щественной  жизни,  почувствовал  себя  свободным  от
тяжелого  бремени,  которое  постоянно  его  угнетало.  По отношению к своей
дальнейшей  судьбе  он  уподобился  теперь  тому  всаднику,  который  бросил
поводья  на  шею  коня  и,  отдавшись  таким  образом на волю обстоятельств,
освободился,  по  крайней  мере,  от  необходимости  пытаться их направлять.
Таковы были настроения Мортона во время этой вынужденной поездки.
     Между  тем  численность  их  отряда  непрерывно росла, так как к ним со
всех  сторон  подходили  отдельные кавалерийские группы. Почти каждая из них
вела  с  собою  несчастных,  попавших  в  их  руки.  Наконец  они  подошли к
Эдинбургу.
     - Наш  Тайный Совет, - сказал Клеверхауз, - очевидно, чтобы подчеркнуть
свой  недавний  страх  шумными  торжествами, постановил устроить нечто вроде
триумфального  въезда  с  участием  нас,  победителей,  и  наших пленных. Не
будучи  охотником до подобных зрелищ, я предпочитаю уклониться от своей роли
и одновременно освободить вас от вашей.
     Сказав   это,   он   передал   команду   над   полком   Аллану  (теперь
подполковнику)  и,  повернув  коня  в  переулок,  въехал  в  город  вместе с
Мортоном  и двумя-тремя слугами. Прибыв к себе - он обычно жил в Кэнонгейте,
-  Клеверхауз  проводил  своего  пленника в небольшую комнату, напомнив ему,
что в соответствии с данным словом он обязан находиться здесь неотлучно.
     Проведя  приблизительно  четверть  часа  в размышлениях о превратностях
последнего  периода своей жизни, Мортон услышал доносившийся снизу, с улицы,
оглушительный  шум  и  подошел к окну. Звуки труб, грохот барабанов и литавр
вместе  с  криками  и  воем  толпы возвестили ему, что королевская кавалерия
торжественно  входит  в  город,  как  об  этом говорил Клеверхауз. Городские
власти  в  сопровождении стражи с алебардами встретили победителей у ворот и
теперь  двигались  во  главе  общего  шествия.  Следом  за ними пронесли две
головы,  надетые  на  длинные пики; перед каждой из этих забрызганных кровью
голов  несли  руки  изрубленных  на  куски  страдальцев;  те,  кто  их  нес,
издевательства  ради,  то  и дело сближали их между собой в жесте мольбы или
молитвы.  Это  были окровавленные останки двух проповедников, павших в битве
у   Босуэлского  моста.  Проследовала  телега  с  помощником  палача  вместо
возницы;  на  ней  находились Мак-Брайер и еще двое пленных, очевидно, также
священники.  Они  ехали  с  непокрытыми  головами  и были закованы в тяжелые
кандалы,  но  смотрели  на  окружающих  скорее  с  выражением торжества, чем
страха  или  уныния. Казалось, будто они совершенно бесчувственны и к судьбе
павших  товарищей,  о  которой наглядно говорили кровавые трофеи у них перед
глазами, и к предстоящей им самим казни, предвещаемой всем, что они видели.
     За   этими  пленными,  выставленными  на  позор  и  осмеяние  зрителей,
показался   кавалерийский  отряд;  солдаты  размахивали  клинками,  наполняя
просторную   улицу  возгласами  и  криками,  подхваченными  воплями  и  воем
беснующейся   толпы,   которая   в   любом   крупном  городе  рада  орать  и
неистовствовать  на  подобных  сборищах.  В  хвосте, за солдатами, двигалась
основная  масса  пленных, впереди которой находились некоторые из их вождей,
подвергавшиеся   всевозможным  оскорблениям  и  издевательствам.  Иные  были
привязаны  к  седлу  задом  наперед  и ехали лицом к хвосту лошади, другие -
прикованы  к  длинным железным брусьям, которые им самим надо было держать в
руках,  подобно  испанским  галерникам,  направляющимся  в  тот порт, где им
предстоит  взойти  на  корабль*.  Головы погибших вождей несли с улюлюканьем
впереди  тех,  кто  остался  в  живых,  -  иные на пиках и алебардах, иные в
мешках,  на  которых  были намалеваны имена павших. Таков был авангард этого
жуткого  шествия  пленных, обреченных, по-видимому, на смерть, хотя на них и
не  было  сан-бенито,  как  на  еретиках,  осужденных  святой инквизицией на
аутодафе.
     ______________
     *  Дэвид  Хэкстон  из  Рэтилета, раненный и взятый в плен в схватке при
Эрс-моссе,  в  которой  пал  знаменитый  Камерон, при въезде в Эдинбург, "по
приказу  Тайного  совета,  был встречен городскими властями у Речных ворот и
посажен  на  непокрытый круп лошади лицом к хвосту. Трех других пленных вели
прикованными  к  одному железному брусу. Так они шли по улице, причем голову
мистера Камерона несли впереди них на алебарде". (Прим. автора.)

     За  ними  шла  безвестная  толпа  пленных  повстанцев  в  несколько сот
человек;  некоторые, несмотря на постигшие их несчастья, сохраняли веру в то
дело,  за  которое  пострадали,  и  были  готовы  как  будто доказать это на
эшафоте,   другие   были  мертвенно-бледны,  унылы,  растерянны  и,  видимо,
задавались  вопросом,  разумно  ли  было  отдавать  себя  делу,  от которого
отшатнулось  само провидение; они поглядывали по сторонам, высматривая, куда
бы   можно   было   бежать   и   спастись   от   роковых  последствий  своей
опрометчивости.  Попадались  среди них и такие, которые, очевидно, не были в
состоянии  ни составить себе мнения об этом предмете, ни испытывать надежду,
уверенность  или  страх;  истомленные жаждой и усталостью, они брели, словно
быки,  подгоняемые  погонщиками,  равнодушные  ко  всему, кроме того, что их
мучило  в данный момент, не отдавая себе отчета, гонят ли их на бойню или на
пастбище.  Этих  несчастных  с  обеих  сторон  охраняли цепи солдат. Шествие
замыкалось  главными  силами  кавалерии.  Звуки военной музыки, отражаясь от
высоких  домов  по  обеим  сторонам  улицы, смешивались с победными песнями,
ликующими возгласами солдат и дикими воплями городской черни.
     Глядя  на  это ужасное зрелище, узнавая среди окровавленных, несчастных
и  измученных  живых страдальцев лица, которые он часто видел во время этого
кратковременного  восстания,  Мортон  почувствовал,  как  у  него болезненно
сжалось  сердце.  Потрясенный и подавленный, опустился он в кресло; из этого
состояния его вывел голос верного Кадди.
     - Спаси  нас  Господи,  сэр,  -  бормотал  невнятно  бедняга;  его зубы
щелкали,  как  щипцы  для орехов, волосы поднялись дыбом, как щетина кабана,
лицо  мертвенно-бледно.  -  Спаси  нас  Господи,  сэр! Нам велено немедленно
предстать  пред  Советом!  О, Господи! Зачем им такой бедняга, как я? Их там
столько  - знатных и важных лордов! И тут еще матушка притащилась из Глазго,
чтобы  посмотреть,  как  я  буду  ратовать - так она это зовет - за истинную
веру,  то  есть  как  я стану признаваться во всем и буду за это повешен. Но
черта  с  два,  не  сделать им из меня дурака, коль я могу придумать кое-что
получше!  А вот и сам Клеверхауз! Господи, спаси нас и помилуй, говорю я еще
раз!
     - Вам   нужно  немедленно  ехать  в  Совет,  мистер  Мортон,  -  сказал
Клеверхауз,  вошедший в комнату в тот момент, когда Кадди кончал говорить. -
Ваш  слуга также должен отправиться с вами. Вы можете не тревожиться о своей
судьбе.   Впрочем,   предупреждаю:   вам   придется   увидеть  нечто  весьма
неприятное,  такое,  от  чего  я  бы  вас охотно избавил. Моя карета готова.
Едем?
     Нетрудно  себе представить, что Мортон не осмелился отказаться от этого
предложения, как бы мало удовольствия оно ни сулило.
     - Могу  вам  сообщить,  - продолжал Клеверхауз, когда они спускались по
лестнице,  -  что  вы отделаетесь, в общем, легко, и ваш слуга тоже, лишь бы
он сумел придержать язык за зубами.
     Услышав эти слова, Кадди пришел в восторг.
     - Ну  нет!  За  меня  можете  не беспокоиться, - сказал он, - разве что
матушка вмешается в это дело.
     В  этот  момент  в  плечо  бедного  Кадди вцепилась старая Моз, которой
удалось пробраться в прихожую.
     - Ах,  дорогой  мой,  голубчик мой! - воскликнула она, вешаясь Кадди на
шею.  - Я радостна и горда, полна скорби и смиренна, и все в одно время, ибо
я  вижу  сына  моего, идущего горделиво ратовать перед Советом устами своими
за истину, как он ратовал за нее с оружием в руках на поле сражения.
     - Тише,  матушка,  тише!  - нетерпеливо закричал Кадди. - Что вы, с ума
сошли,  что  ли!  Время  ли  говорить  о  таких  вещах? Повторяю, не стану я
ратовать  ни  за  что.  Я  уже  разговаривал с мистером Паундтекстом и приму
декларацию,  или  как  они там ее называют, и если мы это сделаем, то только
останемся  в  выигрыше,  он  отвечает  за  себя  и  за своих прихожан, такой
священник  -  как  раз  по мне. И ничего не хочу слышать о ваших проповедях,
которые кончаются псалмом на Сенном рынке.
     - О  Кадди,  мальчик  мой,  что станет со мною, если они сгубят тебя! -
воскликнула  старая  Моз,  не  зная,  о  чем  следует  заботиться  больше: о
спасении  души  своего  сына  или  о  спасении  его тела. - Но только помни,
дитятко  мое ненаглядное, что ты сражался за веру, и не допусти, чтобы страх
утратить  здешнюю  жизнь  заставил  тебя  отречься  от  твоей  благочестивой
борьбы.
     - Ах,   милая  матушка,  -  отвечал  Кадди,  -  сражался  я  более  чем
достаточно,  с  меня  довольно,  и, говоря по правде, я устал от этого дела.
Навидался  я  всякого  оружия и всяких доспехов: и мушкетов, и пистолетов, и
курток  из  буйволовой  кожи,  и разного снаряжения, и ничего я так не хочу,
как  снова  взяться  за  плуг.  Не  знаю,  что  могло  бы заставить человека
сражаться  (то  есть  если  он  не  рассердится),  разве что страх, что тебя
вздернут или убьют, если ты повернешься спиной.
     - Но,  дорогой  Кадди,  -  продолжала  настаивать Моз, - а твои брачные
одежды? Ах, голубчик, не оскверни своих брачных одежд!
     - Послушайте,  матушка,  разве  вам  невдомек,  что меня дожидаются? За
меня  не  тревожьтесь,  -  я знаю получше вашего, что надобно делать, потому
что вы несете что-то о браке, а дело идет о том, чтобы не попасть в петлю.
     Сказав  это,  он  вырвался  из  материнских  объятий и попросил солдат,
которые  были  к  нему  приставлены,  доставить его возможно скорее в Совет.
Клеверхауз и Мортон и без того уже его ожидали.


                                Глава XXXVI

                                                    Мой край родной, прощай!

                                                                 Лорд Байрон

     Тайный  Совет  Шотландии, со времени объединения королевств практически
ставший  верховным  судилищем  этой  страны,  являясь  вместе с тем и высшим
органом   исполнительной  власти,  собрался  в  старинном  готическом  зале,
примыкающем  к  зданию  парламента  в  Эдинбурге. Когда генерал Грэм вошел в
этот  зал  и занял свое место за столом среди членов Совета, все было готово
к открытию заседания.
     - Сегодня   вы   доставили   нам,   генерал,   немало  дичи,  -  сказал
председательствующий  в  Совете  важный  сановник.  -  Здесь  и  трус, чтобы
признаться  во всем, здесь и задорный боевой петушок, который будет отчаянно
защищаться, а как, генерал, прикажете называть третьего?
     - Отбрасывая  иносказания,  я  попросил  бы  вашу светлость назвать его
человеком, в котором я лично принимаю участие.
     - И  вдобавок  -  вигом? - заметил сановник, высовывая язык, и без того
слишком   толстый,   чтобы   помещаться  во  рту,  и  скривив  свое  грубое,
отталкивающее лицо в усмешке, которая как нельзя больше к нему подходила.
     - Если  ваша  светлость  на  этом  настаивает, то и вигом, каковым ваша
светлость  также изволили быть в тысяча шестьсот сорок первом году, - сказал
Клеверхауз с обычной для него невозмутимой учтивостью.
     - Ага, герцог, попались! - пошутил один из членов Совета.
     - Да,  да...  -  ответил  герцог,  смеясь. - Впрочем, после Драмклога с
нашим  генералом  нельзя  разговаривать. Ну что же, начнем, пожалуй. Введите
арестованных, а вы, господин секретарь, огласите протокол.
     Секретарь  прочитал  документ,  в  котором говорилось, что генерал Грэм
Клеверхауз  и  лорд  Эвендел  берут  на себя поручительство в том, что Генри
Мортон-младший  из  Милнвуда  уедет  за  границу  и будет оставаться в чужих
краях  до  тех  пор,  пока  не  последует  изъявление  воли  его величества,
принимая  во  внимание,  что  вышепоименованный  Генри  Мортон  участвовал в
последнем   восстании.   В   случае   нарушения   названным  Генри  Мортоном
вышеозначенного  условия его поручители уплачивают по десяти тысяч меркое, а
сам виновный подлежит смертной казни.
     - Принимаете  ли  вы  на  этих  условиях  королевскую  милость,  мистер
Мортон? - спросил герцог Лодердейл, председательствовавший в Совете.
     - Мне ничего иного не остается, милорд, - ответил Мортон.
     - В таком случае потрудитесь подписать протокол.
     Мортон  молча  подписал  протокол,  хорошо понимая, что с ним поступили
исключительно мягко, если учесть обстоятельства его дела.
     Мак-Брайер,  которого  в  этот самый момент внесли привязанным к стулу,
так  как  от  слабости  он не мог стоять на ногах, увидев, что Мортон ставит
свою подпись под какой-то бумагой, решил, что это акт отречения.
     - Он  довершил  свою  измену  нашему  делу,  он  признал бренную власть
земного  тирана!  -  воскликнул  он,  тяжко  вздыхая. - Закатившаяся звезда!
Закатившаяся звезда!
     - Помолчите,  сударь,  -  сказал герцог, - и приберегите дыхание, чтобы
дуть  на  собственную похлебку; вы ее найдете чертовски горячей, обещаю вам.
Позвать  сюда  того  парня,  в  котором  есть, как кажется, крупица здравого
смысла. Перескочит канаву одна овца - за ней пойдут и другие.
     Ввели  Кадди;  он  не  был  связан, но его сопровождали два стражника с
алебардами.  Кадди подвели к столу, рядом с которым сидел Эфраим Мак-Брайер.
В  умоляющем  взоре  бедного  парня,  устремленном  на  сидящих за судейским
столом,  можно  было  прочитать  ужас, внушаемый ему могущественными людьми,
пред  которыми  он  предстал,  сострадание  к товарищам по несчастью и страх
перед   грозившим   ему  наказанием.  Неуклюже,  по-деревенски,  он  отвесил
множество  подобострастных  поклонов и замер в ожидании грозившей обрушиться
на него бури.
     "Находились  ли  вы на поле сражения у Босуэлского моста?" - последовал
первый вопрос, прогремевший в его ушах.
     Кадди   собрался  было  отвечать  отрицательно,  но,  подумав  немного,
сообразил,  что  если  он  будет  изобличен  во  лжи,  то это обойдется ему,
пожалуй, недешево; поэтому он с чисто каледонской уклончивостью ответил:
     - Не могу сказать точно, может, и был.
     - Отвечай прямо, мошенник, был или не был? Ты же знаешь, что был.
     - Не мне возражать вашей светлости, - ответил на это Кадди.
     - Я  спрашиваю  еще  раз, были ли вы на Босуэлском мосту? Да или нет? -
сказал герцог, теряя терпение.
     - Дорогой  сэр,  -  продолжал  упорствовать  Кадди,  - разве удержишь в
памяти, где ты побывал за свою жизнь?
     - Говори,  негодяй! - вскричал генерал Дэлзэл. - Или я вышибу тебе зубы
эфесом  вот этой шпаги! Неужели ты думаешь, что мы будем топтаться на месте,
хитрить и возиться с тобой целый день, как борзые, выслеживающие зайца?*
     ______________
     *  Передают,  что  генерал  во  время  допроса ударил одного из пленных
вигов  эфесом  своей  шпаги, и притом так сильно, что у того хлынула из носу
кровь.  Этот  бесчеловечный  поступок  был  вызван  якобы  словами пленника,
бросившего  в лицо этому надменному старому воину, что он зверь из Московии,
привыкший  жарить  живьем  людей.  Дэлзэл  долгое время находился на русской
службе,  которая  в  то  время  отнюдь  не  была  школой  гуманности. (Прим.
автора.)

     - Когда  так,  -  сказал  Кадди,  - раз вам хочется этого, пишите: я не
отрицаю, что побывал в этом месте.
     - Итак,  - сказал герцог, - как вы считаете, является ли участие в этой
битве государственным преступлением?
     - Как  же  мне  высказать свое мнение, сударь, - ответил осмотрительный
пленник,  -  если  дело  идет  о  том, быть ли мне вздернутым или нет? Но не
думаю, чтобы это было хоть чуточку лучше.
     - Лучше, чем что?
     - Чем  преступление,  как  изволит  говорить  ваша светлость, - ответил
Кадди.
     - Вот  это  называется говорить дело, - заявил его светлость. - Были бы
вы  довольны,  если бы король даровал вам милость и прощение за ваше участие
в  мятеже  при условии, что отныне вы станете посещать церковь и молиться за
короля?
     - С   удовольствием,   сэр,  -  ответил  не  слишком  твердый  в  своих
убеждениях  Кадди,  -  и  готов  выпить  в придачу за его здоровье, если эль
будет хороший.
     - Каков!  -  заметил герцог. - Вот это малый сговорчивый. Что же довело
тебя до этой беды, приятель?
     - Дурной  пример,  сэр, - отвечал Кадди, - и еще виновата, с позволения
вашей светлости, моя старая, выжившая из ума матушка.
     - Ну,  Бог  с тобою, приятель, - ответил на это герцог, - остерегайся в
будущем  дурного  совета.  Мне  сдается,  что ты не таков, чтобы изменить по
собственному   почину.   Записать   в  протокол,  что  он  освобождается  от
наказания. Поднесите поближе этого негодяя на стуле.
     Мак-Брайера  перенесли  на  то место, где обычно ставили подсудимых для
допроса.
     - Находились  ли  вы на поле сражения у Босуэлского моста? - последовал
тот же вопрос, что был задан и Кадди.
     - Находился, - ответил пленник смелым и решительным тоном.
     - Вы были вооружены?
     - Нет,  не  был,  я  присутствовал в качестве проповедника слова Божия,
чтобы ободрять тех, кто обнажил меч в защиту дела Господня.
     - Иными  словами, чтобы помогать мятежникам и их подстрекать? - спросил
герцог.
     - Ты сказал истинно, - ответил на это пленник.
     - Хорошо,  - продолжал допрашивающий. - Нам желательно знать, видели ли
вы среди мятежников Джона Белфура Берли? Вы его, надо полагать, знаете?
     - Возношу   свою   благодарность  Господу,  что  знаю  его,  -  ответил
Мак-Брайер, - он ревностный и истинно верующий христианин.
     - А  где  и когда вы видели в последний раз эту благочестивую личность?
- последовал новый вопрос.
     - Я  здесь,  чтобы  отвечать  за  себя,  -  заявил с тем же бесстрашием
Эфраим Мак-Брайер, - а не затем, чтобы предавать в ваши руки других.
     - Мы найдем способ развязать вам язык, - пригрозил Дэлзэл.
     - Если  вы  найдете  способ  заставить  его  вообразить,  что  он на их
молитвенном  сборище,  его  язык  развяжется  и  без  нас, - заметил Дэлзэлу
Лодердейл.  -  Послушайте, юноша, отвечайте добром: вы слишком молоды, чтобы
взваливать на себя такое тяжкое бремя.
     - Я  презираю ваши угрозы, - бросил в ответ Мак-Брайер. - Это не первое
мое  заточение,  и не впервые я принимаю страдания; и как бы молод я ни был,
я  прожил  достаточно  долго,  чтобы знать, как надлежит умереть, когда меня
призовет Господь.
     - Допустим,  что  так;  но  если  вы  будете  и  дальше упрямиться, вам
придется  подвергнуться  кое-каким  неприятностям,  и  вас  ожидает нелегкая
смерть,  -  сказал  Лодердейл  и  позвонил в маленький колокольчик, стоявший
перед ним на столе.
     По  этому  знаку  раздвинулся  малиновый занавес, закрывавший нишу или,
вернее,  одно  из  тех  углублений  в  стене,  которыми изобилует готическая
архитектура,  и  перед  глазами  присутствующих  предстал  палач  - высокий,
страшный,  уродливый  человек. Он стоял за дубовым столом, на котором лежали
тиски   для   сдавливания  пальцев  и  железный  футляр,  носивший  название
шотландского  сапога,  - приспособление, применявшееся в те жестокие времена
для  пытки допрашиваемых. Мортон, не ожидавший увидеть такое жуткое зрелище,
содрогнулся  от  ужаса.  Нервы  Мак-Брайера  оказались  более  крепкими.  Он
спокойно  взглянул  на  это  страшное  орудие  пытки,  и  если  сама природа
заставила  его  кровь  отхлынуть  на  секунду  от  щек,  душевная  стойкость
принудила ее с еще большей энергией снова прилить к лицу.
     - Известно  ли вам, кто это? - спросил Лодердейл тихим, глухим голосом,
перешедшим под конец фразы в шепот.
     - Полагаю,  -  ответ