з
верного источника,  сэр,  -  от людей,  на которых можно положиться, - что в
Шотландии совершенно неизвестно, что такое разбой на большой дороге.
     - Вероятно,  потому,  что у них там грабить нечего,  - вставил владелец
гостиницы и рассмеялся, приветствуя собственное остроумие.
     - Ну нет,  любезный хозяин,  -  прогудел за его спиной сильный,  сочный
голос,  -  скорее потому, что ваши английские акцизники и ревизоры*, которых
вы послали на север, за Твид, прибрали грабительский промысел к своим рукам.
     ______________
     *  Посылка в Шотландию акцизников,  ревизоров и оценщиков вызвала среди
населения  Шотландии  сильное   недовольство,   хотя   явилась  естественным
следствием соединения королевств. (Прим. автора.)

     - Прекрасно сказано,  мистер Кэмбел!  -  подхватил хозяин. - Я не знал,
что ты от нас так близко.  Но ты знаешь, я истый йоркширец. Как идут дела на
южных рынках?
     - Как обычно,  -  ответил мистер Кэмбел,  -  умные покупают и  продают,
дураки покупаются и продаются.
     - Но и умные и дураки не отказываются отобедать,  - сказал наш радушный
хозяин. - А вот как раз нам несут самый великолепный говяжий огузок, в какой
только доводилось втыкать вилку голодному человеку.
     Сказав это,  он  со сладострастием наточил нож,  занял свое королевское
место  за  верхним концом  стола  и  весело принялся наполнять тарелки своих
разношерстных гостей.
     В  этот  день  я  впервые в  жизни  услышал шотландский говор и  близко
встретился  с   представителем  древней  народности,   которой  этот   говор
свойствен.  Шотландцы с ранних лет занимали мое воображение -  мой отец, как
вам хорошо известно,  происходил из старинной нортумберлендской семьи,  и  в
тот час,  сидя за воскресным обедом,  я  находился в  нескольких милях от ее
родового поместья. Но ссора между ним и его родственниками зашла так далеко,
что он неохотно упоминал о  своем происхождении и  считал самым жалким видом
тщеславия ту слабость, которая обычно именуется фамильной гордостью. В своем
честолюбии он хотел быть только Уильямом Осбалдистоном, первым купцом в Сити
- или одним из первых;  и если бы доказали, что он прямой потомок Вильгельма
Завоевателя,  это меньше польстило бы его тщеславию,  чем суматоха и  гомон,
которыми встречали обычно его появление на Биржевой улице "быки",  "медведи"
и маклеры.  Он, бесспорно, хотел бы оставить меня в неведении о моих родичах
и  происхождении,  чтобы тем  вернее обеспечить согласие между моим  образом
мыслей и своим собственным.  Однако его намерения, как это случается порой с
умнейшими  людьми,  были  разрушены -  если  не  полностью,  то  частично  -
человеческим существом,  которое он в  своей гордости привык считать слишком
незначительным и  потому  не  опасался его  влияния на  меня.  Няня,  старая
нортумберлендка,  растившая его с самого раннего детства,  была единственным
человеком на  родине,  к  которому он  сохранил какие-то  чувства;  и  когда
фортуна улыбнулась ему,  первой его  заботой было  дать  старой Мэйбл Рикетс
приют в  своем доме.  После смерти моей  матери Мэйбл взяла на  себя уход за
мною и  во  время моих детских болезней уделяла мне те нежные заботы,  какие
дарит ребенку теплое женское сердце.  Так как мой отец запрещал ей  говорить
при нем о холмах,  о долинах и болотах ее возлюбленного Нортумберленда,  она
вливала яд своей тоски в мои детские уши,  описывая те места,  где протекала
ее  молодость,  и  попутно повествуя о  событиях,  которые связывало с  ними
предание.  Эти рассказы я  слушал внимательней,  чем наставления других моих
учителей,  более серьезные,  но менее увлекательные.  Я и сейчас словно вижу
перед собою добрую Мэйбл, ее слегка трясущуюся от старческой слабости голову
в большом белоснежном чепце,  лицо,  покрытое морщинами,  но сохранившее еще
здоровые краски  деревенской жительницы,  и,  кажется  мне,  вижу,  как  она
растерянно смотрит то в  одно,  то в  другое окно на кирпичные стены и узкую
улицу,  закончив со  вздохом свою  любимую старую песенку,  которую я  тогда
предпочитал и  -  к  чему таить мне правду?  -  по сей день предпочитаю всем
оперным  ариям,  какие  только  зарождались в  капризном мозгу  итальянского
маэстро Д.:

                Дуб, да плющ, да светлый ясень,
                Старый добрый вяз, -
                Вы нигде так не цветете,
                Как на севере у нас!

     О  шотландском народе в  легендах Мэйбл говорилось каждый раз  со  всем
пафосом ненависти,  на  какой  только была  способна рассказчица.  Обитатели
зарубежной страны выступали в ее повествованиях на тех ролях, какие играют в
обычной детской сказке людоеды и  великаны в  семимильных сапогах.  Да и как
могло быть  иначе?  Кто,  как  не  Черный Дуглас,  собственной рукой заколол
наследника рода Осбалдистонов на другой день после того,  как тот вступил во
владение своим поместьем,  - напал врасплох на него и на его вассалов, когда
они  справляли подобающий случаю пир?  Кто,  как не  Уот Сатана,  угнал всех
нестриженых овец  с  нагорных лугов Лэнторн-сайда еще  совсем недавно -  при
жизни моего прадеда?  И разве мы сами не стяжали множество трофеев (добытых,
однако,  по  рассказам старой Мэйбл,  более честным путем) в  доказательство
того,  что  наши обиды отомщены?  Разве сэр  Генри Осбалдистон,  пятый барон
этого имени, не похитил прекрасную девицу из Фернингтона, как Ахилл Хрисеиду
и  Брисеиду,  и не держал ее в своем замке,  отбиваясь от соединенных сил ее
друзей, которым помогали самые могущественные вожди воинственных шотландских
кланов?  И  разве наши мечи не  сверкали в  первых рядах почти на всех полях
сражения,  где  Англия  побеждала соперницу?  В  северных войнах наша  семья
стяжала всю свою славу, из-за северных войн терпела все свои бедствия.
     Распаленный такими рассказами, я в детстве смотрел на шотландцев как на
племя,  по самой природе своей враждебное обитателям южной половины острова,
и это предубеждение не могли поколебать отзывы моего отца, когда в разговоре
заходила речь о  шотландцах.  Покупая дубовый лес,  он  заключал контракты с
землевладельцами Верхней Шотландии и  пришел к  выводу,  что  они  проявляют
больше  усердия  при  подписании  договора  и  взыскивании  авансов,  нежели
аккуратности  при  выполнении  взятых  на  себя  обязательств.   Шотландские
негоцианты,  чье  посредничество по  необходимости приходилось  принимать  в
таких случаях,  тоже умудрялись,  как  подозревал отец,  тем  или иным путем
обеспечить себе больше прибыли,  нежели причиталось на их долю. Словом, если
Мэйбл  жаловалась  на  шотландское  оружие  в  прошлые  времена,  то  мистер
Осбалдистон не  меньше злобствовал на  коварство Синонов современности;  без
всякого намерения они,  каждый со  своей  стороны,  внушали моему  юному уму
глубокое отвращение к северным жителям Британии как к народу кровожадному на
войне,  коварному во  время перемирия,  корыстному,  себялюбивому,  скупому,
лукавому в  житейских делах  и  обладающему очень  немногими достоинствами -
такими, что лучше и не упоминать: жестокостью, похожей в бою на храбрость, и
хитростью,  заменяющей ум  при  обычных,  мирных сношениях между  людьми.  В
оправдание тем, кто придерживался этого предрассудка, я должен заметить, что
в  те  времена шотландцы грешили такой же  несправедливостью по  отношению к
англичанам и огульно клеймили их всех как надменных эпикурейцев,  кичившихся
толстой  мошной.  Такие  семена  национальной розни  между  обеими  странами
сохранились  как  естественный  пережиток  того  времени,   когда  Англия  и
Шотландия существовали на положении двух отдельных враждующих государств. Мы
недавно были свидетелями того,  как  демагогия на  время раздула эти искры в
огонь, который, как я горячо надеюсь, погас теперь в собственной золе*.
     ______________
     * Это написано, по-видимому, вскоре после дней Уилкса и Свободы. (Прим.
автора.)

     Итак, я смотрел недружелюбно на первого шотландца, с каким мне довелось
повстречаться  в  обществе.   Многое  в  нем  соответствовало  моим  прежним
представлениям:  у  него  были  жесткие черты лица и  атлетическое сложение,
характерные будто бы для его соотечественников,  и  говорил он с шотландской
интонацией, медлительно и педантично, стараясь избегать неправильностей речи
и  неанглийских оборотов.  Я  мог  отметить также  свойственную его  племени
осторожность и  проницательность во многих его замечаниях и в его ответах на
вопросы. Но неожиданным было для меня его самообладание и тон превосходства,
которым утверждал он  свое  верховенство в  той  среде,  куда  его  забросил
случай.  Его одежда была хоть и  прилична,  но до крайности проста;  а  в те
времена,  когда самый скромный человек,  притязавший на  звание джентльмена,
тратил крупные деньги на  свой гардероб,  это указывало если не на бедность,
то на стесненность в  средствах.  Из его разговора явствовало,  что он ведет
торговлю скотом,  -  занятие не слишком почтенное.  И  все же в  обращении с
остальным обществом он  соблюдал ту  холодную и  снисходительную вежливость,
которая подразумевает действительное или воображаемое превосходство человека
над другими.  О  чем бы ни высказывал он свое мнение,  в  голосе его звучала
спокойная самоуверенность - как будто говорил он с людьми, стоящими ниже его
по  званию и  по  общественному положению,  и  сказанное им исключает всякое
сомнение или  спор.  Хозяин и  его  воскресные гости после двух-трех попыток
поддержать  свое  достоинство шумными  возгласами  и  смелыми  утверждениями
постепенно преклонились перед  авторитетом мистера  Кэмбела,  который  таким
образом  безраздельно завладел  нитью  разговора.  Я  сам  любопытства  ради
попробовал было потягаться с ним,  положившись на свое знание света,  данное
мне жизнью за  границей,  и  на  те сведения,  которыми изрядное образование
обогатило мой ум.  В  этом он оказался слабым противником,  и  нетрудно было
видеть,  что  его  врожденные  способности не  развиты  образованием.  Но  я
убедился,  что  он  гораздо  лучше  меня  знает  настоящее положение дел  во
Франции,  личные качества герцога Орлеанского,  который только что  сделался
регентом королевства,  и  нравы окружающих его государственных людей;  а его
меткие,  язвительные и  несколько  иронические замечания показывали,  что  о
наших заморских соседях он мог судить как близкий наблюдатель.
     Когда  речь  шла  о  внутренней политике,  Кэмбел  хранил  молчание или
высказывался сдержанно,  что,  быть  может,  подсказывала ему  осторожность.
Раздоры между вигами и  тори потрясали в  то время Англию до самых основ,  а
могущественная партия,  преданная интересам якобитов,  угрожала ганноверской
династии,  только что  утвердившейся на  троне.  По  всем  кабакам горланили
спорящие политиканы; а так как наш хозяин придерживался либерального правила
не ссориться ни с одним хорошим клиентом,  его воскресные гости зачастую так
непримиримо расходились во  взглядах,  как  если бы  он  чествовал за  своим
столом весь городской совет.  Приходский священник и  аптекарь да  еще  один
маленький человечек, который не хвалился своим ремеслом, но, судя по розовым
цепким пальцам,  был,  как я подумал,  цирюльником, твердо держались Высокой
церкви  и   дома  Стюартов.   Сборщик  податей  по  долгу  службы  и  юрист,
подбиравшийся к теплому местечку при казне,  а с ними и мой попутчик, горячо
ввязавшийся в  спор,  яро  отстаивали короля Георга и  дело  протестантизма.
Громки были  возгласы,  грозны проклятия!  Каждая сторона взывала к  мистеру
Кэмбелу, словно домогаясь его высокого одобрения.
     - Вы  шотландец,  сэр,  джентльмены вашей  страны  должны  бороться  за
попранные права законного наследника! - кричали они.
     - Вы пресвитерианин,  - твердили спорщики другого толка, - вы не можете
стоять за власть произвола!
     - Джентльмены,  -  сказал наш шотландский оракул,  улучив не  без труда
минуту тишины, - я ничуть не сомневаюсь, что король Георг вполне заслуживает
приверженности своих друзей; и если он усидит на троне, он, конечно, сделает
присутствующего здесь  сборщика податным ревизором и  возведет нашего  друга
мистера Квитама в  ранг старшего прокурора;  и  точно так же  не  обойдет он
милостью или  наградой этого  честного джентльмена,  который сидит  здесь на
своем чемодане,  предпочитая его стулу.  И,  несомненно, король Иаков - тоже
благородный человек,  и  когда возьмет верх  в  игре,  он  может,  если  ему
заблагорассудится,   сделать   уважаемого   нашего   викария   архиепископом
Кентерберийским,  а  доктора Миксита -  своим старшим врачом и поручить свою
королевскую бороду заботам моего друга Ладерама.  Но  так как я  не очень-то
надеюсь, что хоть один из этих соперничающих государей поднесет Робу Кэмбелу
чарку водки,  когда он  будет в  ней нуждаться,  я  подаю голос за Джонатана
Брауна, нашего хозяина. Да будет он королем и первым виночерпием, но с одним
условием:  он поставит нам еще бутылку столь же доброго вина,  как и то, что
мы только что выпили.
     Эта  выходка  была  встречена шумным  одобрением,  к  которому искренне
присоединился  и  сам  хозяин.  Распорядившись  о  выполнении  поставленного
условия,  от коего зависело его возведение на трон,  он не преминул сообщить
нам, что мистер Кэмбел, "будучи самым мирным джентльменом, как он это только
что доказал,  отличается в  то  же  время храбростью льва:  недавно он  один
победил семерых разбойников, напавших на него по пути из Уитсон-Триста".
     - Тебе наврали,  друг Джонатан, - перебил его Кэмбел. - Их было двое, и
таких трусов, с какими только можно пожелать человеку встретиться в пути.
     - Но вы,  сэр,  -  сказал мой попутчик,  подвигая стул (вернее сказать,
чемодан) поближе к мистеру Кэмбелу,  -  так-таки взаправду справились один с
двумя разбойниками?
     - Да,  сэр,  -  ответил Кэмбел,  - и, мне кажется, не такой это великий
подвиг, чтоб о нем трубить.
     - Честное слово,  сэр,  -  ответил мой  знакомый,  -  для  меня было бы
истинным удовольствием путешествовать в  вашем  обществе!  Я  держу путь  на
север, сэр.
     Это добровольное сообщение о своем маршруте,  впервые,  насколько я мог
судить,   сделанное  моим  попутчиком,  не  вызвало  шотландца  на  ответную
откровенность.
     - Вряд ли мы сможем ехать вместе,  - ответил он сухо. - Вы, сэр, едете,
несомненно,  верхом на хорошей лошади,  а я сейчас путешествую пешком или же
на горном шотландском пони, что не многим быстрее.
     Говоря это,  он  приказал подать ему  счет за  вино и,  бросив на  стол
деньги  за  добавочную бутылку,  которую вытребовал сам,  встал,  как  будто
собираясь нас покинуть.
     Мой попутчик подбежал к нему и,  взяв за пуговицу, отвел его в сторону,
к одному из окон. Я невольно подслушал, как он упрашивал о чем-то шотландца,
- судя по  всему,  он просил его сопутствовать ему в  дороге,  на что мистер
Кэмбел отвечал, очевидно, отказом.
     - Я возьму на себя ваши путевые расходы,  сэр,  - сказал путешественник
таким тоном, точно ждал, что этот довод опрокинет все возражения.
     - Это совершенно невозможно,  - ответил Кэмбел с презрением в голосе, -
у меня дело в Ротбери.
     - Да я не очень спешу:  я могу свернуть немного в сторону и не пожалею,
ежели ради хорошего попутчика потеряю в дороге день-другой.
     - Говорят вам,  сэр, - сказал Кэмбел, - я не могу оказать вам услугу, о
которой вы просите.  Я еду,  -  добавил он,  гордо выпрямившись,  - по своим
личным делам.  И  если  вы  последуете моему  совету,  сэр,  вы  не  станете
связываться в пути с чужим человеком или сообщать свой маршрут тому, кто вас
о нем не спрашивает.
     Тут он довольно бесцеремонно отвел пальцы собеседника от своей пуговицы
и, подойдя ко мне, когда гости уже расходились, заметил:
     - Ваш друг,  сэр,  слишком разговорчив, если принять во внимание данное
ему поручение.
     - Этот джентльмен, - возразил я, указывая глазами на путешественника, -
вовсе мне не друг - случайное дорожное знакомство, не более; мне не известно
ни имя его,  ни род его занятий,  и вы, по-видимому, завоевали у него больше
доверия, чем я.
     - Я только хотел сказать,  - поспешил ответить мистер Кэмбел, - что он,
по-моему,  слишком опрометчиво навязывается в спутники тем, кто не ищет этой
чести.
     - Джентльмен,  -  возразил я,  -  лучше знает свои дела,  и  мне совсем
нежелательно высказывать о них свое суждение с какой бы то ни было стороны.
     Мистер Кэмбел воздержался от дальнейших замечаний и  только пожелал мне
счастливого пути. Надвигался вечер, и общество уже разошлось.
     На другой день я расстался с моим боязливым попутчиком, так как свернул
с большой северной дороги на запад,  в направлении к замку Осбалдистон,  где
жил мой дядя.  Не  могу сказать,  был ли он обрадован или огорчен,  что наши
пути разошлись, - моя личность рисовалась ему в довольно сомнительном свете.
Меня же его страхи давно перестали забавлять,  и,  сказать по правде,  я был
искренне рад избавиться от него.


                                  Глава V

                                         В груди забьется сердце, если нимфа
                                         Прелестная, краса моей страны,
                                         Пришпорит благородного коня
                                         И он помчит ее по горной круче
                                         Иль унесет в широкие поля.

                                                                     "Охота"

     Я приближался к северу -  к родному северу, как я называл его в мыслях,
- преисполненный той  восторженности,  какую  романтический и  дикий  пейзаж
внушает любителям природы.  Болтовня попутчика не докучала мне больше,  и  я
мог наблюдать местность,  выгодно отличавшуюся от  той,  где пролегал до сих
пор  мой  путь.  Реки теперь больше заслуживали этого названия:  явившись на
смену сонным заводям,  дремавшим среди камышей и  ракит,  они шумно катились
под  сенью  несаженых  рощ:  то  неслись  они  стремительно  под  уклон,  то
струились,  лениво журча,  но  все же сохраняя живое движение,  по маленьким
уединенным  долинам,   которые,   открываясь  порой  по  дороге,   казалось,
приглашали путника  заняться исследованием их  тайников.  В  угрюмом величии
высились  предо  мною  Чевиотские  горы.   Они,  правда,  не  пленяли  взора
величественным многообразием скал и утесов, отличающим более высокие хребты,
но все же, массивные и круглоголовые, одетые в красно-бурую мантию, горы эти
своим  диким  и  мощным  видом  действовали  на  воображение:   нелюдимый  и
своеобразный край.
     Замок моих дедов, к которому я приближался теперь, расположился в логу,
или  узкой долине,  поднимавшейся некруто вверх между предгорьями.  Обширные
поместья, некогда принадлежавшие роду Осбалдистонов, были давно утрачены или
промотаны моими неудачливыми предками, но все же при старом замке оставалось
еще  достаточно угодий,  чтобы  сохранить  за  моим  дядей  звание  крупного
землевладельца.  Имущество свое (как выяснил я  из расспросов,  производимых
мною  в  дороге)  он  расточал на  широкое  гостеприимство,  которое почитал
обязательным - для сохранения доброго имени среди северных сквайров.
     С  вершины холма я  мог уже различить вдали Осбалдистон-холл -  большое
старинное строение,  выглядывавшее из рощи могучих друидических дубов,  и  я
направил к  нему свой путь поспешно и прямо,  насколько это позволяли извивы
неровной дороги,  когда вдруг мой  утомленный конь  запрядал ушами,  услышав
заливчатый лай своры гончих и  веселое пение французского рожка -  в  те дни
неизменный аккомпанемент охоты.  Я  не  сомневался,  что то была свора моего
дяди, и придержал коня, чтобы охотники могли проехать мимо, не заметив меня;
не  желая  представляться им  среди отъезжего поля,  я  решил пропустить их,
последовать дальше своей  дорогой к  замку и  там  дождаться возвращения его
владельца