сторону пропасти;
он  был,  вероятно,  закреплен,  но Мортон не видел, где именно. Из-за этого
выступа,  то вспыхивая, то затухая, расходились багровые отблески; искрясь и
переливаясь  в струях падающей воды и местами окрашивая ее в малиновый цвет,
они  придавали  им  причудливое, зловещее освещение, составлявшее контраст с
освещением  верхней  части  каскада,  озаренной  лучами  восходящего солнца,
которые  даже  в полдень не могли осветить и третьей части водопада. Пока он
рассматривал  это  зрелище,  девочка  еще  раз потянула его за рукав (теперь
разговаривать  было  совсем  невозможно)  и, указав рукою на дуб и на выступ
скалы, дала понять, что он должен перебраться на противоположную сторону.
     Мортон  с изумлением посмотрел на нее; ему было известно, что гонимые в
предыдущие  царствования пресвитериане находили убежища в лесах и уединенных
долинах,  в  пещерах  и  среди  речных  порогов - в местах самых необычных и
самых  пустынных;  он  слыхал  о приверженцах ковенанта, скрывавшихся долгое
время  у  Доблина,  и на диких высотах Полмуди, и в еще более жуткой пещере,
называющейся   Крихоплином,  в  Клозбернском  приходе,  но  его  воображение
никогда  и  отдаленно  не  представляло  себе  ужаса  этих  убежищ, и он был
удивлен,  что  эта причудливая и романтическая местность до сих пор была ему
неизвестна  при  всем  его  интересе  к  таким  чудесам природы. Впрочем, он
тотчас   сообразил,   что  тайна  этого  труднодоступного  и  дикого  места,
служившего   укрытием  для  преследуемых  проповедников  и  нонконформистов,
тщательно оберегалась теми немногими пастухами, которые могли о нем знать.
     Оторвавшись   от   этих   мыслей,   он  принялся  обдумывать,  как  ему
переправиться  по  этому  опасному и жуткому мосту, влажному и скользкому от
непрерывно  садившейся  на него водяной пыли и висящему над бездною глубиною
в  семьдесят  футов.  Между  тем  его провожатая, очевидно, ради того, чтобы
придать  ему  смелости,  не  задумываясь,  легко  и свободно прошлась туда и
обратно.   Позавидовав   маленьким   босым   ножкам,   находившим  опору  на
шероховатой  поверхности дуба с большею легкостью, чем это было возможно его
тяжелым  ботфортам,  Мортон все же решился попытать счастья; устремив взгляд
в  одну  точку  на  той  стороне,  не  давая голове закружиться, стараясь не
замечать   ни   шума,   ни   пенящихся,   сверкающих  вод,  он  благополучно
переправился  по  ненадежному мосту и оказался у входа в небольшую пещеру по
ту  сторону  пропасти.  Здесь Мортон остановился; при красном свете очага, в
котором  горел  уголь,  он  мог рассмотреть обитателя этой пещеры, оставаясь
незамеченным  им,  так  как  стоял  в тени, отбрасываемой скалой. То, что он
увидел,  заставило бы менее решительного и отважного человека отступиться от
затеянного им предприятия.
     Берли,  отличавшийся  от  прежнего лишь страшной всклокоченной бородой,
стоял  посередине  пещеры;  в  одной  руке  он  держал  закрытую на застежки
Библию,  в другой - обнаженный палаш. Его фигура, смутно освещаемая красными
отблесками  раскаленного  угля,  казалась  обликом  самого сатаны в огненном
Пандемониуме;   его   слова,   насколько  их  можно  было  расслышать,  были
бессвязны,  его жесты - неистовы. В полном одиночестве, в почти неприступном
месте,  он  вел  себя  как человек, сражающийся со своим смертельным врагом.
"Ага!  Вот  он,  вот  он!  -  вскрикивал  Берли,  взмахивая при каждом слове
сверкающим  палашом,  которым  изо  всех  сил  поражал пустой и бесстрастный
воздух.  -  Разве  я  тебе  этого не говорил? Я сопротивлялся, и ты бежал от
меня!  Трус,  вот ты кто... приди ко мне со всеми своими ужасами... приди со
всеми  совершенными  мной  злодеяниями,  которые  для меня страшнее всего, -
того,  что есть между створками этой книги, достаточно, чтобы спасти меня от
кары.  Что  ты  бормочешь  там  о  седых волосах? Я был прав, его нужно было
убить,  -  чем  зрелее зерно, тем оно ближе к жатве. Ты ушел? Ушел? Я всегда
знал, что ты трус. Ха, ха, ха!"
     С  этими  дикими  возгласами  он  опустил  палаш  и замер на месте, как
безумец, очнувшийся от припадка.
     - Опасное  время  прошло, - сказала подошедшая к Мортону девочка. - Оно
редко  продолжается  после  того,  как  солнце поднимется над горами; можете
войти  и разговаривать с ним. Я подожду вас на другой стороне водопада, - он
не позволяет, чтобы к нему входили вдвоем.
     Медленно  и  осторожно,  готовый, если понадобится, отразить нападение,
вошел Мортон в пещеру и предстал перед своим бывшим соратником.
     - Как!  Ты  опять  здесь, хотя время твое миновало? - воскликнул Берли,
увидев  вошедшего.  Он  взмахнул  палашам;  лицо  его  выражало  ни с чем не
сравнимый ужас, к которому примешивалось бешенство одержимого.
     - Я  явился  к  вам, мистер Белфур, - сказал Мортон спокойным и твердым
голосом,   -  чтобы  возобновить  знакомство,  прервавшееся  после  битвы  у
Босуэлского моста.
     Как  только  Берли  понял,  что перед ним Мортон во плоти и крови, а он
понял   это   с   поразительной   быстротой,   он  сразу  же  овладел  своим
разгоряченным,  неистовым  воображением, так как власть над собой была одною
из  самых  поразительных  черт  этого  необыкновенного  человека. Он опустил
палаш,  спокойно  вложил  его  в  ножны  и  пробормотал  что-то  о сырости и
утренней  свежести,  заставивших  старого  солдата  поупряжняться с оружием,
чтобы согреть остывшую кровь.
     - Ты  замешкался,  Генри Мортон, и пришел на сбор винограда после того,
как  пробил  двенадцатый  час.  Согласен  ли  ты  пожать  эту  руку  в  знак
товарищества  и  дружбы  и стать отныне одним из тех, кто не оглядывается на
троны и на династии, но придерживается лишь одних заветов Писания?
     - Я  удивлен,  -  сказал  Мортон,  избегая прямого ответа, - что вы, по
прошествии стольких лет, узнали меня.
     - Черты  тех,  кто  должен  трудиться  бок о бок со мною, запечатлены в
моем  сердце,  -  ответил  Берли.  - И, "роме сына Сайлеса Мортона, мало кто
решился  бы  навестить  меня  здесь, в этой неприступной твердыне. Ты видишь
этот  подъемный  мост,  созданный  самой природой? - добавил он, указывая на
переброшенный  через  пропасть  ствол старого дуба. - Один пинок ногою, и он
низвергнется  в  бездну,  оставив  врагов  по ту сторону в полном бессилии и
отдавая  того  из  них,  кто  будет  по  эту, во власть еще не знавшего себе
равных в единоборстве.
     - В  этих  мерах  самозащиты,  -  заметил  Мортон,  - вы едва ли теперь
нуждаетесь.
     - Едва  ли нуждаюсь? - переспросил Берли. - Как не нуждаюсь, если враги
во  плоти и крови объединились против меня на земле, а сам сатана... Но не в
этом  дело,  -  добавил  он,  сам  себя прерывая. - Достаточно и того, что я
люблю  это  убежище,  мою  пещеру Одолламскую, и не сменил бы ее известковых
сводов  на  красивые  комнаты  в замке графов Торвудов вместе с их обширными
землями  и  баронским  титулом.  Впрочем,  пока ты не избавишься от нелепого
бреда юности, можешь думать иначе.
     - Вот  об  этих  самых  владениях  я и хочу с вами поговорить, - сказал
Мортон.  - Я не сомневаюсь, что найду в мистере Белфуре того же вдумчивого и
разумного  человека,  которого  я  знал  в  те  времена, когда наших братьев
терзали раздоры.
     - Вот  как, - сказал Берли, - такова, в самом деле, твоя надежда? Может
быть, ты объяснишься яснее.
     - Тогда  в  двух  словах,  -  сказал  Мортон.  -  Использовав известные
средства,  -  нетрудно  догадаться  какие,  - вы оказали тайное, но пагубное
влияние  на  судьбу  леди  Маргарет Белленден и ее внучки в пользу низкого и
наглого  вероотступника Бэзила Олифанта, которому обманутый вами закон отдал
во владение принадлежащее им по праву имущество.
     - Ты утверждаешь? - сказал Берли.
     - Да,  я утверждаю, - ответил Мортон, - и теперь вы не станете отрицать
то, что собственноручно писали.
     - Предположим,  что  я не отрицаю, - ответил Белфур. - Предположим, что
твое  красноречие  в силах меня убедить отступиться от сделанного по здравом
и  длительном  размышлении. В чем же тут выгода для тебя? Неужели ты все еще
не  утратил  надежды  овладеть  светловолосой девицею с ее большим и богатым
наследством?
     - У меня нет этой надежды, - спокойно отвечал Мортон.
     - Ради  кого  же  ты  осмелился на такое трудное дело, ради кого хочешь
отнять  добычу  у  доблестного,  стремишься  унести  пищу  из  логова льва и
вырвать  лакомый  кусок  из  пасти  пожирающего  его? Ради кого ты взялся за
разгадывание загадки труднее, чем загадка Самсона?
     - Ради  лорда  Эвендела  и  его  нареченной  невесты,  - твердо ответил
Мортон.  -  Люди,  мистер  Белфур,  лучше,  чем  вы  себе  представляете,  и
поверьте,  что среди них бывают такие, кто готов пожертвовать своим счастьем
ради счастья других.
     - Раз  так,  клянусь  моею живою душой, - вскричал Берли, - раз так, то
хоть  у  тебя борода и ты создан, чтобы лететь в бой на коне и обнажать меч,
ты  -  покорная,  лишенная  всякого самолюбия кукла, оставляющая оскорбление
безнаказанным.  Ты  хочешь помочь этому проклятому Эвенделу овладеть любимой
тобою  женщиной?  Ты  хочешь  наделить  их  богатством  и  наследством, и ты
думаешь,  что  найдется  другой  человек, оскорбленный еще глубже твоего, но
столь  же  немощный  духом,  с такою же, как у тебя, холодною кровью, так же
пресмыкающийся  во  прахе  земном,  и  ты  смеешь надеяться, что этот другой
человек - Джон Белфур?
     - Что  касается  моих  чувств, - спокойно заявил Мортон, - то я отвечаю
за  них  только  перед  Небом.  Мне  кажется,  мистер Белфур, что вам вполне
безразлично, владеет ли этим имением Бэзил Олифант или лорд Эвендел.
     - Ты  заблуждаешься,  -  сказал Берли, - оба они во мраке, оба не знают
света,  как  те,  чьи  глаза  никогда не открывались навстречу дню. Но Бэзил
Олифант  -  Навал,  Димас,  низкий  негодяй,  богатством  и  силой  которого
располагает  тот,  кто  угрожает  ему  их  лишением.  Он  стал  приверженцем
истинной  веры  потому,  что  ему  не  дали  земель  Тиллитудлема,  он  стал
папистом,  чтобы  прибрать  их к рукам, он прикинулся эрастианином, чтобы их
снова  не  отняли  у  него, и он будет подвластен мне, пока у меня документ,
при  помощи  которого  их могут у него отобрать. Эти земли - удила между его
челюстями,  и  кольцо,  продетое  сквозь  его ноздри; уздечка и повод в моих
руках,  и  я  могу направлять его, куда мне покажется нужным. Вот почему они
будут  принадлежать  Олифанту  до  тех  пор,  пока  я  не найду искреннего и
верного  друга,  которому  смогу отдать их во владение. А лорд Эвендел - это
язычник,  сердце которого словно кремень, а чело - как адамант; блага земные
сыплются  на  него,  как  листья на мерзлую землю, а он с бесстрастием будет
смотреть,  как  их  унесет  первый  же  порыв  ветра.  Языческие добродетели
подобных  ему для нас опаснее, чем гнусная алчность тех, кто, руководствуясь
своей  выгодой,  должен  влечься  за  нею  и потому, раб корысти, может быть
призван  трудиться  на винограднике, хотя бы ради того, чтобы заслужить свою
греховную мзду.
     - Это  могло  бы  иметь  кое-какой  смысл несколько лет назад, - сказал
Мортон,  -  и я понял бы ваши доводы, хотя я никогда не соглашусь считать их
справедливыми.  Но  к  чему  при создавшемся в стране положении сохранять за
собой  влияние,  которое  невозможно  употребить  на  полезные цели? В нашей
стране мир, свобода, веротерпимость - чего же вам больше?
     - Чего  больше?  -  воскликнул  Берли,  вырвав  палаш  из ножен с такой
быстротой,  что  Мортон  едва  не  вздрогнул. - Взгляни на эти зазубрины, их
всего три, не так ли?
     - Как будто бы так, - ответил Мортон, - но что из этого следует?
     - Кусочек  стали,  отщербившийся  при  первом  ударе,  остался в черепе
клятвопреступника  и  предателя, который первый ввел епископальную церковь в
Шотландии;  вторую  зазубрину  оставило  ребро  нечестивого  негодяя, самого
смелого  и лучшего воина, сражавшегося за прелатистов при Драмклоге; вот эта
третья  -  от  удара  по  каске  одного  капитана,  защищавшего  Холирудскую
капеллу,  когда  народ поднялся во времена революции. Я рассек его голову до
зубов,  разрубив  сталь  и череп. Большие дела свершило это оружие, и каждый
его  удар  служил  делу  освобождения  церкви.  Этот  палаш, - продолжал он,
вкладывая  его  снова  в  ножны,  -  должен  свершить еще большее: он должен
срубить   эту   гнусную  и  губительную  ересь  эрастианства,  отомстить  за
поругание  подлинной  свободы  нашей  шотландской церкви во всей ее чистоте,
восстановить  ковенант  в  сиянии  его  славы  -  и тогда пусть он ржавеет и
разрушается рядом с костьми своего владельца!
     - У  вас  нет  ни  средств,  ни  людей,  мистер Белфур, чтобы свергнуть
нынешнее  правительство,  -  сказал  Мортон.  -  Народ, за исключением кучки
дворян-якобитов,  в общем, доволен; и вы, конечно, не станете объединяться с
теми, кто намерен использовать вас исключительно в своих целях.
     - Напротив,  -  ответил  Берли, - мы заставим их служить нашим целям. Я
побывал  в  лагере  этого  язычника  Клеверза, подобно тому как будущий царь
Израиля  посетил филистимлян, я договорился с ним о восстании, и, если бы не
этот  подлый  Эвендел, эрастиане были бы теперь изгнаны со всего запада... Я
бы  его  убил, - продолжал он с мрачным, угрожающим видом, - даже если бы он
ухватился  за  рог алтаря! Если бы ты, - продолжал он более спокойным тоном,
-  сын  моего  старого друга, был женихом Эдит Белленден и пожелал приложить
руку  к  великому делу с рвением, равным твоему мужеству, то не думай, что я
предпочел  бы  дружбу  Бэзила  Олифанта  дружбе  с  тобой;  тогда ты имел бы
возможность  при  помощи  этого  документа  (он  достал  какой-то пергамент)
вернуть  ей  владения  ее  предков. Это я и хотел сказать тебе, когда видел,
как  отважно  ты  бьешься  у  рокового моста. Девушка любила тебя, и ты ее -
также.
     Мортон твердо ответил:
     - Не  стану  обманывать  вас, мистер Белфур, чтобы достигнуть своего. Я
пришел  сюда  убедить вас восстановить справедливость, а не ради собственной
выгоды.  Я  ошибся,  и я скорблю о вас; и о вас я скорблю даже больше, чем о
тех, кто из-за вас пострадал.
     - Итак,  ты отклоняешь мое предложение? - спросил Берли с загоревшимися
гневом глазами.
     - Отклоняю,  -  ответил  Мортон.  -  Когда  бы  вы  были  действительно
человеком  чести  и  совести, каким хотите казаться, вы, несмотря ни на что,
возвратили  бы  этот пергамент лорду Эвенделу, памятуя об интересах законной
наследницы.
     - Никогда,   пусть  он  лучше  погибнет!  -  воскликнул  Берли,  бросая
документ в горевшую рядом с ним груду угля и затаптывая его каблуком.
     Пергамент  курился, корчился и трещал в пламени; Мортон бросился, чтобы
его  спасти.  Но  Берли  удержал  Мортона,  и  они  стали бороться. Оба были
сильны.  Мортон был подвижнее и моложе, но Берли все же справился с ним и не
дал  ему  спасти  документ. Когда он превратился в пепел, они отпустили друг
друга,  и  фанатик,  рассвирепевший  во  время схватки, посмотрел на Мортона
диким, горевшим жаждою мщения взглядом.
     - Ты  проник  в  мою  тайну! - воскликнул он. - И либо ты станешь моим,
либо умрешь!
     - Я презираю ваши угрозы, - сказал Мортон, - мне вас жалко, и я ухожу.
     Но  не  успел он повернуться к выходу, как Берли опередил его, столкнул
ногой  ствол  старого  дуба  и, пока он с грохотом и треском падал в пучину,
обнажил  палаш  и  прокричал  голосом,  перекрывшим  рев  водопада  и грохот
падающего дерева:
     - А  теперь  выбирай: сражайся, сдавайся или умри! - И, став у входа их
пещеры, он взмахнул палашом.
     - Я  не  стану  сражаться  с  тем,  кто спас жизнь моему отцу, - сказал
Мортон,  - я не научился выговаривать слово "сдаюсь", но жизнь свою я спасу,
как сумею.
     Сказав  это, он проскочил, прежде чем Берли понял его намерение, у него
за  спиной  и,  с  отличавшей  его  юношескою  ловкостью  перепрыгнув  через
страшную  бездну, отделявшую вход в пещеру от выступа противоположной скалы,
оказался  по  ту  сторону пропасти, спасшись от своего приведенного в ярость
противника.  Он  сразу  же  поднялся  по  скале и, оглянувшись назад, увидел
застывшего   в   изумлении   Берли,   который,   опомнившись,  с  бешенством
неудовлетворенного гнева поспешно скрылся в пещере.
     Мортон   понимал,  что  душа  этого  несчастного  человека,  непрерывно
переходившего  от  несбыточных  надежд  ко  мраку отчаяния, утратила в конце
концов  равновесие  и  что теперь в его поведении была доля безумия, которое
казалось  тем  более  странным,  что сочеталось с силой мысли и ловкостью, с
какою  он  преследовал свои дикие цели. Поднявшись наверх, Мортон нашел свою
провожатую  смертельно  напуганной  падением  дуба.  Он  ей  сказал, что это
произошло  случайно,  а  она,  со  своей  стороны,  уверила  его  в том, что
обитатель  пещеры  от  этого  нисколько  не  пострадает, так как у него есть
материал для нового моста.
     Необычайные  происшествия  этого  утра еще не окончились. Приближаясь к
хижине  миссис  Мак-Люр, девочка вскрикнула от изумления, увидев бредущую им
навстречу бабушку, никогда не уходившую так далеко от дома.
     - О  сэр,  сэр!  -  проговорила старуха, услышав приближающиеся шаги. -
Если  вы  любите  лорда  Эвендела, то помогите ему немедленно, или уже будет
поздно!  Слава  тебе  Господи,  что,  отняв мое зрение, ты оставил мне слух.
Пойдемте  этой  дорогой...  вот  здесь...  и  ступайте  как можно бесшумнее.
Пегги,  голубка  моя,  беги оседлать джентльмену коня; выведи его тихонько в
кустарник и там вместе с ним подожди.
     Миссис  Мак-Люр подвела Мортона к маленькому окошку, через которое, сам
оставаясь  незамеченным,  он  разглядел  двух  драгун,  сидевших за утренней
кружкой эля и занятых разговором.
     - Чем  больше  я  думаю,  -  сказал один из драгун, - тем меньше у меня
лежит  к  этому душа, Инглис; Эвендел был хороший офицер и друг нашего брата
солдата;  и  хотя  нам  досталось за бунт в Тиллитудлеме, но, честное слово,
Фрэнк, поделом.
     - Черт  меня  подери,  если  я  когда-нибудь  ему это забуду! - ответил
второй. - Вот теперь-то я прижму ему хвост.
     - Полно,  друг!  Лучше  забудь и прости. Лучше иди с ним вместе в поход
да  присоединись  к  этим  горланящим горцам. Немало хлеба съели мы у короля
Джеймса.
     - Ты  просто  осел,  выступлению,  как  вы  его  называете,  никогда не
бывать,  - время упущено. Хеллидей увидал привидение, мисс Белленден упала в
обморок  неведомо отчего, или еще какая-нибудь чертова чепуха, а дело нельзя
больше  откладывать  ни  на  день,  и та птичка, что пропоет первою, получит
поживу.
     - И  это  верно,  -  ответил его товарищ. - Ну, а этот парень, как его,
Бэзил Олифант, прилично заплатит?
     - По-королевски,  приятель,  - ответил Инглис. - Он ненавидит Эвендела,
как  никого  на  всем  свете, и, кроме того, боится его из-за одного темного
дельца.  Если  мы  уберем  лорда  с  дороги,  то  все,  как  надеется Бэзил,
окончательно останется у него.
     - Но  будут  ли  у  нас  полномочия и достанет ли сил? - спросил первый
драгун.  -  Мало  кто  пойдет  против  милорда,  и  его  может  сопровождать
кто-нибудь из наших ребят.
     - Ты,  Дик,  всего-навсего  трусливый дурак, - ответил на это Инглис. -
Он  спокойно  живет  в  Фери-ноу,  чтобы  не  вызывать подозрений. Олифант -
здешний  судья,  он  прихватит  с  собой  кое-кого  из  своих, на кого может
по-настоящему  положиться,  да, кроме того, мы с тобой. Олифант говорит, что
может  взять  еще  одного  отчаянного  головореза из вигов, по имени Квентин
Мак-Кейл, который давненько имеет зуб против лорда Эвендела.
     - Ладно,  ладно,  ты  мой командир, тебе лучше знать, - сказал рядовой,
по-солдатски  решая  сомнения  своей  совести.  - А если что-нибудь будет не
так...
     - Я  все  возьму на себ