ик,  получил от несчастного,
окруженного дурными  советниками Иакова  II  право  именоваться "сэром".  Но
мечты сэра  Гилдебранда о  дальнейшем положении,  если и  были они  у  него,
угасли при перевороте,  свергнувшем его покровителя с престола, и с той поры
он  жил уединенной жизнью в  родовом поместье.  При своем деревенском облике
сэр Гилдебранд во многом сохранил черты джентльмена,  и  среди своих сыновей
он  выделялся,  как обломок коринфской колонны -  пусть обитой и  замшелой -
среди   нетесаных  каменных  глыб   Стонхенджа  или   другого  какого-нибудь
друидического храма.  Сыновья и  впрямь похожи были  на  тяжелые,  нетесаные
глыбы.  Высокие,  крепкие, благообразные, все пятеро старших, казалось, были
лишены  как  Прометеевской искры  ума,  так  и  внешнего изящества и  лоска,
которые  у  воспитанного человека  скрадывают иногда  недостаток умственного
развития.   Казалось,   самыми  ценными  их  нравственными  качествами  были
благодушие и  довольство своей жизнью,  отражавшиеся в их тяжелых чертах,  и
все  честолюбие  их  было  направлено  к  утверждению своей  славы  искусных
звероловов. Внешним видом своим силач Персиваль, силач Торнклиф, силач Джон,
Ричард и  Уилфред Осбалдистоны так же  мало рознились между собою,  как мало
рознятся у поэта силач Гиас и силач Клоант.
     Зато,  создавая Рэшли  Осбалдистона,  госпожа Природа пожелала,  видно,
вознаградить себя за такое однообразие,  столь не свойственное ее творениям:
лицом  и  манерами,   а  также,  как  я  узнал  впоследствии,  характером  и
дарованиями он  был разительно несхож не только со своими братьями,  но и  с
большинством людей, каких знавал я до той поры. Если Перси, Торни и компания
поочередно кивали головой, ухмылялись и выдвигали скорее плечо, чем руку, по
мере  того как  отец представлял их  новому родственнику,  -  Рэшли выступил
вперед и  приветствовал мое  прибытие в  старый замок Осбалдистонов со  всей
учтивостью  светского  человека.  Внешность  его  сама  по  себе  отнюдь  не
располагала в его пользу.  Он был мал ростом,  тогда как братья его казались
потомками Енака, и в то время как те отличались редкой статностью, Рэшли при
большой физической силе был кособок, голова сидела у него на короткой бычьей
шее,  и вследствие повреждения,  полученного в раннем детстве, в его походке
чувствовалась неправильность,  столь похожая на хромоту, что это, как многие
утверждали,   служило  прямым   препятствием  к   его   посвящению  в   сан:
римско-католическая церковь,  как  известно,  не  допускает  в  ряды  своего
духовенства  людей,   страдающих  телесными  недостатками.  Другие,  однако,
приписывали этот недостаток просто плохой выправке и  утверждали,  что он не
может помешать младшему Осбалдистону сделаться священником.
     Лицо Рэшли было таково,  что,  раз его увидев, вы напрасно старались бы
его забыть,  -  оно врезалось в  память,  пробуждая мучительное любопытство,
хотя и  вызывало в вас неприязнь и даже отвращение.  Это впечатление,  очень
сильное,  зависело, если разобраться, не от безобразия его лица - черты его,
хоть и неправильные,  были нисколько не грубы, а проницательные темные глаза
под  косматыми  бровями  и  вовсе  не  позволяли  назвать  это  лицо  просто
некрасивым,  - но в глазах его таилось выражение хитрости и коварства, а при
случае  и  злобы,  умеряемой осторожностью,  злобы,  которую природа сделала
явной для каждого рядового физиономиста,  может быть, с тем же намерением, с
каким  надела  она  гремучие  кольца  на  хвост  ядовитой  змеи.  Как  бы  в
вознаграждение за  такую невыгодную внешность Рэшли Осбалдистон был  наделен
самым мягким голосом,  самым звучным, сочным и богатым, какой мне доводилось
слышать,  и подлинным даром слова,  чтобы этот тонкий инструмент не пропадал
напрасно.  Едва успел Рэшли договорить первую фразу приветствия,  как я  уже
мысленно согласился с  мисс  Вернон,  что  мой  новый  родственник мгновенно
покорил бы  любую  женщину,  если  бы  она  могла  судить о  нем  только при
посредстве ушей.  Он хотел уже сесть со мною рядом за стол,  но мисс Вернон,
которая,  как  единственная женщина  в  семье,  полновластно распоряжалась в
таких делах, поспешила посадить меня между собою и Торнклифом; а я, понятно,
не стал возражать против этого приятного соседства.
     - Мне нужно с вами поговорить,  -  сказала она,  - и я нарочно посадила
между вами и Рэшли честного Торни. Он послужит

                Периной меж стеною замка
                И огнедышащим ядром,

покуда  я - первая,  с кем  вы  познакомились  в этой блещущей умом семье, -
расспрошу вас, как мы вам понравились.
     - Очень   затруднительный  вопрос,   мисс   Вернон,   если   принять  в
соображение, как мало времени провел я в Осбалдистон-холле.
     - О,  философия нашей семьи вся как на ладони.  Есть, правда, небольшие
оттенки,  отличающие ту  или  другую особь (так,  мне кажется,  называют это
натуралисты?), но уловить их может только глаз тонкого наблюдателя; зато вид
можно распознать и охарактеризовать сразу же.
     - Если  так,  пять  старших  моих  кузенов получат,  я  полагаю,  почти
одинаковую характеристику.
     - Да,  каждый из  них  представляет собой счастливое сочетание пьяницы,
собачника,  задиры,  лошадника и дурака.  Но как нельзя,  говорят,  найти на
дереве два  в  точности схожих листка,  так  и  здесь у  каждого из  них эти
счастливые свойства смешаны в  несколько иной пропорции,  доставляя приятное
разнообразие для тех, кто любит изучать характеры.
     - Сделайте милость, мисс Вернон, дайте мне хотя бы набросок.
     - Вы  получите сейчас  семейный портрет в  полном  объеме -  так  легко
сделать это одолжение,  что отказать в нем невозможно. В Перси, старшем сыне
и наследнике,  больше от пьяницы,  нежели от собачника,  задиры, лошадника и
дурака.  Мой милейший Торни более задира, нежели пьяница, собачник, лошадник
и дурак.  Джон,  который семь дней в неделю ночует в горах, тот прежде всего
собачник.  Лошадник ярче всего представлен в  Дике,  который готов лететь за
двести миль,  не слезая с седла,  чтобы поспеть на скачки, где его облапошит
каждый кому не лень.  В Уилфреде же глупость настолько преобладает над всеми
прочими качествами, что его можно назвать просто дураком.
     - Недурная коллекция, мисс Вернон, и представленные в ней разновидности
принадлежат, в общем, к весьма любопытному виду. Но разве на вашем холсте не
найдется места для сэра Гилдебранда?
     - Дядю я люблю,  - был ответ. - Я в долгу перед ним, он делал мне добро
(или думал,  что делает),  и  я предоставлю вам самому написать его портрет,
когда вы ближе его узнаете.
     "Прекрасно, - подумал я про себя, - рад, что она проявила все-таки хоть
некоторую снисходительность. Кто ожидал бы такой злой сатиры от такого юного
и такого необыкновенно красивого создания!"
     - Вы  думаете обо мне,  -  сказала она и  подняла на меня темные глаза,
словно желала проникнуть взором в мою душу.
     - Да,  я  думал о  вас,  -  отвечал я,  несколько смущенный прямотой ее
вопроса;   и  затем,  стараясь  превратить  в  комплимент  свое  откровенное
признание,  добавил:  -  Как мог я думать о ком-нибудь другом,  имея счастье
сидеть рядом с вами?
     Мисс  Вернон  улыбнулась  с  гордым  высокомерием,  какого  никогда  не
встречал я на таком прелестном лице.
     - Должна теперь же  вас предупредить,  мистер Осбалдистон,  что на меня
напрасно тратить комплименты,  а потому не швыряйтесь учтивыми словами,  - у
изящных джентльменов, путешествующих в этой стране, они заменяют погремушки,
бусы   и   браслеты,   какими  мореплаватели  задабривают  диких  обитателей
новонайденных земель.  Не истощайте запасов вашего товара - в Нортумберленде
вы найдете туземцев,  которых ваши безделушки расположат в  вашу пользу;  на
меня же вы их потратите даром, так как я случайно знаю их подлинную цену.
     Я в смущении молчал.
     - Вы  напомнили мне  сейчас,  -  продолжала молодая леди,  вернувшись к
прежнему живому и  равнодушному тону,  -  того человека из волшебной сказки,
который принес на рынок деньги, а они у него на глазах обратились в угольки.
Одним  злосчастным замечанием я  обесценила и  уничтожила весь  запас  ваших
любезностей.  Но  ничего,  не  горюйте:  если я  не обманываюсь на ваш счет,
мистер Осбалдистон,  вы умеете говорить вещи поинтереснее, чем эти fadeurs*,
которые  каждый  джентльмен  с  тупеем  на  голове  считает  себя  обязанным
преподносить несчастной девице  только  потому,  что  она  одета  в  шелк  и
кружева,  а он носит тончайшее,  шитое золотом сукно. Ваша обычная рысь, как
мог  бы  сказать любой из  моих пяти кузенов,  куда предпочтительней иноходи
ваших комплиментов.  Постарайтесь забыть,  что я женщина,  зовите меня, если
вам угодно,  Томом Вернон,  но говорите со мной как с другом и товарищем; вы
представить себе не можете, как я вас тогда полюблю.
     ______________
     * пошлости (франц.).

     - В самом деле? Большой соблазн! - отвечал я.
     - Опять! - остановила меня мисс Вернон и предостерегающе подняла палец.
- Вам уже сказано,  что я  не  потерплю и  намека на комплимент.  Выпейте за
здоровье моего дяди,  который идет на  вас,  как  он  выражается,  с  полным
кубком, а затем я скажу вам, что вы думаете обо мне.
     Я,  как почтительный племянник,  осушил за здоровье дяди большой бокал;
последовали новые здравицы, и разговор за столом стал более общим. Но вскоре
он сменился непрерывным и  деловитым лязгом ножей и  вилок.  А так как кузен
Торнклиф,  мой  сосед справа,  и  кузен Дикон,  сидевший по  левую руку мисс
Вернон,  были увлечены говядиной, которую горой накладывали на свои тарелки,
они,  как два бастиона,  отделяли нас от остального общества и  обеспечивали
нам спокойный tete-a-tete*.
     ______________
     * разговор или свидание с глазу на глаз (франц.).

     - А теперь,  -  сказал я, - разрешите мне спросить вас откровенно, мисс
Вернон:  как вы полагаете,  что я  думаю о вас?  Я сам сказал бы вам,  но вы
запретили мне возносить вам хвалы.
     - Я не нуждаюсь в вашей помощи. Моего ясновидения достанет на то, чтобы
проникнуть в ваши мысли.  Вам ни к чему раскрывать передо мною сердце: я и в
закрытом  могу  читать.   Вы  меня  считаете  странной,  дерзкой  девчонкой,
полукокеткой-полусорванцом,   девушкой,   которая  хочет  привлечь  внимание
вольностью манер и громким разговором,  понятия не имея о том, что "Зритель"
называет нежной прелестью слабого пола.  И,  может быть,  вы думаете,  что я
преследую особую цель поразить вас и увлечь. Мне не хотелось бы уязвить ваше
самолюбие,  но, думая так, вы бы очень обманулись. То доверие, которое я вам
оказала,  я так же охотно оказала бы и вашему отцу,  если бы считала, что он
может меня понять.  В  этом счастливом семействе я  так же лишена понимающих
слушателей,  как был лишен их Санчо в Сиерра-Морене,  и когда представляется
случай,  я, хоть умри, не могу не говорить. Уверяю вас, вы не услышали бы от
меня ни полслова из этих смешных признаний, если бы меня хоть сколько-нибудь
заботило, как они будут приняты.
     - Очень жестоко,  мисс Вернон,  что вы,  делая мне ценные сообщения, не
хотите проявить и тени благосклонности;  но я рад,  что вы все-таки уделяете
мне какое-то внимание.  Однако вы не включили в ваш семейный портрет мистера
Рэшли Осбалдистона.
     Мне  показалось,  мисс Вернон вся съежилась при этом замечании.  Сильно
понизив голос, она поспешила ответить:
     - Ни  слова  о  Рэшли!   Когда  он  чем-либо  заинтересован,  слух  его
становится так  остер,  что  звуки достигают его ушей сквозь тушу Торнклифа,
даже если она,  как сейчас, плотно начинена говядиной, паштетом из оленины и
пудингом.
     - Учту, - отвечал я. - Но, перед тем как задать свой вопрос, я заглянул
через разделяющую нас живую ширму и удостоверился,  что кресло мистера Рэшли
не занято - он вышел из-за стола.
     - На  вашем месте я  не  была бы в  этом так уверена,  -  ответила мисс
Вернон.  - Мой вам совет: когда вы захотите говорить о Рэшли, поднимитесь на
Оттерскоп,  откуда видно на двадцать миль вокруг, станьте на самой вершине и
говорите шепотом -  и все же не будьте слишком уверены, что перелетная птица
не донесет Рэшли ваших слов.  Он четыре года был моим наставником, мы устали
друг от друга и оба искренне радуемся нашей близкой разлуке.
     - Как, мистер Рэшли оставляет Осбалдистон-холл?
     - Да,  через несколько дней.  Разве вам не известно?  Значит,  ваш отец
лучше  умеет хранить тайну своих решений,  чем  сэр  Гилдебранд.  Когда дяде
сообщили,  что вы на некоторое время пожалуете к нему в гости и что ваш отец
желает  предоставить одному  из  своих  многообещающих племянников  выгодное
место в  своей конторе,  свободное в силу вашего упрямства,  мистер Фрэнсис,
наш  славный  рыцарь,  созвал  семейный  совет  в  полном  составе,  включая
дворецкого,  ключницу и  псаря.  Это  почтенное собрание пэров и  придворных
служителей дома Осбалдистонов созвано было,  как вы понимаете, не для выбора
вашего заместителя,  потому что один только Рэшли знает арифметику в большем
объеме,  чем  это  необходимо для  расчета ставок в  петушином бою,  так что
никого другого из братьев нельзя было выдвинуть в  кандидаты на предложенное
место.  Но  требовалась торжественная санкция для  такой  перемены в  судьбе
Рэшли,   которому   вместо   полуголодной  жизни   католического  священника
предлагают карьеру богатого банкира.  Однако не  так-то  легко собрание дало
свое согласие на этот унизительный для дворянина акт.
     - Вполне представляю,  какие  тут  возникли сомнения!  Но  что  помогло
преодолеть их?
     - Я  думаю,  общее желание спровадить Рэшли подальше,  -  ответила мисс
Вернон.  -  Хоть и младший в семье, он как-то умудрился взять главенство над
всеми остальными,  и  каждый тяготится своим подчиненным положением,  но  не
может сбросить его.  Если кто попробует воспротивиться Рэшли,  то и  года не
пройдет,  как он непременно в  этом раскается;  а если вы окажете ему важную
услугу, вам придется раскаяться вдвойне.
     - В таком случае, - сказал я с улыбкой, - мне нужно быть начеку: ведь я
хоть и ненамеренно, но все же послужил причиной перемены в его судьбе.
     - Да!  И  все равно,  сочтет ли  он  эту перемену выгодной для себя или
невыгодной,  он вам ее не простит... Но подошел черед сыра, редиски и тостов
за церковь и за короля -  намек,  что капелланам и дамам пора уходить;  и я,
единственная представительница дамского сословия в Осбалдистон-холле,  спешу
удалиться.
     С  этими словами мисс Вернон исчезла,  оставив меня в  удивлении от  ее
разговора,  в  котором так  чудесно сочетались проницательность,  смелость и
откровенность.  Я  не  способен дать вам хотя бы  слабое представление о  ее
манере говорить,  как  ни  старался воспроизвести здесь  ее  слова настолько
точно,  насколько позволяет мне память.  На  самом деле в  ней чувствовались
ненаигранная простота в  соединении с врожденной проницательностью и дерзкой
прямотой,  и  все  это смягчала и  делала привлекательным игра лица,  самого
очаровательного,  какое доводилось мне встречать.  Разумеется,  ее свободное
обращение должно было мне показаться странным и  необычным,  но  не  следует
думать,  что  молодой  человек двадцати двух  лет  способен был  бы  осудить
красивую  восемнадцатилетнюю девушку  за  то,  что  она  не  держит  его  на
почтительном расстоянии.  Напротив,  я был обрадован и польщен доверием мисс
Вернон,  несмотря на  ее  заявление,  что  она оказала бы  такое же  доверие
первому слушателю,  способному ее  понять.  Возрасту моему было  свойственно
самомнение,  а долгая жизнь во Франции нисколько его не ослабила;  поэтому я
воображал,  что мои изящные манеры и  красивая наружность (я  не сомневался,
что  наделен ими)  должны были завоевать расположение юной красавицы.  Таким
образом, самое мое тщеславие говорило в пользу мисс Вернон, и я никак не мог
сурово осудить ее  за откровенность,  которую,  как полагал я,  до некоторой
степени оправдывали мои собственные достоинства;  а пристрастность суждения,
внушаемая красотою девушки и необычным ее положением,  еще возрастала, когда
я думал о ее проницательности в выборе друга.
     Едва  мисс  Вернон оставила зал,  бутылка стала беспрерывно переходить,
или,  вернее,  перелетать, из рук в руки. Воспитание за границей внушило мне
отвращение к невоздержанности - пороку, слишком распространенному среди моих
соотечественников  в  те  времена,   как  и  теперь.   Разговоры,   которыми
приправляются  такие  оргии,   были  мне  также  не  по  вкусу,  а  то,  что
собутыльники  состояли  между  собой  в   родстве,   могло  лишь   усугубить
отвращение.  Поэтому я  почел за  благо при первом же удобном случае выйти в
боковую дверь,  еще не зная, куда она ведет: мне не хотелось быть свидетелем
того, как отец и сыновья равно предаются постыдному невоздержанию и ведут те
же  грубые и  отвратительные речи.  За мной,  разумеется,  тотчас погнались,
чтобы вернуть меня силой,  как  дезертира из  храма Бахуса.  Услышав рев,  и
гиканье, и топот тяжелых сапог моих преследователей по винтовой лестнице, по
которой я  спускался,  я  понял,  что меня перехватят,  если я  не  выберусь
наружу.  Поэтому я  распахнул на лестнице окно,  выходившее в  старозаветный
сад,  и, так как оно оказалось всего в шести футах над землей, выпрыгнул без
колебания и  вскоре  услышал уже  далеко  позади  крики  моих  растерявшихся
преследователей:  "Го-го-го!  Да куда же он скрылся?" Я пробежал одну аллею,
быстро прошел по другой и,  наконец, убедившись, что опасность преследования
миновала,  умерил  шаг  и  стал  спокойно прогуливаться на  свежем  воздухе,
вдвойне благодатном после выпитого вина и моего стремительного отступления.
     Прохаживаясь, я набрел на садовника, усердно исполнявшего свою вечернюю
работу,  и,  остановившись поглядеть,  что  он  делает,  обратился к  нему с
приветом:
     - Добрый вечер, приятель.
     - Добрый вечер, добрый вечер, - отозвался садовник, не поднимая глаз, и
я по выговору сразу узнал в нем шотландца.
     - Прекрасная погода для вашей работы, приятель.
     - Жаловаться особенно не  приходится,  -  ответил он  с  той сдержанной
похвалой,  с  какой обычно садовники и землепашцы отзываются о самой хорошей
погоде. Подняв затем голову, чтобы видеть, кто с ним говорит, он почтительно
дотронулся до своей шотландской шапочки и сказал:  - Господи помилуй, глазам
своим не  поверишь,  как  увидишь в  нашем саду  в  такую позднюю пору шитый
золотом джейстикор!*
     ______________
     * Вероятно, от французского Juste-au-corps. (Прим. автора.)

     - Шитый золотом... как вы сказали, дружок?
     - Джейстикор. Это значит, кафтанчик вроде вашего - в обтяжку. У здешних
господ другой обычай -  им бы скорей распоясаться, чтобы дать побольше места
говядине да жирным пудингам,  ну и, разумеется, вину: так тут принято вместо
вечернего чтения - по эту сторону границы.
     - В вашей-то стране не повеселишься, приятель, - отвечал я, - нет у вас
изобилия, нет и соблазна засиживаться за столом.
     - Эх, сэр, не знаете вы Шотландии! За продовольствием дело б не стало -
у  нас вдосталь самой лучшей рыбы,  и  мяса,  и птицы,  уж не говоря о луке,
редисе,  репе и  прочих овощах.  Но мы блюдем меру и обычай,  мы не позволим
себе обжираться; а здесь что слуги, что господа - знай набивают брюхо с утра
до ночи.  Даже в постные дни...  Они это называют поститься! Возами везут им
по  сухопутью морскую  рыбу  из  Хартлпула,  из  Сандерленда,  да  прихватят
мимоездом форелей,  лососины, семги и всего прочего, - самый пост обращается
в излишество и мерзость. А все эти гнусные мессы да заутрени - сколько ввели
они во грех несчастных обманутых душ!..  Но мне не след так об этом говорить
- ведь и ваша честь, надо думать, из католиков, как и все они тут?
     - Ошибаетесь,  друг мой,  я  воспитан в  пресвитерианско