с племянником, и в
глубине  души  не  желавший  этого, так как тот во многих отношениях был ему
чрезвычайно  полезен,  выслушав внезапную декларацию независимости, и притом
от  того  самого  юноши,  над которым он издавна и неограниченно властвовал,
был  поражен  ею  как  громом.  Впрочем, самообладание тотчас же вернулось к
нему.
     - А  кто, молодой человек, должен, по-вашему, предоставить вам средства
для  выполнения  этой  дикой затеи? Уж конечно, не я. Мне и так едва удается
содержать  вас  у  себя  дома.  И  вы,  несомненно,  там женитесь - я в этом
уверен,  - как поступил и ваш покойный отец, и пришлете к дядюшке кучу малых
ребят,  которые  будут  драться  друг  с другом и орать на весь дом, когда я
состарюсь,  а  потом, как только отрастут у них крылья, улетят прочь так же,
как вы, если от них потребуют поработать на пользу поместью. Не так ли?
     - Я никогда не женюсь.
     - Только  послушать  его! - вмешалась домоправительница. - Стыд и срам,
чтобы  такой  чудесный  молодой человек говорил подобные слова, когда всякий
знает, что кому же, как не таким, нужно жениться, не то пойдет баловство.
     - Помолчите  же,  Элисон, - прервал ее владелец Милнвуда, - помолчите и
вы,  Гарри, - добавил он мягче, - и выкиньте эту бессмыслицу из головы - это
все  оттого,  что вчерашний день вы были солдатом. И учтите, дружок, что для
выполнения  этих  бессмысленных  планов  недостает  самого главного, то есть
денежек.
     - Прошу  извинить  меня,  сэр,  мои желания очень скромны, и если бы вы
возвратили  мне  золотую цепь, которая была пожалована маркграфом отцу после
битвы при Люцене...
     - Покорно благодарю! Золотую цепь! - вскричал в ужасе дядюшка.
     - Золотую  цепь! - как эхо повторила за ним домоправительница. Оба были
потрясены дерзостью этого предложения.
     - Я  сохраню  только несколько ее звеньев, - продолжал молодой человек,
-  чтобы  они напоминали мне постоянно о том, кто когда-то ее носил, а также
о  месте,  где  она была пожалована ему; остального мне хватит, чтобы начать
такой же жизненный путь, как тот, на котором отец удостоился этой награды.
     - Сохрани  нас  Господь! О небо! - воскликнула миссис Уилсон. - Но ведь
хозяин носит ее каждое воскресенье!
     - И  воскресенье,  и  субботу,  - добавил старый Милнвуд, - всякий раз,
как  надеваю  костюм из черного бархата. И, знаете, Уилли Мак-Трикит склонен
считать,  что  эта  цепь  -  наследственное  имущество,  которое принадлежит
скорее  главе семьи, чем непосредственному потомку покойного владельца ее. В
ней  три  тысячи  звеньев;  я пересчитывал их множество раз. И стоит она три
тысячи фунтов стерлингов.
     - Это  больше  того,  что  мне нужно, сэр; если вы соблаговолите выдать
мне  третью  часть  этих  денег  и  пять  звеньев  цепи,  я смогу достигнуть
поставленной  мною  цели;  что  касается  остального,  то пусть оно послужит
слабым возмещением за издержки и хлопоты, которые я вам доставил.
     - Да  этот  парень спятил с ума! - воскликнул дядюшка. - А что станет с
Милнвудом  и  всеми  его  постройками,  когда  я умру и отправлюсь в дальнее
странствие?  Он готов был бы бросить даже корону Шотландии, если бы она была
у него.
     - Погодите,  сэр, - заметила домоправительница, - я должна сказать, что
и  вы  тут не без вины. Вам не следовало так туго натягивать повод. И раз он
побывал в "Приюте" у Нийла, право же, вам придется оплатить счет.
     - Ничего  не  поделаешь;  но  только  чтобы  этот счет не превысил двух
долларов,  -  ответил  старый  джентльмен, совершенно убитый непредвиденными
расходами.
     - Я  сама  договорюсь с Нийлом, дайте мне только съездить в местечко; и
поверьте,  мне  это дело станет дешевле, чем стало бы вам, ваша милость, или
мистеру  Гарри.  -  Сказав это, она зашептала на ухо Генри: - Не волнуйте вы
его  больше;  если  понадобится, я рассчитаюсь с Нийлом из масляных денег, и
вообще  довольно  об  этом.  -  И  она  снова  обратилась  к  Милнвуду: - Не
посылайте  молодого человека ходить за плугом; в наших местах сколько угодно
голодных  бедняков  вигов,  и  каждый из них будет рад пахать землю за кусок
хлеба и миску похлебки, а это больше пристало им, чем такому, как он.
     - И  тогда  на  нас нагрянут драгуны, - возразил Милнвуд, - и обвинят в
том,  что мы укрываем и кормим мятежников; славный выход, нечего сказать, вы
нам  предлагаете! Но садитесь завтракать, Гарри, и потом скиньте наконец ваш
новый   зеленый  костюм  и  наденьте  домотканый,  серого  цвета;  он  более
практичен,  и  вид у вас в нем мужественнее и приличнее, чем в этом покупном
тряпье с пышными лентами.
     Генри  Мортон,  покидая  столовую,  ясно  видел, что у него нет никаких
надежд  на  достижение  поставленной  цели;  впрочем,  возможно,  что его не
слишком   огорчали   препятствия,  которые  мешали  ему  покинуть  поместье,
расположенное  так  близко от Тиллитудлема. Миссис Уилсон, последовав за ним
в  соседнюю  комнату  и  похлопав  его  по  спине,  попросила  "быть  добрым
мальчиком и выбросить из головы все эти сумасбродные выдумки".
     - Я  обошью  галуном  вашу шляпу и спорю с нее ленты, а также тесьму, -
сказала  эта  вездесущая дама, - а вы никогда, ни за что на свете, не должны
говорить  о том, что покинете родину или что нужно продать золотую цепь; ваш
дядюшка  счастлив,  лишь  когда видит вас перед собою и когда считает звенья
на  цепи;  и  потом,  разве  можно оставить навсегда старика? Ведь и цепь, и
земли  -  все-все  станет когда-нибудь вашим; и вы сможете жениться на любой
девице  в  наших  краях,  какая  только  приглянется  вам,  и  богато жить в
Милнвуде,  ведь  тут  всего  вдоволь.  А  разве  это  не  стоит  того, чтобы
подождать еще, голубь мой?
     В  заключительной  части пророчества миссис Уилсон содержалось нечто до
такой  степени  приятное  для  слуха  Мортона,  что  он  сердечно пожал руку
старушки.  Он  сказал  ей, кроме того, что очень обязан ей за добрый совет и
что  хорошенько  подумает обо всем этом, а пока не будет настаивать на своем
прежнем решении.


                                 Глава VII

                                     В семнадцать лет вошел я в эту дверь;
                                     Мне семьдесят - я ухожу теперь.
                                     В семнадцать лет как счастья не искать?
                                     Но в семьдесят поздненько начинать.

                                                    "Как вам это понравится"

     Теперь   мы  должны  перенестись  в  Тиллитудлем,  куда  леди  Маргарет
вернулась,  выражаясь романтическим слогом, расстроенная и с тяжким бременем
на  душе  по  причине неожиданного и, как она полагала, несмываемого позора,
которым  покрыло  ее перед всеми злосчастное происшествие с Гусенком Джибби.
Этот  незадачливый  воин  был  безотлагательно отправлен пасти свое пернатое
стадо  в  самый  дальний  уголок  выгона,  чтобы не растравлять душевных ран
своей  госпожи  и не попадаться ей на глаза, пока не изгладится воспоминание
о недавнем позоре.
     Тотчас  по  возвращении  леди  Маргарет  нарядила  торжественный суд, к
участию  в котором были привлечены Гаррисон и дворецкий - и как свидетели, и
как  заседатели,  -  для  установления  виновности  Кадди Хедрига, пахаря, а
также  злостного  подстрекательства  со  стороны его матери, так как оба эти
лица,  по  общему  мнению,  были  подлинными виновниками тяжелого поражения,
понесенного  рыцарством  Тиллитудлема.  Когда  следствие  было  закончено  и
преступление  неопровержимо  доказано,  леди  Маргарет приняла решение лично
пристыдить  подсудимых  и,  если  они  не  раскаются, вынести приговор об их
изгнании   из  пределов  баронства.  Лишь  одна  мисс  Белленден  осмелилась
замолвить  словечко  за  осужденных,  но  ее  заступничество  не оказало той
помощи,  какую  могло  бы  оказать  при  других  обстоятельствах. Узнав, что
незадачливый  кавалерист нисколько не пострадал при падении, Эдит, вспоминая
о  его  злоключениях, не могла совладать с одолевшим ее желанием посмеяться,
и,  несмотря  на  досаду  и  негодование леди Маргарет, смех разбирал ее тем
сильнее,  чем  настойчивее,  как  это  обычно  бывает,  она  стремилась  его
подавить.  Эти  приступы смеха не раз повторялись и по дороге домой, пока ее
бабка,  которую не смогли обмануть вымышленные причины, приводимые юною леди
в   объяснение   неуместной  веселости,  не  отчитала  ее  в  полных  горечи
выражениях   за   бесчувственное   отношение   к  чести  семьи.  Вот  почему
вмешательство мисс Белленден не имело никакого успеха.
     Чтобы  подчеркнуть  серьезность  своих намерений, леди Маргарет сменила
палку  с  набалдашником  из  слоновой кости, которую обычно брала с собой во
время  прогулок,  на огромную трость с золотым набалдашником, доставшуюся ей
после  отца,  покойного  графа  Торвуда;  ею, словно своего рода официальным
жезлом,  она  пользовалась  лишь в исключительно важных случаях. Опираясь на
свой  грозный,  царственный  посох,  леди  Маргарет Белленден проследовала к
хижине провинившихся и переступила ее порог.
     Старая  Моз  со  смущенным лицом поднялась с плетеного стула и, покинув
свое  место у очага, выступила вперед, но не с выражением сердечной радости,
как  бывало,  свидетельствовавшей  о  том,  насколько  она  польщена честью,
оказанной  ей  госпожою, а с какой-то торжественностью и робостью, напоминая
собой  обвиняемого, который впервые предстает перед судьей и, несмотря ни на
что,  полон решимости отстаивать свою невиновность. Ее руки были скрещены на
груди,  губы,  выражая  почтительность, смешанную с упорством, плотно сжаты;
вся  она  изображала  собою  внимание  и  готовность  к  этой  торжественной
аудиенции.  Встретив  высокую  гостью  старательным приседанием и молчаливым
поклоном,  Моз,  как  обычно,  указала  на  стул,  на  котором леди Маргарет
(славная   леди  обожала  посплетничать)  не  раз,  бывало,  просиживала  по
получасу,  слушая  всякую  всячину, касающуюся округи и ближнего городка. Но
теперь  ее  госпожа  была  слишком  разгневана,  чтобы  снизойти до подобной
милости.  Величественным  жестом  она  отклонила  немое  приглашение  Моз и,
выпрямившись  во  весь  рост,  начала  нижеследующий  допрос, ведя его таким
тоном, чтобы подавить обвиняемую:
     - Правду  ли,  Моз,  сообщили  мне  Гаррисон,  Гьюдьил и другие из моих
слуг,  что,  преступно нарушив свои обязанности перед Богом, королем и мною,
вашей  исконной  леди  и  госпожой,  вы осмелились не пустить вашего сына на
смотр,   созванный  по  приказу  шерифа,  и  возвратили  оружие,  доспехи  и
снаряжение,  когда  не  было  уже никакой возможности подыскать вместо Кадди
подходящего   человека,   из-за   чего  баронство  Тиллитудлем  как  в  лице
владетельницы  его,  так и в лице его обитателей подверглось такому унижению
и бесчестью, каких наша семья не запомнит со времен Малколма Кенмора?
     Моз  безгранично уважала свою госпожу и теперь пришла в замешательство,
не  зная,  как  себя  защитить;  робко  кашлянув  несколько раз, она наконец
ответила:
     - Конечно...  миледи...  хм...  хм...  Конечно, мне горько... мне очень
горько, что произошла неприятность. Но болезнь моего сына...
     - Не  говорите мне о болезни вашего сына, Моз! Если бы он действительно
захворал,  вам  следовало  прийти  на  рассвете  в  замок и попросить у меня
чего-нибудь  из  моих  снадобий, и ему стало бы легче; почти нет недугов, от
которых у меня не было бы лекарства; и вам это отлично известно.
     - О  да,  миледи!  Конечно! Я убедилась, что вы чудо как лечите. Питье,
что  вы  прислали  Кадди  в  последний  раз,  когда  на него напали колики в
животе, прямо как рукой сняло с него хворь.
     - Почему  же,  дорогая  моя,  вы  не обратились ко мне, раз в этом была
нужда? А потому, что никакой нужды не было. Слышите вы, вероломная женщина!
     - Ваша  милость  никогда  прежде  не обзывали меня такими словами. Горе
мне!  Ах,  зачем я дожила до этого часа, чтобы услышать такое! - воскликнула
Моз,  разражаясь  слезами.  -  И  это  я,  которая родилась в Тиллитудлеме и
прожила  тут  свой  век,  служа  владельцам его! Я вижу, нас с Кадди считают
злодеями,  раз  говорят,  что  он  не  бился  бы  в крови выше колен за вашу
милость,  и за мисс Эдит, и за старый замок, но это неправда, он бился бы, и
лучше  ему  погибнуть  под  его  развалинами,  чем покинуть вас, спасаясь от
смерти;  но верховая езда, смотры, миледи, ну их совсем... не слышать бы мне
о них вовсе! Не могу понять, на что только они нужны!
     - На  что  нужны?  -  вскричала  высокородная  леди.  -  А разве вам не
известно,  безрассудная  женщина,  что  вы, являясь моими вассалами, обязаны
участвовать  в  моей охоте и моем ополчении, должны охранять и защищать меня
от  врагов,  если вас на законном основании призовут к этому от моего имени?
Вы  несете  службу не безвозмездно. Насколько я знаю, вы пользуетесь землей.
Вы  живете  здесь  на хороших условиях; у вас тут и дом, и хлев, и огород, и
пастбище  на  моем  выгоне.  Много  ли найдется таких, которые жили бы лучше
вашего?   А   вы   ропщете,   когда   от   вашего  сына  требуют,  чтобы  он
один-единственный день послужил мне в строю!
     - Нет,   нет,  миледи...  здесь  вовсе  не  то!  -  воскликнула  Моз  в
замешательстве.  -  Но  нельзя  служить  двум  господам;  и если уж говорить
правду,  как  она  есть,  то существует тот, чьи веления я обязана выполнять
прежде  ваших.  И я, конечно, не стану повиноваться ни королю, ни кесарю, ни
кому-либо из бренных земных созданий наперекор его воле.
     - Так  вот  оно что! Да вы совсем выжили из ума! Разве я приказываю вам
что-нибудь не согласное с совестью?
     - Я  не  хочу  утверждать  это,  миледи; тут нет ничего не согласного с
совестью  вашей  милости;  ведь  вы выросли в правилах прелатизма. Но каждый
должен  идти,  сам  себе  освещая  дорогу  светом собственной веры, а моя, -
продолжала  Моз, набираясь смелости по мере того, как их разговор становился
все  напряженнее,  - а моя вера велит, чтобы я скорее лишилась дома, огорода
и  пастбища  для коровы и претерпела всякие муки, чем надела на себя доспехи
или позволила моему сыну облачиться в них ради неправого дела.
     - Неправого!  -  воскликнула  леди  Маргарет.  -  Дело,  к которому вас
призывают  ваша  законная госпожа, воля его величества, распоряжение Тайного
совета, приказ лорда-лейтенанта и вызов шерифа, - это дело неправое?!
     - Ах,   миледи,   конечно   неправое,   не  гневайтесь,  ваша  милость;
вспомните,  что  говорит  Писание  о  царе  Навуходоносоре, который поставил
золотого  истукана  на поле Деир, а место было на равнине у реки, совсем как
то,  где вчера собралось ополчение; князья, наместники, военачальники, судьи
-  и  они  также  -  и  еще хранители царской казны, советники и шерифы были
собраны  туда на поклонение истукану, и им велели пасть перед ним и почитать
его при звуках труб, флейт, арф, фанфар, псалмов и другой музыки.
     - Ну  и  что  из  того?  До чего же вы глупая женщина! Что общего между
Навуходоносором и смотром в Верхнем Уорде Клайдсдейла?
     - Сейчас  объясню,  миледи!  Чуточку  погодите!  -  продолжала  твердым
голосом  Моз.  -  Епископальная церковь - то же самое, что золотой истукан в
поле  Деир,  и  так  же  как  Седрах,  Мисах и Авденаго (только они одни - и
больше  никто  - отказались пасть ниц и преклониться перед ним), так и Кадди
Хедриг,  ничтожный  пахарь  на  службе  у  вашей  милости, по крайней мере с
согласия  своей  старой  матери,  не станет кривляться или, как они говорят,
совершать  коленопреклонения  в  доме прелатов и приходских священников и не
препояшет  себя мечом, чтобы биться за их дело ни под литавры, ни под орган,
ни под волынку, ни под какую другую музыку.
     Леди  Маргарет  слушала  это изложение Библии вне себя от негодования и
изумления.
     - Так  вот  с  какой  стороны задул ветер! - воскликнула она, приходя в
себя  после  минутного  оцепенения.  -  Злобный  дух  тысяча  шестьсот сорок
второго  года  снова  творит  свое дело, и притом настойчивее, чем прежде, и
всякая  старуха  у  очага  вступает  в  спор  о  вере  Господней  с  учеными
богословами и праведными отцами церкви!
     - Если  ваша  милость разумеет епископов и священников, то какие же они
отцы  -  они  отчимы  нашей  шотландской церкви. И, раз ваша милость желает,
чтобы  мы с Кадди убрались отсюда, я скажу вам начистоту еще одну вещь. Ваша
милость  и  управитель  хотели  приставить  моего  сына  Кадди к машине, что
недавно  придумана  для  провеивания  зерна*  и отделения его от мякины. А я
считаю,   что   поднимать  ветер  при  помощи  человеческих  ухищрений  ради
собственной  нужды  вашей  милости,  вместо  того  чтобы  молиться о нем или
покорно  и  терпеливо ждать, когда провидению будет угодно ниспослать его на
тот  холм,  где ваше гумно, - это значит безбожно восставать против промысла
Господня. И еще, миледи...
     ______________
     *   Возможно,   что   речь   идет   о  чем-то  вроде  амбарных  веялок,
употребляемых  теперь для провеивания зерна, которые, однако, появились в их
нынешнем  виде  не  ранее  1730 года. При своем появлении они были враждебно
встречены  наиболее  ревностными  сектантами, рассуждавшими так же, как наша
славная Моз. (Прим. автора.)

     - Эта  женщина  способна  вывести из себя хоть кого! - прервала ее леди
Маргарет;  затем  властно и жестко она добавила: - Итак, Моз, закончу тем, с
чего   мне   следовало   начать:  вы  для  меня  слишком  ученая  и  слишком
благочестивая,  и  я  не могу спорить с вами. Только скажу вам вот что: либо
Кадди  всякий  раз  беспрекословно  будет  являться  на  смотр, когда его на
законном  основании  призовет  к  этому  мой  управляющий,  либо  вам  и ему
придется  немедленно  убраться  отсюда  и  покинуть  мои  владения; старух и
пахарей  сколько  угодно;  но если бы их и вовсе не существовало на свете, я
предпочла  бы, чтобы на полях Тиллитудлема не росло ничего, кроме бурьяна, и
в   нем  гнездились  целые  тучи  птиц,  чем  чтобы  мою  землю  распахивали
мятежники, восставшие против своего короля.
     - Ну  что  же,  миледи,  -  сказала  на  это  Моз, - здесь я родилась и
думала,  что  умру  там же, где умер отец; а ваша милость всегда была доброю
госпожой,  и  я  никогда  не  скажу  ничего  другого  и никогда не перестану
молиться  за  вас  и мисс Эдит и о том, чтобы на вас снизошла благодать и вы
узрели заблуждения вашего сердца. Но пока...
     - Заблуждения  моего  сердца! - взорвалась леди Маргарет. - Заблуждение
сердца! Да как вы смеете, дерзкая женщина?
     - О  да,  миледи;  обитая  в  юдоли  слез  и во тьме, все мы впадаем во
множество  заблуждений,  и великие мира сего, и малые; но я сказала уже: мое
ничтожное  благословение  всегда  будет  с  вами и близкими вам, где бы я ни
была.  Я  буду  вам  сострадать,  если  услышу  о  ваших  горестях,  я  буду
счастлива,  услышав  о  вашем благополучии как на земле, так и на небе. Но я
не  могу повиноваться велениям земной своей госпожи наперекор велениям Бога,
иже на небе, и я готова претерпеть за правое дело.
     - Отлично,  -  заявила  леди  Маргарет,  повернувшись  спиной  к  своей
собеседнице,  -  отлично,  вам известно мое решение, Моз. Я не желаю иметь у
себя  в  баронстве  Тиллитудлем  заядлых  вигов. Еще немного, и вы устроите,
пожалуй, свое молитвенное собрание не где-нибудь, а в моей гостиной.
     Произнеся  эти  слова,  она  удалилась с превеликим достоинством, тогда
как  Моз,  дав  волю  чувствам,  которые  она  подавляла  в  себе  во  время
аудиенции,  - ведь у нее была своя гордость, - разразилась жалобами и начала
громко рыдать.
     Кадди,  которого  все  еще  удерживала  в  постели болезнь - мнимая или
действительная,  -  лежал,  пока  шли  прения,  у себя на кровати за дощатою
перегородкой,   совершенно   убитый   услышанным.   Он  притаился  и  боялся
пошевельнуть