веку был вигом, а прикидывался папистом,
потому  что  так  было нужно. Сейчас он выплыл, а лорд Эвендел пошел ко дну:
он  слишком  горд  и  отважен, чтобы сгибаться по ветру, хотя многие, так же
как  и  я,  знают,  что,  какова бы ни была его вера, он не был врагом наших
людей,  когда  мог  заступиться  за  них,  и  был  гораздо добрее, чем Бэзил
Олифант,  который  всегда  плыл по течению. Но лорда Эвендела отстранили ото
всех  дел,  и  смотрели на него косо, и не спрашивали ни о чем его мнения. И
тогда  Бэзил,  человек  мстительный, решил вредить ему во всем, в чем только
мог,  и  стал  разорять  и  притеснять  бедную  слепую  вдову Бесси Мак-Люр,
которая  спасла  лорду  Эвенделу жизнь и к которой он был добр и внимателен.
Но  только  Бэзил  ошибся,  если  этого  добивался, потому что не скоро лорд
Эвендел  услышит  от  меня  хоть  слово  о  том,  что  они продали корову за
арендную  плату, которую я им не была должна, или поставили ко мне на постой
драгун,  хотя  сейчас в наших краях совсем тихо, или о чем другом, что может
его  огорчить,  -  мне  нипочем  терпеливо  нести свое бремя, потому что эти
потери - самая малая его часть.
     Удивленный  и  тронутый  этим  терпеливым,  благородным  и великодушным
смирением,  Мортон  не  мог  удержаться, чтобы не осыпать проклятиями тупого
мерзавца, который не постеснялся прибегнуть к такой подлой мести.
     - Не  проклинайте  его, сэр, - сказала старая женщина, - я слышала, как
один  славный  человек  говорил,  что  проклятие  -  точно камень, брошенный
вверх,  и  чаще  всего падает на голову того, кто его произносит. Но если вы
знаете  лорда  Эвендела,  предупредите его, чтобы он поберегся, потому что я
слышала  странные  разговоры  среди  солдат,  которые стоят у меня, и в этих
разговорах  его  имя  часто  упоминается; а один из них уже дважды побывал в
Тиллитудлеме.  Он  вроде  любимчика  у хозяина, хотя в прежние времена был в
наших  краях  одним из самых жестоких гонителей пресвитериан (за исключением
разве сержанта Босуэла) - его зовут Инглис*.
     ______________
     *  Злодейства этого человека или, точнее, чудовища упоминаются на одной
из  надгробных  плит,  приводить  в  порядок  которые  было наслаждением для
Кладбищенского   Старика.   Я   уже   не   помню,   как  звали  убитого,  но
обстоятельства,  при  которых погиб этот мученик, настолько подействовали на
мое  детское воображение, что нижеследующий текст эпитафии, я в этом уверен,
почти  точно  воспроизводит  ее,  хотя я не видел оригинала уже более сорока
лет:
                Здесь жертву Питер Инглис поразил,
                Он больше тигром, чем шотландцем, был,
                Сын ада, жертве отрубив главу,
                Он сапогом толкнул ее в траву.
                И голова, которой бы корону,
                Мячом футбольным стала солдафону.
     В  письмах  Данди  также неоднократно встречается имя капитана Инглиша,
или Инглиса, командира одного из кавалерийских отрядов. (Прим. автора.)

     - Я  всем сердцем желаю благополучия лорду Эвенделу, - сказал Мортон, -
и  вы  можете  на  меня  рассчитывать,  я  найду способ сообщить ему об этих
подозрительных  обстоятельствах,  а взамен, дорогой друг, разрешите спросить
вас о следующем: что вам известно о Квентине Мак-Кейле Айронгрее?
     - О ком? - спросила слепая женщина удивленно и встревоженно.
     - О  Квентине  Мак-Кейле  Айронгрее,  - повторил Мортон. - Разве в этом
имени есть что-нибудь, вселяющее тревогу?
     - Нет,  нет, - ответила, колеблясь, хозяйка гостиницы, - но когда о нем
спрашивает  незнакомый  и  к  тому  же солдат! Господи, спаси нас и помилуй!
Какая еще беда теперь разразится над нами!
     - От  меня  - никакой, уверяю вас в этом, - сказал Мортон, - тот, о ком
я  вас  спрашиваю, может меня не бояться, если, как я имею основание думать,
этот Квентин Мак-Кейл Айронгрей не кто иной, как Джон Белф...
     - Не  называйте  его  по  имени,  -  сказала вдова, прикладывая палец к
губам.  - Я вижу, вы знаете его тайну, а также его пароль, и не стану от вас
таиться.  Но,  ради  Бога,  говорите  потише.  Во  имя  Неба,  я  верю, что,
разыскивая его, вы не желаете ему зла! Но вы сказали, что были солдатом?
     - Я  сказал  правду, но ему нечего меня опасаться. Я командовал отрядом
в битве у Босуэлского моста.
     - В  самом  деле?  -  сказала  старуха.  - И верно, в вашем голосе есть
что-то  такое,  что  внушает  доверие. Вы говорите быстро и без запинок, как
честный человек.
     - Надеюсь, что я и в самом деле такой, - сказал Мортон.
     - Не  обижайтесь  на  меня,  сэр, - продолжала миссис Мак-Люр, - в наши
печальные   времена   брат  поднимает  руку  на  брата,  и  он  остерегается
теперешнего правительства, пожалуй, не меньше, чем прежних гонителей.
     - Неужели?  -  спросил изумленный Мортон. - Я об этом не знал. Я только
что прибыл из-за границы.
     - Я  вам  расскажу  и  об  этом,  -  сказала  слепая и стала напряженно
прислушиваться;  ее поза показывала, насколько способность познавать явления
внешнего  мира  переместилась в ней из органов зрения в органы слуха: вместо
того  чтобы бросить вокруг себя опасливый взгляд, она опустила лицо и повела
головой,  стремясь  убедиться,  что  вокруг нет ни малейшего шороха. - Я вам
расскажу  и  об  этом, - продолжала она. - Вы ведь знаете, как боролся он за
возрождение  ковенанта, сожженного рукой палача, поруганного и похороненного
в  черствых сердцах этого косного и глухого народа. И вот, когда он прибыл в
Голландию,  он  не  встретил там ни внимания и благодарности от сильных мира
сего,  ни  дружбы и поддержки благочестивых, а он имел право рассчитывать на
то  и другое; принц Оранский не удостоил его своих милостей, духовные лица -
общения.  Нелегко  было  снести  это  тому,  кто столько страдал и так много
сделал,  -  может  быть,  даже  больше,  чем  много,  - но разве мне об этом
судить?  Он  вернулся  ко  мне  и  потом  в убежище, где нередко скрывался в
трудные  времена,  особенно  перед  славным  днем  победы при Драмклоге, и я
никогда  не забуду, как он пробирался туда каждую ночь в течение года, кроме
того  вечера  после  стрелкового  состязания,  когда  молодой  Милнвуд  стал
Капитаном Попки; но и тогда это я предупредила его.
     - Вот  как!  -  воскликнул  Мортон.  - Так, стало быть, это вы сидели в
красном плаще у дороги и сказали ему, что на тропе - лев?
     - Господи  Боже!  Кто  же  вы?  - сказала старуха, прерывая в изумлении
свой  рассказ.  -  Но кто бы вы ни были, - продолжала она спокойнее, - вы не
знаете  обо  мне  ничего  дурного, разве только то, что я всегда готова была
спасать как друга, так и врага.
     - Я  и  не  думаю  вас  обвинять,  миссис  Мак-Люр; моею целью было вам
показать,  что  я  достаточно хорошо осведомлен о делах этого человека и что
вы  можете,  не  опасаясь,  доверить  мне  и  все  остальное. Рассказывайте,
пожалуйста, дальше.
     - В  вашем  голосе  есть  что-то  властное,  -  сказала слепая, - но он
звучит   все  же  приятно.  Мне  остается  сказать  немногое.  Стюарты  были
свергнуты  с трона, и теперь вместо них на нем сидят Вильгельм и Мария, но о
ковенанте  нет  и помину, точно это мертвая буква. Они признали священников,
что  приняли  индульгенцию,  они признали эрастианскую Генеральную Ассамблею
некогда  чистой  и  торжествующей  церкви  Шотландии,  и сделали это от всей
души.  А  наши честные поборники скрижалей закона считают, что это нисколько
не  лучше,  а  даже  хуже,  чем  открытый  произвол  и вероотступничество во
времена  гонений,  потому  что  от  этого  черствеют  и  притупляются души и
алчущим  вместо  сладостного слова Господня дают пресные отруби. И голодное,
истощенное  создание  Божие,  садясь в воскресное утро пред кафедрой, жаждет
услышать  то,  что подвигнуло бы его на великое дело, а его пичкают праздной
болтовней  о  нравственности,  болтовней,  которую насильно запихивают в его
уши...
     - Короче   говоря,   -  сказал  Мортон,  желая  пресечь  эти  страстные
обличения,  которые  славная  старуха,  столь же ревностная в вопросах веры,
сколько   и   в   человеколюбивых   делах,   могла,   вероятно,   продолжать
беспредельно,  -  короче  говоря,  вы  не  расположены  примириться  с новым
правительством, и Берли одного мнения с вами?
     - Многие  наши  братья,  сэр,  говорят, что мы сражались за ковенант, и
постились,  и  возносили молитвы, и претерпевали страдания ради этой великой
национальной  лиги, но где же все то, ради чего мы претерпевали страдания, и
сражались,  и  постились,  и  возносили  молитвы?  И тут некоторые подумали:
нельзя  ли  добиться  чего-нибудь, возвратив трон прежнему королевскому дому
на  новых  условиях  и  основаниях;  ведь  сколько я понимаю, короля Джеймса
сбросили  в  конце  концов  из-за  спора,  который  затеяли с ним англичане,
защищая  семерых  нечестивых  прелатов.  Таким  образом,  хоть  часть народа
поддерживала  новую  власть  и  они  образовали  полк  под начальством графа
Ангюса,  наш  честный  друг  и  другие,  стоявшие  за чистоту веры и свободу
совести,  решили  не  принимать  участия  в  борьбе  с якобитами, прежде чем
выяснят,  что  у  них  на  уме, опасаясь, как бы не рухнуть на землю, словно
стена,  связанная  негашеною  известью,  или  как тот, кто уселся между двух
стульев.
     - Странное,  однако,  выбрали они место, - заметил Мортон, - где искать
свободы совести и чистоты веры.
     - Ах,  дорогой  сэр!  -  сказала  хозяйка.  - Дневной свет рождается на
востоке,  а духовный может родиться на севере, ибо что нам, слепым смертным,
ведомо?
     - И Берли поехал на север в поисках света? - спросил ее гость.
     - Вот  именно,  сэр,  и он видел самого Клеверза, которого теперь зовут
Данди.
     - Как!  -  вскричал  изумленный  Мортон.  -  Когда-то  я  готов  был бы
поклясться, что такая встреча должна одному из них стоить жизни!
     - Нет,  нет,  сэр;  в смутные времена, сколько я знаю, - сказала миссис
Мак-Люр,  -  случаются  внезапные  перемены:  Монтгомери,  и Фергюсон, и еще
многие  были  злейшими  врагами  короля Иакова, а теперь они на его стороне.
Так  вот,  Клеверз тепло встретил нашего друга и послал его посоветоваться с
лордом  Эвенделом.  Но  тут-то  между  ними  и вышел разрыв, потому что лорд
Эвендел  не  пожелал  его  видеть,  и  слышать,  и повести с ним разговор; и
теперь  он злится, и в бешенстве грозит отомстить лорду Эвенделу, и не хочет
ни  о  чем  слышать,  кроме как о том, чтобы сжечь его заживо или убить. Эти
припадки  гнева  -  они  еще  больше  растравляют  его ум и служат на пользу
врагу.
     - Врагу? Какому врагу? - переспросил Мортон.
     - Какому  врагу? Вы близко знакомы с Джоном Белфуром Берли и не знаете,
что  у  него  часто  бывают  жестокие  бои со злым духом? Вам не приходилось
видеть  его  в  одиночестве  с  Библией  в  руке  и  с обнаженным палашом на
коленях?  Вам  не  случалось спать с ним в одном помещении и слышать, как он
борется  в  своих сновидениях с кознями сатаны? Плохо же вы его знаете, если
видели  только  при  дневном свете, потому что никому не под силу были бы те
посещения  и  сражения,  которые  выпадают  на его долю. Я видела, как после
такой  борьбы  он  так  ослабел  и трясся, что его мог бы одолеть даже малый
ребенок,  а с волос на его лоб так текло, как никогда не течет с моей бедной
соломенной крыши даже после летнего ливня.
     Слушая  миссис  Мак-Люр, Мортон вспомнил, каким застал спящего Берли на
сеновале  в  Милнвуде,  рассказы  Кадди  о  том,  что он помешался, и слухи,
ходившие  среди  камеронцев,  которые  нередко  не  без гордости толковали о
душеспасительных  трудах  Берли  и  о  его  борьбе  с  врагом  человеческим.
Сопоставив  все  это,  он  пришел  к  выводу, что и сам Берли - жертва своих
иллюзий,  хотя,  наделенный  от  природы  умом  сильным и проницательным, не
только  скрывает  свои  суеверные  представления  от  тех, в чьих глазах они
могли  бы  набросить  тень  на  его умственные способности, но усилием воли,
доступным,  как  считают,  страдающим  эпилепсией,  в  состоянии задерживать
наступление  очередного  припадка,  пока  не  останется  в одиночестве или с
людьми,  во мнении которых эта одержимость может только его возвысить. Можно
было  предположить,  -  и  это  вытекало  из  рассказа миссис Мак-Люр, - что
оскорбленная  гордость,  разбитые  надежды  и неудачи той партии, которой он
служил  с  такой самозабвенной преданностью, усилили присущий ему фанатизм и
довели  его  до  временного  безумия.  Действительно,  в те странные времена
такие  люди,  как  сэр  Гарри  Уэйн, Гаррисон, Овертон и другие, находясь во
власти  самых диких и необузданных грез, на общественном поприще вели себя в
трудных   обстоятельствах   не   только   со  здравомыслием  и  мужеством  в
опасностях,  но  и  выказывали  при  этом поразительную силу ума и настоящую
доблесть.  Все  остальное, сказанное миссис Мак-Люр, укрепило Мортона в этих
выводах.
     - На  рассвете,  - сказала она, - пока не встали солдаты, моя маленькая
Пегги  поведет  вас  к  нашему  другу. Но вам придется переждать, пока минет
опасный  час,  как  это  он  сам  называет,  и только тогда входите к нему в
убежище.  Пегги  скажет,  когда  можно  будет  войти.  Она  хорошо знает его
повадки,  потому  что  уже давно носит ему кое-какие вещи, без которых он не
мог бы существовать.
     - Но где же тайник, в котором этот несчастный обрел для себя убежище?
     - О,  это  ужасное  место,  - ответила слепая старуха, - в таком месте,
наверное,  еще  не  скрывалось ни одно создание Божье. Оно называется Черная
пропасть  в Линклейтере - унылое место, но наш друг его любит больше других,
потому  что оно часто его спасало; я убеждена, он предпочел бы его хоромам с
коврами  и  пуховой  постелью.  Но  вы  сами  увидите. Много лет назад я там
побывала.  Я  была тогда глупой, проказливою девчонкой и не задумывалась над
тем,  что может из этого выйти. Не нужно ли вам чего-нибудь, сэр, перед тем,
как  вы  ляжете  отдыхать?  Ведь  вам  придется тронуться в путь, как только
забрезжит свет.
     - Нет, ничего не нужно, - ответил Мортон, и они расстались.
     Сотворив  на  ночь  молитву,  Мортон  бросился на кровать; в дремоте он
слышал  топот  коней,  когда  драгуны возвращались с объезда, и, истомленный
столькими треволнениями, тотчас крепко заснул.


                                Глава XLIII

                                             Они вошли в пещеру. Там во мгле
                                             Отверженный, сидевший на земле,
                                             Был в мрачное раздумье погружен

                                                                     Спенсер

     Едва  солнечные  лучи  осветили  верхушки  гор,  как  в  дверь скромной
комнаты,  где  ночевал  Мортон, слегка постучали и тоненький детский голосок
окликнул его:
     - Не угодно ли вам пойти к водопаду, пока не поднялись в доме?
     Он  вскочил  с  постели,  поспешно  оделся  и  вышел  к своей маленькой
провожатой.  Девочка  быстро скользила впереди него в сером тумане, нависшем
над  болотами  и  холмами.  Они  шли по диким местам, не по дороге, а просто
вверх  по  течению речки, не следуя, впрочем, за всеми ее извивами. Ландшафт
становился  все  более  пустынным  и  диким, и наконец с обеих сторон долины
остались лишь вереск да скалы.
     - Еще далеко? - спросил Мортон.
     - Около мили, - ответила девочка.
     - И ты часто пускаешься в это трудное путешествие, моя крошка?
     - Когда  бабушка  посылает  меня  к пропасти с молоком и другой едой, -
ответила Пегги.
     - А ты не боишься ходить одна по этой дикой дороге?
     - Что  вы,  сэр,  нисколько,  -  ответила провожатая, - никто не тронет
такую  маленькую,  да  и  бабушка  говорит, что нам нечего бояться, когда мы
творим доброе дело.
     "Защищена  невинностью,  как  тройною броней", - подумал Мортон и молча
пошел следом за ней.
     Вскоре  они  подошли  к  зарослям терна и ежевики, разросшимся там, где
некогда  были  дубы  и  березы.  Здесь  провожатая  Мортона круто свернула с
открытых  вересковых  полян  и  вывела  его  овечьей  тропой прямо к потоку.
Сиплый,  грозный  рев уже подготовил его к открывшейся перед ним картине, но
все  же  ее  нельзя  было  наблюдать  без  изумления  и  даже ужаса. Миновав
кустарник,  сквозь который проходила узкая извилистая тропа, Мортон оказался
наверху  плоской скалы, нависшей над пропастью глубиною не меньше ста футов;
темный  горный  поток  стремительно падал вниз и исчезал в глубокой, черной,
зияющей  бездне.  Глаз  тщетно  пытался  различить  место  его падения; взор
улавливал  только  полосу  отвесно  несущейся  пены,  проникнуть  дальше ему
мешали  выступы  громоздящихся  друг  на  друга утесов, окружавших водопад и
скрывавших  пучину,  куда  низвергались  его  разъяренные воды; еще ниже, на
расстоянии,  может  быть,  четверти  мили,  виднелся  вьющийся лентой поток,
выходивший  из  ущелья  на более ровное место. Но до этого места воды потока
скрывались  из  виду,  словно  над  ними  были  перекинуты  своды  пещеры, и
действительно,  крутые  и  нависшие  выступы скал, среди которых они во тьме
пробивали  себе  путь,  сближались  между  собою  и  почти  смыкались над их
течением.
     Пока  Мортон  созерцал  эту  картину  яростного безумия, стремившегося,
казалось,  укрыться  от  постороннего взора в окружающих рощах и расщелинах,
куда  низвергалась  вода,  его  спутница, стоявшая за ним на площадке скалы,
откуда  лучше  всего  был  виден  во  всем  своем  грозном  величии водопад,
потянула  его  за  рукав  и  что-то  ему сказала, чего он не мог расслышать;
наклонившись  к  ней,  он разобрал, как она говорила: "Слушайте, слушайте, -
это он!"
     Мортон  прислушался,  и из самой пропасти, в которую падали воды, среди
рева  и  грохота,  донеслись до него вскрики, вопли и даже отрывочные слова,
как  если  бы  терзаемый  демон  потока присоединял свои жалобы и стенания к
голосу его бушующих вод.
     - Нам  сюда,  -  сказала девочка, - сэр, если угодно, следуйте за мной,
но смотрите не оступитесь.
     Смело  и  проворно,  легким  и  привычным  движением она соскользнула с
площадки,  на  которой  стояла,  и,  пользуясь углублениями и едва заметными
выступами  в  скале,  начала  спускаться  по  ней прямо в пропасть. Крепкий,
смелый  и  ловкий, Мортон, не колеблясь, двинулся вслед за нею; но ему нужно
было  все  время  искать опору и для рук и для ног, так как при этом опасном
спуске  нельзя  было  обходиться  без  рук, - это и помешало ему смотреть по
сторонам.   Но  когда  они  спустились  футов  на  двадцать  и  до  водоема,
принимавшего  в себя водопад, оставалось еще футов шестьдесят или семьдесят,
его  провожатая  остановилась.  Оказавшись  снова  возле нее, он огляделся и
увидел,  что  их  положение  столь же романтично, сколь и опасно. Они стояли
теперь  почти  против  самого  водопада;  выше  их,  приблизительно  на одну
четверть  его  высоты,  находилась  верхняя  точка  пропасти,  в  которую  с
грохотом  устремлялся  водопад;  ниже,  на три четверти его высоты, виднелся
темный,  глубокий,  мятущийся  водоем,  принимавший  в  себя  его  воды. Обе
страшные  точки - та, откуда начиналось падение еще сплошной водной громады,
и  темная,  мрачная  пучина,  которая ее поглощала, - были теперь прямо пред
ним,  как  и вся стена вихрящейся пены, отрывающейся от первой из этих точек
и  клокочущей  и  кипящей  во второй. Они были так близко от величественного
потока,  что  их  осыпали  брызги  и  почти  оглушал  его  рев.  Но  рядом с
низвергающейся  водой,  в  каких-нибудь трех ярдах от водопада, через бездну
был  перекинут старый, разбитый бурями дуб, как будто случайно сюда упавший;
то был мост, ужасающе узкий и ненадежный.
     Верхушка  дерева  лежала  на  той  площадке,  где  стояли  Мортон и его
спутница;  нижняя  часть, комель, - на выступе скалы по ту