Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
с охоты. Итак, я остановился на пригорке и, не чуждый любопытства,
которое, естественно, должны внушать эти сельские забавы (хотя мой ум в тот
час был не слишком восприимчив к впечатлениям такого рода), нетерпеливо ждал
появления охотников.
Из заросли кустов, покрывавшей правую сторону ложбины, показалась
загнанная, еле живая лисица. Опущенный хвост, замызганная шерсть и вялый бег
предвещали ее неминуемую гибель, и жадный до падали ворон уже кружил над
беднягой Рейнардом, видя в нем добычу. Лисица переплыла поток, пересекавший
ложбину, и пробиралась дальше, вверх по овражку, на левый берег, когда
несколько собак, опередив остальную заливавшуюся лаем свору, выскочили из
кустов, а за ними егерь и еще три или четыре всадника. Собаки безошибочным
чутьем находили лисий след, и охотники очертя голову неслись за ними по
бездорожью. Это были высокие, плотные юноши на прекрасных конях, одетые в
зеленое и красное - костюм охотничьего общества, существовавшего под эгидой
старого сэра Гилдебранда Осбалдистона. "Мои двоюродные братья!" - решил я,
когда всадники пронеслись мимо. И тут же подумалось: "Какой же прием окажут
мне эти достойные потомки Немврода? Чуждый сельских утех, смогу ли я найти
покой и счастье в семье моего дяди?" Возникшее предо мной видение прервало
эти думы.
То была юная леди с замечательными чертами лица, вдвойне прелестного от
возбуждения, сообщенного ему охотничьим азартом и быстрой ездой. Под нею
была красивая лошадь, сплошь вороная, только на удилах белели клочья пены.
Всадница была одета в довольно необычный по тому времени костюм мужского
покроя, получивший впоследствии название амазонки. Эта мода была введена,
пока я жил во Франции, и оказалась для меня новинкой. Длинные черные волосы
наездницы развевались по ветру, выбившись в пылу охоты из-под сдерживавшей
их ленты. Крайне неровный грунт, по которому она с поразительной ловкостью и
присутствием духа вела лошадь, замедлял ее продвижение и заставил проехать
ближе от меня, чем пронеслись другие всадники, поэтому я мог хорошо
разглядеть ее удивительно тонкое лицо и весь ее облик, которому придавали
невыразимую прелесть буйное веселье этой сцены, романтичность своеобразного
наряда и самая неожиданность появления. Едва она поравнялась со мной, как ее
разгоряченная лошадь сделала неверное движение в тот самый миг, когда
наездница, выехав на открытую дорогу, снова дала ей шпоры. Это послужило мне
поводом подъехать ближе, как будто на помощь. Причин к беспокойству, однако,
не было - лошадь не споткнулась и не оступилась; а если бы и оступилась, у
прекрасной всадницы было достаточно самообладания, чтобы при этом не
растеряться. Все же она поблагодарила меня улыбкой за доброе мое намерение,
и я, осмелев, пустил коня тем же аллюром и старался держаться в
непосредственной близости к ней. Крики: "Хью! Убита, убита!" - и
соответственная трель охотничьего рога вскоре известили нас, что спешить
больше не к чему, так как охота завершилась. Один из виденных мною раньше
юношей приближался к нам, размахивая лисьим хвостом, - как бы в укор моей
прелестной спутнице.
- Вижу, - отозвалась та, - вижу, но нечего так кричать. Если бы Феба не
завела меня на скалистую тропу, вам было бы нечем похвастаться, - добавила
она, потрепав по шее свою красивую лошадь.
Они съехались, пока она говорила, и я видел, что оба поглядывали на
меня и с минуту совещались вполголоса, причем молодая леди как будто
уговаривала охотника что-то сделать, а тот опасливо и угрюмо оглядывался.
Затем она повернула голову лошади в мою сторону со словами:
- Прекрасно, Торни, не вы, так я, только и всего! Сэр, - продолжала
она, обратившись ко мне, - я убеждала этого цивилизованного джентльмена
спросить у вас, не довелось ли вам проездом слышать что либо о нашем друге,
мистере Фрэнсисе Осбалдистоне, которого мы со дня на день ждем в
Осбалдистон-холл.
С искренней радостью я поспешил признаться, что я сам и есть то лицо, о
котором спрашивают, и выразил благодарность молодой леди за ее беспокойство
обо мне.
- В таком случае, сэр, - отвечала амазонка, - так как учтивость моего
родича еще не очнулась от дремоты, разрешите мне (хоть это, может быть, и не
совсем прилично) взять на себя совершение церемониала и представить вам
юного сквайра Торнклифа Осбалдистона, вашего двоюродного брата, и Ди Вернон,
которая также имеет честь быть бедной родственницей вашего несравненного
кузена.
В тоне, которым мисс Вернон произнесла эти слова, звучала смесь
дерзости, иронии и простодушия. Достаточное знание света позволило мне,
приняв соответственный тон, поблагодарить ее за лестное внимание и выразить
свою радость по поводу встречи с родственниками. Откровенно говоря, я облек
свой комплимент в такие выражения, что леди легко могла принять его почти
целиком на свой счет, так как Торнклиф казался настоящим деревенским
увальнем, неуклюжим, застенчивым и довольно угрюмым. Однако он пожал мне
руку и тут же высказал желание оставить меня, чтобы помочь егерям и своим
братьям сосворить собак; впрочем, это было сказано скорее к сведению мисс
Вернон, чем в извинение предо мною.
- Ускакал! - сказала молодая леди, провожая кузена взглядом, в котором
отразилось откровенное презрение. - Первейший знаток петушиного боя, король
конюхов и лошадников. Но они все один другого лучше. Читали вы Маркхема? -
добавила она.
- Кого, сударыня? Я что-то не припомню такого писателя.
- О несчастный! На какой же берег вас забросило! - ответила молодая
леди. - Бедный заблудший и невежественный чужеземец, незнакомый даже с
алькораном того дикого племени, среди которого вам придется жить! Вы никогда
не слышали о Маркхеме, знаменитейшем авторе руководства для коновалов? Если
так, я боюсь, вам равным образом неизвестны и более новые имена - Гибсона и
Бартлета?
- Поистине так, мисс Вернон.
- И вы, не краснея, в этом признаетесь? Мы, кажется, должны будем от
вас отречься. В довершение всего вы, конечно, не умеете приготовить коню
лекарство, задать ему резки и расчистить стрелку?
- Признаться, эти дела я доверяю конюху или слуге.
- Непостижимая беспечность! И вы не умеете подковать лошадей, подстричь
ей гриву и хвост? Не умеете выгнать глистов у собаки, подрезать ей уши,
отрубить ей "лишний палец"? Не умеете вабить сокола, дать ему слабительного,
посадить на диету, когда его крепит?
- Короче, чтобы выразить в двух словах всю глубину моего невежества, -
ответил я, - сознаюсь, что я абсолютно лишен каких бы то ни было сельских
совершенств.
- Но, во имя всего святого, мистер Фрэнсис Осбалдистон, что же вы
умеете делать?
- В этой области очень немногое, мисс Вернон. Все же, осмелюсь сказать,
когда слуга оседлает мне лошадь, я могу на ней ездить, и когда сокол мой в
поле, могу его спустить.
- А это вы можете? - сказала молодая леди, пуская вскачь коня.
Дорогу нам преградила грубая, перевитая поросшими ветками изгородь с
воротами из нетесаных бревен; я поскакал вперед, собираясь отворить их,
когда мисс Вернон плавным прыжком взяла барьер. По долгу чести я вынужден
был последовать ее примеру; мгновение - и мы снова скакали бок о бок.
- Вы все-таки подаете кое-какие надежды, - сказала она. - Я боялась,
что вы настоящий выродок среди Осбалдистонов. Но что загнало вас в Волчье
Логово, ибо так окрестили соседи наш охотничий замок? Ведь вы, я полагаю, не
приехали бы сюда по доброй воле?
К этому времени я уже чувствовал себя на дружеской ноге с моим
прелестным видением и поэтому, понизив голос, ответил доверительно:
- В самом деле, милая мисс Вернон, необходимость прожить некоторое
время в Осбалдистон-холле я мог бы счесть наказанием, если обитатели замка
таковы, как вы их описываете; но я убежден, что есть среди них одно
исключение, которое вознаградит меня за недостатки всех остальных.
- О, вы имеете в виду Рэшли? - сказала мисс Вернон.
- Сказать по совести, нет; я думал, простите меня, об особе,
находящейся неподалеку.
- Полагаю, приличней было бы не понять вашей любезности, но это не в
моем обычае; не отвечаю вам реверансом, потому что сижу в седле. Однако вы
заслуженно назвали меня исключением, так как в замке я единственный человек,
с которым можно разговаривать, не считая еще старого священника и Рэшли.
- Ради всего святого, кто же этот Рэшли?
- Рэшли - человек, который задался целью расположить к себе всех и
каждого. Он младший сын Гилдебранда, юноша вашего примерно возраста, только
не такой... словом, он некрасив, но природа дала ему в дар крупицу здравого
смысла, а священник прибавил к этому с полбушеля знаний, - он слывет очень
умным человеком в наших краях, где умные люди наперечет. Его готовили к
служению в церкви, но он не спешит с посвящением в сан.
- Какой церкви? Католической?
- Конечно, католической! А какой же еще? - сказала леди. - Но я забыла:
меня предупреждали, что вы еретик. Это правда, мистер Осбалдистон?
- Не могу отвести ваше обвинение.
- А между тем вы жили за границей, в католических странах?
- Жил. Почти четыре года.
- И бывали в монастырях?
- Случалось; но не много видел в них такого, что говорило бы в пользу
католической религии.
- Разве несчастливы их обитатели?
- Некоторые, безусловно, счастливы - те, кого привели к отрешению
глубокая религиозность, или изведанные в миру гонения и бедствия, или
природное бесстрастие. Но те, что постриглись в случайном и нездоровом
порыве восторженности или под воздействием первого отчаяния после
какого-нибудь разочарования или удара, - те беспредельно несчастны. Чувства
быстро оживают вновь, и эти люди, точно дикие животные в зверинце, изнывают
в заточении, в то время как другие предаются мирным размышлениям или просто
жиреют в своих тесных кельях.
- А что происходит, - продолжала мисс Вернон, - с теми жертвами,
которых заточила в монастырь не собственная воля, а чужая? С кем их
сравнить? И в особенности если они рождены наслаждаться жизнью и радоваться
всем ее дарам?
- Сравните их с посаженными в клетку певчими птицами, - отвечал я, -
обреченными влачить свою жизнь в заточении. На утеху себе они развивают там
свой дар, который служил бы украшением обществу, если б их оставили на воле.
- А я буду похожа, - отозвалась мисс Вернон, - то есть, - поправилась
она, - я была бы похожа скорее на дикого сокола, который, скучая по вольному
полету в облаках, бьется грудью о решетку клетки, пока не изойдет кровью. Но
вернемся к Рэшли, - сказала она с живостью. - Вы будете считать его самым
приятным человеком на земле, мистер Осбалдистон, - по крайней мере первую
неделю знакомства. Найти бы ему слепую красавицу, он, несомненно, покорил бы
ее; но глаз разбивает чары, околдовавшие слух... Ну вот, мы въезжаем во двор
старого замка, такого же нелюдимого и старомодного, как любой из его
обитателей. В Осбалдистон-холле, надо вам знать, не принято много заботиться
о своем туалете; все же я должна сменить это платье - в нем слишком жарко,
да и шляпа давит мне лоб, - весело продолжала девушка и, сняв шляпу,
тряхнула густыми, черными, как смоль, кудрями; пальцами она отстранила
локоны от своего красивого лица и проницательных карих глаз. Если и была в
этом доля кокетства, ее отлично замаскировала простодушная непринужденность
манеры. Я не удержался и сказал, что если судить о семье по тем ее
представителям, которых я вижу пред собою, то здесь, мне думается, забота о
туалете была бы излишней.
- Вы очень вежливо это выразили, хотя, быть может, мне не следует
понимать, в каком смысле сказаны ваши слова, - ответила мисс Вернон. - Но вы
найдете лучшее оправдание для некоторой небрежности туалета, когда
познакомитесь с Орсонами, среди которых предстоит вам жить и которым не
скрасить свой облик никаким нарядом. Но, как я уже упоминала, с минуты на
минуту зазвонит к обеду старый колокол или, вернее, задребезжит - он треснул
сам собою в тот день, когда причалил к острову король Уилли, и дядя мой из
уважения к пророческому дару колокола не разрешает его залить. Итак,
изобразите учтивого рыцаря и подержите мою лошадь, пока я не пришлю
какого-нибудь не столь высокородного сквайра избавить вас от этой неприятной
обязанности.
Она бросила мне поводья, точно мы были знакомы с детства, выпрыгнула из
седла, побежала через весь двор и скрылась в боковую дверь. Я глядел ей
вслед, плененный ее красотой и пораженный свободой обращения, тем более
удивительной, что в ту пору правила учтивости, диктуемые нам двором великого
монарха Людовика XIV, предписывали прекрасному полу крайне строгое
соблюдение этикета. Она оставила меня в довольно неловком положении: я
оказался посреди двора старого замка верхом на лошади и держа другую в
поводу.
Здание не представляло большого интереса для постороннего наблюдателя,
если б даже я и был расположен внимательно его осматривать; четыре его
фасада были различны по архитектуре и своими решетчатыми окнами с каменными
наличниками, своими выступающими башенками и массивными архитравами
напоминали внутренний вид монастыря или какого-нибудь старого и не слишком
блистательного оксфордского колледжа.
Я пробовал вызвать слугу, но долгое время никто не являлся, и это
казалось тем более досадным, что я был явно предметом любопытства нескольких
слуг и служанок, которые выглядывали из всех окон, - высунут голову и тотчас
втянут назад, точно кролики в садке, прежде чем я успевал обратиться
непосредственно к кому-либо из них. Но вот наконец вернулись егеря с
собаками, и это меня выручило: я, хоть и не без труда, заставил все же
одного олуха принять лошадей, а другого бестолкового парня - проводить меня
в апартаменты сэра Гилдебранда. Эту услугу он оказал мне с грацией и
готовностью крестьянина, принужденного выполнять роль проводника при отряде
вражеской разведки; подобным же образом и я вынужден был следить в оба, чтоб
он не сбежал, бросив меня в лабиринте низких сводчатых коридоров, которые
вели в Каменный зал, где мне суждено было предстать пред моим дядей.
Наконец мы добрались до длинной комнаты с каменным полом и сводчатым
потолком, посреди которой стоял ряд уже накрытых к обеду дубовых столов,
таких тяжелых, что не сдвинуть с места. Этот почтенный зал, видевший
пиршества нескольких поколений Осбалдистонов, свидетельствовал также и об их
охотничьих подвигах. Большие оленьи рога - быть может, трофеи богатырей
"Чеви Чейс" - висели по стенам, а между ними - чучела барсуков, выдр, куниц
и других зверей. Среди старых, разбитых доспехов, служивших, возможно, в
боях с шотландцами, находились более ценимые здесь орудия - самострелы,
ружья всех систем и конструкций, сети, лески, гарпуны, рогатины и множество
других хитроумных приспособлений для поимки или убиения дичи.
С немногих старых картин, побуревших от дыма, забрызганных мартовским
пивом, смотрели рыцари и дамы, в свое время, несомненно, пользовавшиеся
славой и почетом: бородатые рыцари грозно хмурились из-под огромных париков;
дамы деланно улыбались, любуясь розой, которую небрежно держали в руке.
Только что успел я оглядеться в этой обстановке, как в зал с шумом и
гомоном ввалились человек двенадцать слуг в синих ливреях; они как будто
больше старались наставлять друг друга, чем выполнять свои обязанности. Одни
подкидывали дров в огонь, который ревел, полыхал и вздымал клубы дыма в
огромной печи с такой большой топкой, что под ее просторным сводом
примостилась каменная скамья, а над нею лепились, наподобие доски камина,
тяжелые архитектурные украшения: геральдические чудовища, вызванные к жизни
резцом какого-то нортумберлендского ваятеля, щерились и выгибали спины в
красном песчанике, отполированном дымом столетий. Другие из этих
старозаветных прислужников тащили громадные дымящиеся блюда, на которых
горой лежали сытные кушанья; третьи несли бокалы, графины, бутылки, даже
бочонки с напитками. Все они топотали, спотыкались друг о друга, сновали,
толкались, падали, точно норовили сделать с наибольшей суетой как можно
меньше дела. Когда наконец после премногих усилий обед был подан,
"нестройный глас людей и псов", щелканье арапников (долженствовавшее
устрашить последних), громкий говор, шаги, отбиваемые тяжелыми сапогами на
толстых каблуках, громоподобные, как поступь статуи в пьесе "Festin de
Pierre"*, возвестили о прибытии тех, ради кого совершены были приготовления.
С наступлением критической минуты суматоха среди слуг не только не
уменьшилась, но еще увеличилась - одни поторапливали, другие кричали, что
надо подождать; те увещевали расступиться и очистить дорогу сэру Гилдебранду
и молодым сквайрам, эти, напротив, звали стать цепью вокруг стола и
загородить дорогу; те орали, что нужно открыть, эти - что лучше закрыть
двустворчатую дверь, соединявшую зал, как я узнал позднее, с соседним
помещением - чем-то вроде галереи, отделанной черной панелью.
______________
* "Каменный пир" (франц.).
Дверь наконец распахнулась, и в зал ворвались псы и люди - восемь
гончих, капеллан, деревенский лекарь, шесть моих двоюродных братьев и мой
дядя.
Глава VI
Идут, идут! Трясется свод
От грома голосов. И вот,
Обличием многообразны,
В кирасах разных, в шлемах разных,
Шагают, полные гордыни и соблазна
Пенроуз
Если сэр Гилдебранд Осбалдистон не спешил приветствовать своего
племянника, о приезде которого его, несомненно, давно оповестили, он мог
сослаться в свое оправдание на важные причины.
- Я бы вышел к тебе раньше, дружок, - воскликнул он, сердечно со мной
поздоровавшись и крепко пожав мне руку, - но должен был сперва присмотреть,
как загоняют собак. Добро пожаловать в Осбалдистон-холл! Знакомься со своими
двоюродными братьями: это - Перси, это - Торни, это - Джон, а это - Дик,
Уилфред и... стой, где же Рэшли? Ага, вот и он! Отодвинь-ка, Торни, свое
длинное туловище и дай поглядеть на брата. Изволь - твой двоюродный брат
Рэшли. Итак, твой отец вспомнил наконец о старом замке и о старом сэре
Гилдебранде. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Добро пожаловать, дружок, вот
и все... Но где же моя маленькая Ди? Ага, вот она идет. Это моя племянница.
Ди - дочь моего шурина, самая красивая девушка у нас на севере: кого ни
взять, с нею здесь ни одна не сравнится. Ну, а теперь за стол, пока не
остыло жаркое.
Чтобы составить представление о лице, произнесшем эту речь, вы должны
вообразить себе, мой милый Трешем, человека лет шестидесяти, в охотничьем
кафтане, некогда богато расшитом, но утратившем свой блеск в ноябрьских и
декабрьских бурях. Сэр Гилдебранд, несмотря на резкость его теперешних
манер, вращался в былые годы при дворе и живал в королевском лагере; до
революции он занимал высокую должность при армии, стоявшей под
Хаунслоу-Хисом, а затем, очевидно, как катол