бы здесь звать прислугу.
     - Ах,  подлецы! Все разбежались, сообразив, что часа два я их тревожить
не буду. Жаль, что вы не пришли пораньше. Ваш двоюродный брат Рэшли отобедал
со  мной и  сбежал,  как трус,  после первой бутылки.  Но  вы-то не обедали;
сейчас распоряжусь,  и  нам  мигом подадут чего-нибудь приятное для  леди  -
что-нибудь легкое и нежное, как вы сами.
     - Меня сейчас соблазнила бы и сухая корка,  - ответила мисс Вернон, - я
сегодня в седле с раннего утра.  Но я не могу долго у вас оставаться, судья.
Я  приехала сюда с моим кузеном,  Фрэнком Осбалдистоном,  которого вы видите
здесь, и я должна проводить его обратно в замок, не то он заблудится в наших
лощинах.
     - Фью! Так вот откуда ветер! - сказал судья, -

                Его провожала и путь указала -
                Прямую тропу к сватовству...

Нам, старикам, не на что, значит, надеяться, моя нежная роза пустыни?
     - Не на что, сквайр Инглвуд. Но если вы окажетесь добрым судьей, быстро
разберете дело Фрэнка и  отпустите нас домой,  я на той неделе привезу к вам
дядю, и вы, надеюсь, угостите нас отменным обедом.
     - Не сомневайтесь,  жемчужина Севера...  По чести,  моя девочка,  я  не
завидую молодым людям,  когда они несутся верхом сломя голову,  но как увижу
вас,  тут меня разбирает зависть к ним. Так вы просите не задерживать вас? Я
вполне удовлетворен объяснениями мистера Фрэнсиса Осбалдистона. Здесь просто
недоразумение, которое мы разрешим как-нибудь на досуге.
     - Простите,  сэр,  -  сказал я,  -  но я еще не слышал,  в чем сущность
обвинения.
     - Да,  сэр,  -  подхватил секретарь,  который при появлении мисс Вернон
отчаялся чего-нибудь добиться,  но  сразу  осмелел и  приготовился к  новому
натиску,  встретив поддержку с  той  стороны,  откуда никак ее  не  ждал.  -
Вспомним слова Дальтона:  "Если кто заподозрен в преступлении,  он не должен
быть освобожден по чьему бы то ни было заступничеству,  но может только быть
отпущен на поруки или же взят под стражу с  уплатой секретарю мирового судьи
установленной суммы в залог или же на иждивение".
     Судья,  припертый к стене, согласился наконец кратко объяснить мне суть
дела.
     Видимо,  шутки,  которые я  разыгрывал с  Моррисом,  произвели на  того
сильное впечатление;  я убедился, что он ссылается на них в своих показаниях
против меня -  со всеми преувеличениями,  какие может подсказать распаленное
воображение труса.  Выяснилось,  что в тот день,  когда мы с ним расстались,
его  остановили в  пустынном месте  два  вооруженных молодца в  масках и  на
борзых конях и разлучили с его возлюбленным дорожным товарищем - чемоданом.
     Один из нападавших, как ему показалось, напоминал меня видом и осанкой,
а когда грабители шепотом переговаривались между собой, пострадавший слышал,
как  второй  грабитель  назвал  первого  Осбалдистоном.  Далее  в  заявлении
указывалось, что, наведя справки о нравах семьи, носящей это имя, он, истец,
установил,  что  нравы эти  самые предосудительные,  ибо все поголовно члены
семьи были со  времен Вильгельма Завоевателя якобитами и  папистами,  -  так
сообщил  ему  священник-диссидент,   в   чьем  доме  он   остановился  после
злополучной встречи.
     По совокупности всех этих веских улик он обвинил меня в  причастности к
насилию,   учиненному  над   ним,   когда  он,   истец,   ехал  по   особому
правительственному поручению,  имея при себе важные бумаги,  а также крупную
сумму  наличными для  выплаты  некоторым лицам  в  Шотландии,  влиятельным и
облеченным доверием правительства.
     Выслушав это необычайное обвинение,  я ответил,  что доводы, на которых
оно основано,  отнюдь не  дают права судебным или гражданским властям лишать
меня свободы.
     Я признал, что слегка запугивал мистера Морриса, когда мы ехали вместе,
однако так невинно,  что не  возбудил бы  никаких опасений в  человеке менее
трусливом и подозрительном.  Но я добавил,  что не видел его после того, как
мы  с  ним разъехались,  и  если его действительно постигло то,  чего он все
время боялся, то я никоим образом не причастен к деянию, столь несообразному
с моею честью и положением в обществе.  Что одного из грабителей звали будто
бы  Осбалдистоном или что имя это было упомянуто в  переговорах между ними -
вздор, которому нельзя придавать значения. А что касается недоброжелательных
отзывов о моей семье, то я готов, к удовлетворению судьи, секретаря и самого
истца,  доказать, что исповедую ту же религию, что и его друг, диссидентский
пастор,  воспитан  в  принципах  революции  как  верноподданный короля  и  в
качестве такового требую личной неприкосновенности и защиты закона,  которую
обеспечил англичанину великий переворот.
     Судья заерзал,  взял понюшку из табакерки и  был,  казалось,  в сильном
смущении,   тогда  как  великий  законник  мистер  Джобсон  со   всею  своею
профессиональной  велеречивостью  стал  распространяться о  статье  тридцать
четвертой  статутов  Эдуарда  III,   по  которой  мировой  судья  полномочен
задержать и  засадить в  тюрьму всякого,  против кого у  него есть улики или
подозрения.  Негодяй умудрился даже обернуть против меня мои  же  показания,
утверждая,  что коль скоро я  сам,  по собственному моему заверению,  принял
обличье разбойника или злоумышленника,  то  я  тем самым добровольно подверг
себя подозрениям,  на  которые жалуюсь,  и  подвел себя под действие закона,
"намеренно облачив свое поведение в цвета и одежды преступности".
     Все  его  доводы  и  его  судейский  жаргон  я  отразил  негодованием и
насмешкой и добавил,  что могу,  если нужно, представить поручительство моих
родных,   которое  судья   не   может  отвести,   не   совершив  тем   самым
правонарушения.
     - Извините  меня,   мой  добрый  сэр,  извините,  -  сказал  несчастный
секретарь,   -   перед  нами  тот  случай,   когда  закон  не  допускает  ни
поручительства,  ни  залога:  преступник,  задержанный на  основании тяжелых
улик,  по  статье третьей статутов короля Эдуарда,  не может быть отпущен на
поруки,  причем  в  законе  сделана особая  оговорка о  лицах,  обвиненных в
грабеже,  или в  покушении на  грабеж,  или же  в  содействии таковому.  Его
милости, - добавил он, - следует помнить, что такие лица никак не могут быть
освобождены ни по устному, ни по письменному поручительству.
     В  этом  месте разговор был  прерван появлением слуги,  который вошел и
передал  мистеру  Джобсону  письмо.  Едва  пробежав его  глазами,  секретарь
напустил на  себя  вид  человека,  который хочет показать,  что  досадует на
помеху и  сознает,  какую ответственность налагают на него его многообразные
обязанности, и воскликнул:
     - Боже праведный!  Этак у  меня не будет времени блюсти ни общественные
интересы,  ни мои личные -  не дают ни отдыху,  ни сроку!  От души хотел бы,
чтобы в этих краях поселился еще один джентльмен нашей профессии!
     - Боже упаси!  - взмолился вполголоса судья. - Вполне довольно и одного
из вашего племени.
     - С разрешения вашей милости, здесь дело идет о жизни и смерти.
     - Бог ты мой!  Надеюсь,  не судебное! - сказал встревоженный блюститель
закона.
     - Нет,  нет, - ответил с важным видом мистер Джобсон. - Дедушка Рутледж
из Граймз-хилла собирается отойти в  лучший мир;  он послал одного нарочного
за доктором Кил-Дауном*,  чтобы тот взял его на поруки, а другого - за мной,
чтобы я уладил его земные дела.
     ______________
     * Kill-Down - убей на месте (анг.).

     - Ну что ж,  поезжайте,  -  сказал торопливо мистер Инглвуд,  -  случай
может  оказаться  из  тех,  когда  закон  поручительства не  допускает,  или
обернется так,  что смерть-судья сочтет лекаря неплатежеспособным и отклонит
его поручительство.
     - Но как же быть?  - сказал Джобсон, обернувшись на полпути к дверям. -
Ведь и  здесь мое присутствие необходимо.  Я могу сейчас же составить приказ
об аресте, а констебль стоит внизу. Вы слышали, - добавил он, понижая голос,
- мнение мистера Рэшли.
     Остального, сказанного шепотом, я не разобрал.
     Судья ответил громко:
     - Нет, любезный, нет, мы подождем вашего возвращения - тут каких-нибудь
четыре мили.  Эй,  дайте сюда бутылку,  мистер Моррис!  Не унывайте,  мистер
Осбалдистон.  И  вы,  моя  роза  пустыни,  -  стаканчик легкого вина освежит
румянец на ваших щеках.
     Диана вздрогнула,  очнувшись от задумчивости, в которую, казалось, была
погружена, пока между нами шел этот спор.
     - Нет,  судья,  боюсь,  как бы румянец не перешел на другую часть лица,
где  вряд  ли  он  послужит к  украшению.  Но  я  охотно  выпью  чего-нибудь
прохладительного.
     И,  наполнив стакан водой,  она торопливо сделала несколько глотков. Ее
порывистые движения плохо вязались с напускной веселостью.
     Мне,  однако,  было некогда наблюдать за ее поведением,  так как я  был
слишком  занят  борьбою  с  новыми  и  новыми  препятствиями к  немедленному
расследованию возведенного на меня позорного и  наглого обвинения.  Но судья
не  поддавался на  уговоры разобрать дело до  возвращения секретаря:  отъезд
Джобсона,  видно,  радовал его,  как школьника праздник.  Он упорно старался
развеселить общество,  хоть всем нам было не до веселья -  мы были озабочены
кто собственным своим делом, кто тревогой за другого.
     - Полно,   мистер  Моррис,   вас  не  первого  ограбили  и,  верно,  не
последнего.  И  сколько теперь ни горюй,  пропажу не вернешь.  А вы,  мистер
Осбалдистон,  тоже  не  первый  сорванец,  остановивший на  дороге  честного
человека.  В молодые дни был у меня друг-приятель Джек Уинтерфилд,  лучший в
мире товарищ:  скачки ли,  петушиный ли бой -  он тут как тут;  нас, бывало,
водой не разольешь.  Подвиньте бутылку, мистер Моррис, всухую не поговоришь.
Много  чарок вина  опрокинули мы  с  бедным Джеком,  много ставили ставок на
боевых петухов. Был он из хорошей семьи... острослов... умница, и честнейший
был  человек,   даром  что  помер  такой  смертью!   Выпьем  в  его  память,
джентльмены.  Бедный Джек Уинтерфилд! А раз уж мы заговорили о нем и о таких
вещах,  -  благо этот  окаянный секретарь отправился рыскать по  собственным
нуждам и  мы  сидим  уютно  в  своей теплой компании,  -  скажу вам,  мистер
Осбалдистон:  послушайте моего совета и прекратите такие дела.  Закон суров,
очень суров. Бедного Джека Уинтерфилда повесили в Йорке, невзирая на все его
родственные связи и всяческие хлопоты,  а всего лишь за то, что он отобрал у
одного жирного прасола из  западной стороны выручку за  двух-трех быков.  Вы
уже видели,  честный мистер Моррис испугался до полусмерти,  и  все такое...
Довольно, черт возьми! Верните бедняге его чемодан и кончайте шутку.
     У Морриса сразу посветлели глаза,  и он,  запинаясь, начал уверять, что
не жаждет ничьей крови, когда я пресек для него всякую надежду на полюбовную
сделку,  объявив,  что я  оскорблен предложением судьи,  который,  очевидно,
считает  меня  виновным,   тогда  как  меня  привело  в  его  дом  намерение
опровергнуть клевету.  В  эту  неловкую для всех минуту отворилась дверь,  и
слуга сказал:
     - Вашу честь дожидается неизвестный джентльмен.
     Тот, о ком он так доложил, без долгих церемоний вошел в комнату.


                                  Глава IX

                                         Вор крадется назад! Поближе стану.
                                         Здесь, возле дома, не посмеет он
                                         Меня обидеть, - а кричать не стоит,
                                         Покуда он не покушался.

                                                                     "Вдова"

     - Неизвестный?  -  отозвался судья. - Надеюсь, не по делу, потому что я
сейчас...
     Но гость его перебил.
     - Дело  мое  довольно беспокойное и  щекотливое,  -  сказал мой  старый
знакомец Кэмбел, ибо это был он, тот самый шотландец, с которым я встретился
в  Норталлертоне,  -  и  я  прошу  вашу  честь немедленно и  внимательно его
разобрать.   Полагаю,  мистер  Моррис,  -  добавил  он,  остановив  на  моем
обвинителе  необычайно  твердый,   почти  свирепый  взгляд,  -  полагаю,  вы
превосходно знаете,  кто я такой;  вы, полагаю, не забыли, что произошло при
нашей последней встрече на дороге?
     Лицо у  Морриса вытянулось,  стало белым,  как сало,  зубы его стучали,
весь его вид говорил о крайнем испуге.
     - Бросьте праздновать труса,  любезный,  - сказал Кэмбел, - не щелкайте
вы зубами,  точно кастаньетами! Для вас, я думаю, не составит большого труда
сказать господину судье,  что вы встречались со мною раньше и знаете меня за
человека состоятельного и почтенного.  Вы отлично знаете,  что вам предстоит
прожить некоторое время по соседству со мной, и там у меня будет возможность
и желание оказать вам ту же услугу.
     - Сэр...  сэр...  я считаю вас почтенным человеком и,  как вы говорите,
состоятельным... Да, мистер Инглвуд, - добавил он кашлянув, - я в самом деле
так думаю об этом джентльмене.
     - А мне какое дело до этого джентльмена? - раздраженно ответил судья. -
Один приводит за собой другого, точно рифмы в "Доме, который построил Джек",
а мне не дают ни отдохнуть, ни с друзьями побеседовать.
     - Скоро мы вам дадим отдохнуть и побеседовать,  сэр, - сказал Кэмбел. -
Я пришел избавить вас от одного хлопотного дела, а не утруждать вас новым.
     - Вот  как!  В  таком случае вы  здесь желанный гость,  каким не  часто
бывает шотландец в Англии. Но не будем мешкать! Послушаем, что вы можете нам
сообщить.
     - Надеюсь,  этот джентльмен,  - продолжал шотландец, - говорил вам, что
ехал в  компании с человеком по имени Кэмбел,  когда имел несчастье потерять
свой чемодан?
     - Он  ни  разу не  упомянул в  своих показаниях этого имени,  -  сказал
судья.
     - Ага!  Понимаю,  понимаю, - подхватил Кэмбел. - Мистер Моррис по своей
деликатности  остерегся  втягивать  чужестранца  в   судебный   процесс   на
английской земле;  но я отбросил всякую осторожность,  когда узнал,  что мое
свидетельство необходимо,  чтобы оправдать тут  одного честного джентльмена,
Фрэнсиса Осбалдистона,  на  которого пало  ложное подозрение.  А  потому,  -
добавил он строго,  остановив на Моррисе тот же твердый взгляд,  - не будете
ли  вы  любезны подтвердить судье Инглвуду,  что  мы  действительно в  нашем
путешествии проехали вместе несколько миль по  собственной вашей настойчивой
просьбе,  которую вы повторяли снова и снова в тот вечер,  когда мы стояли в
Норталлертоне,  и что я вашу просьбу сперва отклонил,  но позже, когда я вас
нагнал  на  дороге  близ  Клоберри Аллерз,  я  сдался  на  ваши  уговоры  и,
отказавшись от  намерения продолжать путь на  Ротбери,  согласился,  на свое
несчастье, поехать с вами дальше, куда вам было нужно.
     - Как ни печально,  это правда, - отозвался Моррис, не поднимая головы,
которую  держал  склоненной  в  знак  покорного  подтверждения всех  фактов,
подсказываемых ему Кэмбелом в этом длинном наводящем вопросе.
     - Полагаю,  вы  можете также клятвенно подтвердить перед его  милостью,
что я наилучший свидетель по вашему делу,  так как неотступно держался рядом
с вами или близко от вас во время всего происшествия.
     - Наилучший свидетель, несомненно, - сказал Моррис с глубоким и тяжелым
вздохом.
     - Если так, почему же, черт возьми, вы ему не помогли? - спросил судья.
- Ведь разбойников,  по словам мистера Морриса,  было только двое. Вас было,
значит, двое против двоих, и оба вы крепкие молодцы.
     - Сэр,  позвольте мне заметить вашей милости,  - сказал Кэмбел, - что я
всю свою жизнь отличался тихим,  миролюбивым нравом, никогда не вмешивался в
ссоры и драки.  Вот мистер Моррис,  который,  как я догадываюсь, состоит или
состоял в  армии его  величества,  мог  бы  с  полным для себя удовольствием
оказать сопротивление грабителям,  тем более что ехал он,  как я  опять-таки
догадываюсь, с крупными деньгами; а я - мне нечего было особенно защищать, и
как человек мирных занятий я не хотел подвергаться риску в этом деле.
     Я  поглядел на  Кэмбела.  Думается,  никогда не  доводилось мне  видеть
такого,  как у него,  разительного несоответствия между словами и выражением
лица,  когда,  с твердой, дерзкой суровостью в резких чертах, он заговорил о
своем миролюбии.  Легкая ироническая улыбка играла в  углах его рта,  помимо
воли выражая как будто тайное презрение к человеку мирного нрава,  за какого
он счел уместным себя выдавать, и улыбка эта наводила на странную мысль, что
он  был причастен к  ограблению Морриса отнюдь не  как пострадавший вместе с
ним попутчик и даже не как зритель.
     Может быть,  то же подозрение мелькнуло и  у  судьи,  потому что у него
вырвалось восклицание:
     - Ну и ну! Странная, однако, история!
     Шотландец,  видно,  разгадал его  мысли -  он  скинул маску лицемерного
простодушия,  под  которой таилось нечто подозрительное,  и  заговорил более
откровенным и непринужденным тоном:
     - Сказать по правде, я принадлежу к тем благоразумным людям, которые не
прочь и  подраться,  если ест