в  котором  варился  обед  для старухи и ее
единственной  служанки,  девочки  лет  двенадцати,  оповещал тонкою струйкой
пара,  что,  несмотря  на теперешнее богатство, Эли не сочла нужным улучшить
свой стол.
     Наконец    она   показалась,   и   ее   голова,   удостоившая   Мортона
величественным  кивком,  и  лицо,  в  котором  раздражительная брезгливость,
укоренившаяся  в  результате привычки и снисходительности домашних, боролась
с  природной сердечностью и добродушием, и чепец, и передник, и юбка в синюю
клетку  -  все было совершенно такое же, как у Эли в прежние времена; только
кружевная  наколка,  надетая наспех для гостя, да кое-какие мелкие украшения
отличали  миссис  Уилсон, пожизненную хозяйку Милнвуда, от домоправительницы
покойного владельца того же поместья.
     - Что  вам угодно от миссис Уилсон, сэр? Я миссис Уилсон, - таковы были
первые  слова,  обращенные  ею  к  Мортону,  так как пять минут, которые она
потратила  на  свой туалет, возвратили ей, как она полагала, право назваться
своим  славным  именем  и  поразить гостя ослепительным блеском. Переживания
Мортона,  взволнованного  и  воспоминаниями  о былом, и мыслями о настоящем,
так  его поглотили, что ему было бы нелегко ответить на вопрос Элисон даже в
том случае, если бы он знал, как отвечать.
     К  тому  же он заранее не придумал, за кого себя выдавать, скрывая свое
настоящее  имя,  и  это было добавочной причиной остаться безмолвным. Миссис
Уилсон с недоумением и даже тревогой в голосе повторила вопрос:
     - Что  вам  угодно  от  меня,  сэр? Вы сказали, что знали мистера Генри
Мортона?
     - Простите,  сударыня,  -  ответил  Генри,  -  но  я  говорил о Сайлесе
Мортоне.
     Лицо старой женщины вытянулось.
     - Значит,  вы  знали  его  отца, брата покойного Милнвуда? Но как же вы
могли  видеть  его  за  границей?  Он  возвратился домой, когда вас еще и на
свете  не  было.  А  я  думала, что вы сообщите мне новости о бедном мистере
Генри.
     - О  полковнике  Мортоне я слышал не раз от отца, - сказал Генри. - Что
же  касается его сына, то о нем я ничего или почти ничего не знаю; говорили,
что он погиб на чужбине во время переезда в Голландию.
     - Наверное,  так  и есть, - сказала со вздохом старушка, - и много слез
стоило  это  моим старым глазам. Его дядя, бедняжка, испустил дух, вспоминая
о  нем.  Он  как  раз давал мне подробные указания о хлебе, бренди и вине на
поминальном  обеде  после  его  похорон,  сколько раз нужно послать круговую
среди  собравшихся  (он и живой, и у самой могилы был человек благоразумный,
расчетливый,  предусмотрительный),  и  тогда-то  он  мне  сказал:  "Эли  (он
называл  меня  Эли, ведь мы давненько были знакомы), Эли, будьте бережливы и
храните  добро:  ведь  имя Мортонов из Милнвуда заглохло, как последний звук
старой  песни". И после этого он все слабел и слабел, и впал в забытье, и не
проронил  больше  ни слова, только один раз что-то пробормотал, а что - мы и
не  разобрали,  что-то  об  оплывшей свече, еще годной в дело. Он никогда не
мог смотреть на оплывшую свечку, а тут, как назло, она и была на столе.
     Пока  миссис  Уилсон  рассказывала  о последних минутах старого скряги,
Мортон  усердно  пытался  избавиться  от  настойчивого  любопытства  собаки,
которая,  оправившись  от  первого  изумления  и  оживив былые воспоминания,
после  длительного  обнюхивания  и  исследований,  начала с радостным визгом
кидаться и прыгать на незнакомца, угрожая разоблачить его в любую минуту.
     Наконец,   потеряв   терпение,   Мортон   не  удержался  и  раздраженно
воскликнул:
     - Прочь, Элфин! Прочь, сударь!
     - Вы  знаете,  как зовут нашу собаку? - сказала старая дама, пораженная
этим  внезапным  открытием. - Вы знаете, как зовут нашу собаку? А ведь имя у
нее   необычное.  И  она  вас  тоже  узнала,  -  продолжала  она  еще  более
взволнованным,  пронзительным  голосом.  -  Господи  Боже!  Да  ведь это мой
мальчик!
     Сказав  это,  бедная  женщина  повисла  на  шее  Мортона,  сжала  его в
объятиях,  начала  целовать,  словно  он  и  в  самом  деле  был ее сыном, и
заплакала  от  неудержимой  радости.  Отпираться было решительно невозможно,
даже если бы у него хватило на это духу. Он нежно обнял ее и сказал:
     - Да,  милая  Эли,  как видите, я жив и здоров, и благодарю вас за вашу
всегдашнюю  доброту,  как  прежнюю,  так  и нынешнюю. Я счастлив, что у меня
есть хоть один друг, приветствующий меня при возвращении на родину.
     - Друг!  -  воскликнула  Эли.  - У вас будет много друзей, потому что у
вас  будут  большие  деньги, голубчик, очень большие деньги! Дай Бог вам ими
получше  распорядиться! Но Господи Боже, - продолжала она, отстраняя Мортона
дрожащей  рукой и всматриваясь в его лицо, чтобы разглядеть с более удобного
для  нее  расстояния  следы, оставленные на нем не столько временем, сколько
страданиями,  -  но Господи Боже, вы очень, очень переменились, дорогой мой!
Лицо  у  вас  бледное,  глаза ввалились, а ваши румяные щеки стали темными и
загорели  от  солнца.  О,  проклятые  войны! Сколько красивых лиц они губят!
Когда  же вы приехали, голубчик? Где вы были? Что вы там делали? И почему ни
разу  не написали? Как случилось, что пошел слух о вашей гибели? И почему вы
вошли  в  свой собственный дом тайком, выдавая себя за чужого, и так удивили
вашу бедную, старую Эли? - заключила она, улыбаясь сквозь слезы.
     Прошло  некоторое  время,  прежде  чем  улеглось волнение Мортона, и он
начал  рассказывать  доброй  старушке  историю  последних  десяти  лет своей
жизни. Эту историю мы сообщим читателю в следующей главе.


                                  Глава XL

                                                       Он Омерлеем звался,
                                          Но стал он другом Ричарда, и нынче
                                          Его зовите Рутландом, миледи.

                                                                 "Ричард II"

     Они  перешли  из  кухни  в  устланную  тростниковыми  циновками комнату
миссис  Уилсон,  в которой она жила, будучи домоправительницей, и из которой
не  пожелала переселиться. Здесь, сказала миссис Уилсон, нет опасного для ее
ревматизма  сквозняка,  как  в  столовой, и здесь ей удобнее, чем в кабинете
покойного  славного  Милнвуда,  где  ее  навещали  бы печальные мысли; а что
касается  большой  дубовой  гостиной,  то  ее  открывают только затем, чтобы
проветрить,  вымыть  и  вытереть пыль, как это всегда делалось у них в доме,
да еще, пожалуй, в самые торжественные праздники.
     Итак,  они устроились в комнате миссис Уилсон среди горшков с соленьями
и  вареньями  всех  сортов  и  всех  видов, которые бывшая домоправительница
продолжала  по  привычке  заготавливать  на зиму, хотя ни она, ни кто другой
никогда не притрагивались ко всей этой снеди.
     Приспосабливая  свой  рассказ  к уровню понимания слушательницы, Мортон
коротко  сообщил  ей о гибели корабля вместе со всем экипажем и пассажирами,
кроме  двух-трех простых матросов, которые заранее припасли себе лодку и уже
собрались  отвалить от судна, когда он спрыгнул к ним с палубы и неожиданно,
вопреки  их желанию, навязался им в спутники. Высадившись во Флиссингене, он
встретился  по  счастливой  случайности  с одним пожилым офицером, служившим
когда-то  вместе  с  его  отцом.  Воздержавшись  по  совету этого офицера от
немедленного  отъезда  в Гаагу, он отослал имевшиеся у него рекомендательные
письма ко двору штатгальтера.
     "Наш   принц,  -  сказал  ему  старый  военный,  -  пока  еще  вынужден
поддерживать  добрые  отношения  со  своим  тестем,  а также с вашим королем
Карлом,  и  если  вы явитесь к нему как изгнанник из Шотландии, он не сможет
оказать  вам  поддержку.  Поэтому  ждите  его  приказаний  и  не  проявляйте
настойчивости;   соблюдайте   величайшую   осторожность,  живите  уединенно,
скрывайтесь  под  другим именем, избегайте общества беглецов из Британии, и,
поверьте мне, вам не придется раскаиваться в вашем благоразумии".
     Старый  приятель  Сайлеса Мортона оказался прав. Прошло немало времени,
прежде  чем принц Оранский, путешествуя по Объединенным провинциям, прибыл в
тот  город,  где,  томясь  неизвестностью и своим вынужденным инкогнито, все
еще  проживал Мортон. Ему была назначена частная аудиенция, во время которой
принц  отозвался  с  большой  похвалой  о  его  уме,  осторожности и широких
взглядах на борьбу партий в его отечестве, их задачи и принципы.
     "Я  охотно  оставил  бы вас при себе, - заявил Вильгельм, - но это было
бы  оскорблением  Англии.  Кое-что  я  для  вас  все-таки  сделаю, и этим вы
обязаны  как высказанным вами суждениям, так и представленным рекомендациям.
Вот  временное  назначение в швейцарский полк, стоящий гарнизоном в одной из
отдаленных  провинций,  где  вы  едва  ли встретите своих земляков. Будьте и
впредь  капитаном  Мелвилом  и  не  упоминайте  имени Мортона до наступления
лучших дней".
     - Так  началась  моя  служба,  -  продолжал  рассказывать Мортон. - Мои
заслуги   не   раз,   по   различным  поводам,  отмечались  его  королевским
высочеством,  пока  он не высадился в Британии и не принес нам долгожданного
избавления.  Его приказ сохранять инкогнито объясняет, почему я не подавал о
себе  вестей  моим  немногим  шотландским  друзьям. Я нисколько не удивляюсь
слуху  о  моей  смерти, принимая во внимание кораблекрушение и еще то, что я
так  и  не  воспользовался  переводными векселями, которые получил благодаря
щедрости  некоторых  друзей,  -  а это обстоятельство, в свою очередь, также
косвенно подтверждало известие о моей гибели.
     - Но,  дорогой  мой,  -  спросила  миссис  Уилсон,  - неужели при дворе
принца  Оранского  не  нашлось  шотландцев,  которые узнали бы вас? Я всегда
думала, что Мортонов из Милнвуда знают до всей стране.
     - Меня  умышленно  отправили  служить  подальше  от  больших городов, -
сказал  в  ответ  Мортон,  - где я находился довольно долгое время, так что,
кроме  вас,  Эли,  с  вашей  любовью  и  добротой, едва ли кто-нибудь мог бы
узнать юношу Мортона в теперешнем генерал-майоре Мелвиле.
     - Мелвил  -  девичье  имя  вашей  покойной  матушки,  -  сказала миссис
Уилсон,  -  но имя Мортонов все же приятнее для моих старых ушей. И когда вы
вступите  во  владение  вашим  имением,  вам придется вернуть себе и прежнее
имя, и прежний титул.
     - Я  не  склонен  торопиться  ни  с  тем, ни с другим, Эли, у меня есть
причины  скрывать  еще некоторое время мое существование от всех, кроме вас.
Ну а что касается управления Милнвудом, то оно в хороших руках.
     - В  хороших  руках, голубчик, - повторила вслед за ним Эли, - неужели,
говоря  это, вы думаете обо мне? И арендная плата, и усадебная земля - сущие
мучения  для  меня!  И  все  же я нипочем не захотела нанять помощника, хотя
Уилли  Мак-Трикит,  стряпчий, и так и этак навязывался и лебезил. Но я кошка
слишком  старая,  чтобы кидаться на соломинку, когда мне ее подсовывают: ему
так  и  не  удалось меня обойти, как он обошел многих других. И потом, я все
время  надеялась, что вы все-таки вернетесь домой; вот я и сидела на каше да
молочном  супе и берегла добро, как делала, бывало, при жизни вашего бедного
дяди.  И  для  меня  будет  истинным  счастьем смотреть, как вы богатеете да
ловко  управляетесь  с  вашим  имуществом. Вы, верно, научились этому делу в
Голландии  -  ведь  они,  говорят,  бережливый народ, но вам все же придется
держать  дом чуточку побогаче, чем держал его старый бедный Милнвуд. И еще я
советовала  бы  вам  кушать  мясное,  пусть  даже  три  раза в неделю, - это
освобождает желудок от ветров.
     - Обо  всем  этом  мы  когда-нибудь  еще  вдоволь  поговорим,  - сказал
Мортон,   пораженный   редкостным   великодушием,   уживавшимся   в   Эли  с
отвратительной   скаредностью,  а  также  странным  противоречием  между  ее
страстью  копить  и ее бескорыстием. - Должен сказать, - продолжал Мортон, -
что  я  прибыл  сюда  всего  на  несколько  дней  с  особым  и весьма важным
поручением  от  правительства,  и  потому,  Эли, ни слова о том, что вы меня
видели.  Когда-нибудь  после  я  вам  подробно  сообщу  о  моих  замыслах  и
намерениях.
     - Пусть  будет по-вашему, радость моя; я не хуже других умею молчать, и
старый  славный  Милнвуд  хорошо  знал  это  и  рассказал,  где  хранит свои
денежки,  а  люди обычно это таят как только могут. Но пойдемте, голубчик, я
покажу  вам  наш  дубовый  зал,  и  вы  увидите,  как он прибран, - словно я
ожидала  вас со дня на день. Я никого туда не пускала и все делала там сама,
своими  собственными  руками. Это было для меня даже некоторым развлечением,
хотя  глаза  мои  наполнялись  слезами и я не раз говорила себе: чего ради я
вожусь   с  решеткою  на  камине,  с  коврами,  с  подушками  да  с  медными
подсвечниками  -  а  их там немало, - ведь те, кому это принадлежит, никогда
уже не вернутся домой.
     - С  этими  словами  она  повела  его  в  свое  святая  святых, которое
ежедневно  убирала и чистила, так как это было для нее делом чести и отрадою
сердца.  Мортон,  войдя  следом за ней в эту комнату, получил выговор за то,
что  "не  вытер  сапог", и это доказывало, что Эли все еще не утратила своей
привычки  повелевать.  Оказавшись  в  дубовом зале, он не мог не вспомнить о
чувстве  благоговейного  страха,  с  которым  вступал  сюда  мальчиком в тех
редких  случаях,  когда  получал  на  это  милостивое  соизволение Эли. В те
времена  он  считал,  что  такого  большого зала нигде не найти, разве что в
царских  чертогах.  Нетрудно представить себе, что стулья с вышитыми шерстью
сиденьями,  короткими ножками из черного дерева и высокими спинками утратили
в  его  глазах  прежнее  обаяние, широкая медная доска перед камином и щипцы
для  помешивания  углей  лишились  былого великолепия, что зеленые шерстяные
ковры  не  были  похожи  на  шедевры  аррасского  станка  и  что вся комната
показалась  ему  темной, угрюмой и безотрадной. Тут можно было увидеть и два
хорошо   знакомых   ему  портрета  -  карикатурное  противопоставление  двух
братьев,  столь же непохожих, как те, о которых говорил Гамлет. Эти портреты
пробудили  в  Мортоне  множество  мыслей  и  чувств.  Один представлял собою
изображение  его  отца,  во  весь  рост, в полном боевом вооружении, в позе,
говорившей  о его решительном характере; второй изображал его дядю в бархате
и  парче,  и  казалось, будто он стыдился своей собственной роскоши, которой
был целиком обязан щедрости живописца.
     - Странная  это  была  причуда,  -  сказала  Эли, - обрядить почтенного
старика  в  дорогой,  роскошный костюм, которого он никогда не носил, вместо
мягкого серого домотканого платья с узким кантом на вороте.
     В  глубине  души  Мортон  вполне  разделял  ее  мнение,  так как костюм
джентльмена   так   же  мало  подходил  к  неуклюжей  фигуре  его  покойного
родственника,  как  выражение  прямоты  и  благородства - к его лицу жалкого
скряги.
     Посетив   гордость   Эли   -   дубовый   зал,   Мортон  покинул  старую
домоправительницу,  чтобы  побывать в соседнем лесу, где у него издавна были
заветные   уголки,   а  миссис  Уилсон,  воспользовавшись  его  отсутствием,
принялась  собственными  руками  стряпать  добавочное блюдо к обеду, который
она  приготовила  для  себя.  Это  обстоятельство, само по себе нисколько не
примечательное,  стоило  между  тем жизни одной из милнвудских кур, которая,
не  случись события столь исключительной важности, как приезд Генри Мортона,
кудахтала  бы  до  преклонного  возраста,  прежде  чем Эли могла бы решиться
зарезать  ее и съесть. Во время обеда вспоминали о прошлом, и Эли говорила о
своих  планах  на  будущее,  причем  она  нисколько  не  сомневалась, что ее
молодой   господин   будет   вести   хозяйство   с   той   же  благоразумной
расчетливостью,  с  какою вел его старый; себе же она отводила роль искусной
и  опытной  домоправительницы.  Мортон предоставил милой старушке видеть сны
наяву  и  строить  воздушные  замки,  не  сообщая  ей пока о своем намерении
возвратиться на континент и остаться там навсегда.
     Затем  он  снял  с  себя  военный  костюм, который мог помешать ему при
розысках  Берли,  и  надел  серый камзол и плащ, которые носил прежде, когда
жил  в  Милнвуде; они сохранились у миссис Уилсон в ореховом сундуке, откуда
она  их  иногда  вынимала,  чтобы  тщательно  вычистить и проветрить. Мортон
оставил  при  себе шпагу и пистолеты, так как в те беспокойные времена редко
пускались в путь без оружия.
     Когда  он  появился  пред миссис Уилсон в этом наряде, она прежде всего
обрадовалась,  что  "это платье ему как раз впору", и хотя он не пополнел, -
продолжала  она,  - все же выглядит более мужественным, чем тогда, когда его
увезли из Милнвуда.
     Потом  она  заговорила  о  том,  что  выгодно  сохранять старое платье,
которое  она называла "заготовкой для нового", и пустилась в длинный рассказ
о  бархатном  плаще  покойного  Милнвуда,  превращенном  сначала в камзол, а
затем  в  пару  штанов;  и  все  эти  вещи неизменно казались, по ее словам,
всякий   раз   совсем   новыми,  -  но  в  этот  момент  Мортон  прервал  ее
повествование о метаморфозах бархатного плаща, заявив, что пора прощаться.
     Он очень ее огорчил, сказав, что должен ехать сегодня же.
     - Но  куда  же  вы направляетесь? И что собираетесь делать? И почему не
хотите  провести  ночь  в своем собственном доме, после того как столько лет
не спали под его крышей?
     - Я  знаю,  что это нехорошо, милая Эли, но я должен ехать. Потому-то я
и  хотел  скрыть  от  вас,  кто я такой; я ведь знал, что вы не так-то легко
меня отпустите.
     - Куда  же вы едете? - спросила Эли еще раз. - Видал ли кто такого, как
вы: заехал на минутку и опять улетает, словно стрела, выпущенная из лука!
     - Так  нужно,  Эли.  Сейчас я еду к Нийлу Блейну в "Приют волынщика", -
ответил Мортон. - Как вы думаете, смогу ли я там заночевать?
     - Заночевать?  Конечно,  сможете, - сказала Эли, - и к тому же с вас за
это  хорошенько сдерут. Могу только одно сказать - вы потеряли в чужих краях
всякий  рассудок;  подумать  только,  платить  деньги  за ужин и за постель,
когда  и  то,  и другое можно получить даром, и вам еще скажут спасибо, если
вы примете приглашение!
     - Уверяю   вас,   Эли,   -  сказал  Мортон,  желая  положить  конец  ее
настойчивым  уговорам,  -  это  очень  важное  дело: оно может доставить мне
много выгод и не угрожает ни малейшим ущербом.
     - Не  возьму  в толк, как это так, если вы начинаете с того, что готовы
выбросить  на  свой  ужин,  может, два добрых шотландских шиллинга; впрочем,
молодые  люди  надеются  добыть  деньги,  швыряя  их  без всякого счету. Мой
бедный  старый  хозяин вел себя куда вернее и никогда с ними не расставался,
коль скоро они попадали в его карман.
     Настояв  на  своем,  Мортон попрощался с бедной Эли и, вскочив в седло,
направился  в  расположенный  невдалеке  городок.  Предварительно  он взял с
миссис  Уилсон  торжественное  обещание  не обмолвиться о его возвращении ни
единым словом, пока она снова не увидит его или о нем не услышит.
     "Я  вовсе не расточителен, - думал он, медленно продвигаясь к городу, -
но  если  б  я поселился с верною Эли, как она об этом мечтает, то не прошло
бы   недели,   как  моя  нерасчетливость  разбила  бы  сердце  этой  славной
старушки".


                                 Глава XLI

                                                             А где ж хозяин,
                                                Как вы мне обещали? Я всегда
                                                С хозяином беседую охотно

                                                   "Путешествие влюбленного"

     Мортон  без  приключений  добрался до городка и остановился в трактире.
По  дороге  он  не  раз возвращался к мысли о том, как бы платье, которое он