имость
примиряют человека со всем.
     - Убежден,  -  сказал  Мортон,  - что ничто никогда не сможет примирить
меня с подобными сценами.
     - Вы,  пожалуй,  мне  не  поверите,  - ответил на это замечание Мортона
Клеверхауз,  -  что  в  начале моего военного поприща я испытывал такой ужас
перед  пролитием  крови, как, вероятно, никто: мне казалось, что она сочится
из  моего  сердца;  а теперь послушайте этих вигов, и они расскажут вам, что
ежедневно  перед  завтраком  я  выпиваю целый стакан еще теплой человеческой
крови*.  Но,  в  сущности  говоря,  мистер  Мортон,  к чему столько думать о
смерти,  своей,  окружающих или кого бы то ни было? Люди умирают ежедневно и
ежеминутно,  и колокол, отбивая час, возвещает смерть то одному, то другому.
К  чему  колебаться,  укорачивая  жизнь  других,  или  хлопотать о продлении
собственной?  Все в этом мире не более как лотерея; вам предстояло умереть в
полуночный  час:  он  пробил - вы живы и невредимы, и жребий на этот раз пал
на  тех,  кто  собирался  покончить  с вами. Не предсмертным мукам должны мы
отдавать  наши  помыслы, не надо бояться развязки, которая неизбежна и может
произойти  в  любое  мгновение;  единственное  достойное  нашей заботы - это
память,  оставляемая  за  собою солдатом, она подобна пучку лучей, еще долго
освещающих  небо после того, как солнце скрылось за горизонтом, - вот все, к
чему  следует нам стремиться, вот то, что отличает смерть храброго от смерти
подлого  труса.  Когда я размышляю о смерти, мистер Мортон, - насколько этот
предмет  вообще достоин размышлений, - то мечтаю только о том, чтобы умереть
на  поле  сражения,  одержав  в  жарком  бою трудную победу, чтобы, испуская
последний  вздох,  слышать  победные  клики,  -  вот  что  было бы достойною
смертью, и больше того - ради такой смерти только и стоило жить.
     ______________
     *  Автор  не  осведомлен,  говорили  ли  это  о  Клеверхаузе. Но о сэре
Роберте   Грирсоне   из   Лэгга,   столь   же   беспощадном   преследователе
пресвитериан,  рассказывали,  будто  вино  в  его  кубке  на  глазах  у всех
превратилось в запекшуюся кровь. (Прим. автора.)

     Пока  Грэм  развивал эти мысли и глаза его горели огнем воинственности,
которая  была  главнейшей  чертой  его  характера, перед ним внезапно, точно
из-под  пола,  выросла  окровавленная  фигура,  и Мортон узнал в ней дикие и
страшные  черты уже много раз упоминавшегося нами безумца. Его лицо там, где
оно   не  покрылось  дорожками  запекшейся  крови,  было  бледно,  как  лицо
призрака,   ибо   рука  смерти  уже  простерлась  над  ним.  Уставившись  на
Клеверхауза  взглядом,  в  котором все еще вспыхивал огонек безумия, готовый
вот-вот навеки угаснуть, он воскликнул с присущим ему диким порывом:
     - Ужели  ты  веришь  в  твой  лук  и твое копье, в твоего коня и в твое
знамя?  И  ужели Господь не воздаст тебе за невинную кровь? Ужели ты станешь
хвалиться  своею  мудростью  и  своею  отвагою  и  могуществом? И Господь не
осудит  тебя?  Цари,  ради  которых  ты  предал  душу  свою  погибели, будут
сброшены  со  своих  тронов  и  изгнаны  из  страны,  и  имена их изникнут в
забвении,  насмешках,  проклятиях  и  ненависти.  А ты, который делил с ними
чашу  бешенства  и,  испив из нее, стал безумным, - знай, что желания твоего
сердца  повлекут  тебя  к  гибели  и  упования гордыни твоей уничтожат тебя.
Вызываю  тебя  пред  суд  Божий, Джон Грэм, к ответу за эту невинную кровь и
еще за океаны ее, пролитые тобой прежде.
     Произнося   эти   слова   зычным   голосом,   он   сначала   провел  по
окровавленному  лицу  рукой,  а  потом  поднял  ее  вверх  и  держал в таком
положении, пока говорил. Затем, видимо, ослабев, он тихо добавил:
     - Сколь  долго,  о Господи, святый и истинный, ты будешь терпеть, чтобы
кровь святых мучеников твоих вопияла к тебе об отмщении!
     Пробормотав  последнее  слово,  он повалился навзничь и, прежде чем его
голова успела коснуться пола, был уже мертв.
     Мортон  был  глубоко  потрясен  этой  жуткой  сценой  и  в  особенности
пророчеством  умирающего,  которое  поразительным образом совпадало с только
что  выраженным самим Клеверхаузом желанием; впоследствии он нередко думал о
словах    проповедника,   оказавшихся   вещими.   Два   драгуна,   свидетели
происшедшего,  несмотря  на  то что видали всякие виды и успели привыкнуть к
подобным  сценам,  были  немало смущены внезапным появлением этого призрака,
развязкою  и  словами, которые ей предшествовали. Один Клеверхауз, казалось,
оставался   невозмутимо  спокойным.  В  первый  момент,  когда  Многогневный
появился  перед  ним,  он  схватился  было  за пистолет, но, увидев, в каком
положении  этот  несчастный,  тотчас  опустил  руку  и с полным бесстрастием
слушал его предсмертные выкрики.
     Когда он упал наземь, Клеверхауз невозмутимым тоном спросил:
     - Как  он  попал  сюда?  Отвечай  же, болван, - добавил он, обращаясь к
тому  из  драгун,  который  был  ближе,  -  и не заставляй меня считать тебя
жалким трусом, испугавшимся полумертвого человека.
     Драгун  перекрестился  и  ответил  дрожащим голосом, что, вынося трупы,
они  не  заметили  этого  мертвеца,  потому  что  во  время схватки с воинов
свалились плащи и прикрыли его собою.
     - Вынеси  его  вон, ротозей, да смотри, чтобы он тебя, чего доброго, не
укусил,  в  опровержение  старой  пословицы.  Новое  дело, мистер Мортон, не
правда  ли:  мертвецы  восстают из мертвых и даже сталкивают нас со стульев.
Придется  потребовать  от моих негодяев, чтобы они острее оттачивали клинки,
прежде  они  не  допускали  такой  небрежной  работы.  Но  у нас был сегодня
нелегкий  день,  они  устали от своего кровавого дела, их клинки затупились;
думаю, мистер Мортон, что и вам не помешали бы несколько часов отдыха?
     Сказав  это,  он  зевнул  и,  взяв в руки свечу, услужливо поставленную
пред   ним   солдатом,   вежливо   попрощался  с  Мортоном  и  направился  в
приготовленную ему для ночлега комнату.
     Мортону  также  предоставили  на  ночь  отдельное  помещение. Оставшись
один,  он  прежде  всего  вознес  благодарность  небу,  избавившему  его  от
опасности,  и  притом  при  посредстве  тех, кто еще так недавно казался ему
наиболее  страшным  и  беспощадным  врагом. Он также истово помолился, прося
Господа  наставлять  его и руководить им, ибо времена наступили такие, когда
отовсюду  грозят  опасности и когда так легко впасть в заблуждение. Успокоив
свою душу в молитве к Всевышнему, он отдался сну, в котором очень нуждался.


                                 Глава XXXV

                                           Юристы сошлись, обвиненье готово.
                                           И суд на местах, - ужасающий вид.

                                                               "Опера нищих"

     После  волнений  и потрясений минувшего дня Мортон спал до того крепко,
что  с  трудом  вспомнил,  где он находится, когда его разбудил топот коней,
грубые  голоса  солдат  и  резкие звуки труб, играющих зорю. Сейчас вслед за
этим  пришел сержант, который очень вежливо сообщил, что генерал (Клеверхауз
недавно  получил  этот  чин)  почтет  для себя удовольствием иметь его своим
спутником.  В  известных  обстоятельствах учтивое приглашение есть приказ, и
Мортон  понял слова сержанта именно в таком смысле. Он поторопился одеться и
вышел  во  двор,  найдя своего коня под седлом и верного Кадди у стремени. У
него  и  у  Кадди  были  отобраны  пистолеты,  но  в  остальном они ничем не
походили  на  пленных.  Мортону к тому же было разрешено остаться при шпаге,
ношение  которой  в  те  времена служило отличительным признаком дворянского
звания.  Клеверхауз  с  видимым  удовольствием  ехал  бок  о бок с Мортоном,
беседуя  с ним и ставя его в тупик всякий раз, когда тот начинал уже думать,
что  по-настоящему  понял  его  характер.  Изящество  и учтивость его манер,
возвышенные   и   рыцарские  представления  о  служении  воина,  способность
проникать  в  самую  душу людей - все это изумляло и восхищало всякого, кому
приходилось  с  ним  сталкиваться;  с  другой  стороны, холодно-безразличное
отношение  к произволу и жестокости военных властей казалось несовместимым с
его  качествами  общительного и даже любезного светского человека. Мортон не
мог  удержаться,  чтобы  не сопоставить его про себя с Белфуром Берли, и эта
мысль  так его захватила, что он позволил себе высказать ее вслух, когда они
оказались наедине, несколько впереди остального отряда.
     - Вы  правы, - сказал Клеверхауз, усмехаясь, - вы совершенно правы - мы
оба  фанатики; но между фанатизмом в вопросах чести и фанатизмом в мрачных и
темных суевериях существует различие.
     - Но  ведь  вы  оба  проливаете  кровь, не зная ни пощады, ни угрызений
совести, - не сдержавшись, сказал Мортон.
     - Конечно,  -  ответил  Клеверхауз  так  же спокойно, - все дело в том,
какую  кровь  каждый  из  нас  проливает.  Существует различие, смею думать,
между  кровью просвещенных и почтенных прелатов, образованных людей, храбрых
солдат   и   благородных   дворян,  с  одной  стороны,  и  красной  жижицей,
застоявшейся  в  жилах  этих  распевающих псалмы заводных кукол, сумасшедших
демагогов  и  тупых мужланов. Короче говоря, вовсе не все равно, прольете ли
вы   бутылку   благородного,   выдержанного   вина   или  выплеснете  кружку
отвратительного, мутного эля.
     - Ваше  разграничение  слишком  тонко  для  моего  понимания, - ответил
Мортон.  -  Всякая  искорка  жизни - от Бога: и та, что теплится в мужике, и
та,  что  теплится в государе; и кто расточительно и бессмысленно уничтожает
созданное  руками Господними, тот должен, во всяком случае, отвечать за свои
действия.  Например,  почему  генерал  Крэм  сейчас  отнесся  ко  мне  более
снисходительно, чем тогда, когда мы встретились с ним впервые?
     - Почему,  хотите сказать, вы избежали расстрела? - ответил Клеверхауз.
-  Извольте, отвечу вам с полной откровенностью. В прошлый раз я знал только
одно,   а  именно,  что  имею  дело  с  сыном  круглоголового  бунтовщика  и
племянником  скаредного  мелкого  землевладельца-пресвитерианина.  Теперь  я
знаю  вас  значительно  лучше:  в вас есть кое-что из тех качеств, которые я
уважаю  и  в  друге  и в недруге. Со времени нашей встречи у леди Маргарет в
замке  я  узнал о вас много нового, и, вы, надо полагать, убедились, что мои
осведомители были благожелательны к вам.
     - И все же... - сказал Мортон.
     - И  все  же,  -  прервал его Клеверхауз, угадывая ход его мыслей, - вы
хотите  сказать,  что  и  теперь  вы совершенно такой же, как тогда, когда я
впервые  вас  видел?  Это  верно; но откуда мне было вас знать? Хотя, строго
говоря,  даже мое нежелание отложить вашу казнь показывает, насколько высоко
я уже тогда оценивал ваши способности.
     - Неужели,   генерал,  -  отозвался  Мортон,  -  вы  надеетесь  на  мою
признательность за подобные знаки высокого уважения?
     - Ну,  ну,  вы  придира,  -  ответил,  смеясь,  Клеверхауз.  -  Я хотел
сказать,   что   считал   вас   совершенно   иным,   чем   вы   оказались  в
действительности. Читали ли вы когда-нибудь Фруассара?
     - Нет, - ответил Мортон.
     - Я,  пожалуй, не прочь, - сказал Клеверхауз, - упрятать вас месяцев на
шесть  в  тюрьму,  чтобы  доставить  вам  удовольствие  познакомиться с этим
писателем.  Его  проза  заражает  меня  большим пылом, чем любое поэтическое
произведение.  Благородный каноник! С какой подлинно рыцарской сдержанностью
выражает  он  в  прекрасных  словах скорбь о храбром и знатном воине, гибель
которого  не могла не печалить, так он был предан своему королю, благочестив
в  чистоте  своего  сердца,  отважен  в  борьбе  с  врагами  и  верен  своей
возлюбленной!  И  он  готов оплакивать гибель подобного перла, такого рыцаря
среди  рыцарей,  независимо  от того, принадлежит ли он к тому же стану, что
сам  Фруассар,  или  находится  среди врагов! И вместе с тем этот пытливый и
высокородный  хронист  совершенно  равнодушно повествует о том, что там-то и
там-то  стерто с лица земли несколько сот подлого мужичья, созданного, чтобы
весь  свой  век  пахать эту землю; он относится к этому столь же бесстрастно
или, быть может, еще бесстрастнее, чем Джон Грэм Клеверхауз.
     - Кстати,  в  вашей  власти, генерал, один пахарь, - сказал Мортон, - и
за  него,  несмотря  на  все  ваше презрение к его роду занятий, который, по
мнению   некоторых   философов,  не  менее  полезен  для  человечества,  чем
профессия воина, я смиренно пред вами ходатайствую.
     - Вы  имеете в виду, - сказал Клеверхауз, заглядывая в памятную книжку,
-  некоего Хетрика, Хеддерика или, погодите, Хедрига. Да, да... Кутберт, или
Кадди,  Хедриг,  вот он где у меня. О, не беспокойтесь за него, только пусть
он  ведет  себя  как  полагается. Леди из Тиллитудлема недавно уже просила о
нем.  Их  служанка,  кажется,  выходит  за  него замуж. Он отделается совсем
легко, если только его упрямство не помешает ему.
     - Он,  по-видимому,  не  притязает  на  мученический  венец,  -  сказал
Мортон.
     - Тем  лучше для него, - заметил Клеверхауз, - но, помимо того, если бы
даже  этому  парню  пришлось отвечать за более серьезные преступления, я все
же   не  оставил  бы  его  своею  заботой,  принимая  во  внимание  безумную
храбрость,  с какою он бросился вчера вечером в наши ряды, моля прийти к вам
на  помощь.  А  мое  правило  не  покидать  человека,  проникшегося  ко  мне
безотчетным  доверием.  Но, говоря по правде, он уже давно у нас на заметке.
Хеллидей, подай-ка нашу черную книгу.
     Сержант  передал  своему  командиру  этот  печальной  памяти  список, в
котором  в  алфавитном порядке были перечислены неблагонадежные лица. Листая
черную книгу, Клеверхауз называл попадавшиеся ему имена.
     - Гамблгампшен,  священник, пятидесяти лет отроду, принял индульгенцию,
замкнутый,   скрытный  и  так  далее.  Так,  так...  Ага,  вот  он  здесь...
Хартеркэт,   объявлен   вне   закона,   проповедник,  ревностный  камеронец,
устраивает  сборища  среди Кэмпсийских холмов... А, вот наконец и он! Хедриг
Кутберт;  его мать - пуританка чистой воды, сам он - простой и бесхитростный
парень,  отважный  и  деятельный, но не слишком скор на выдумку; руки лучше,
чем   голова,   может   быть  обращен  на  путь  истинный,  но  из-за  своей
привязанности  к...  (Здесь Клеверхауз посмотрел на Мортона, захлопнул книгу
и  переменил  тон.)  Верный  и преданный - эти слова для меня значат многое.
Можете о нем не заботиться, с ним все обойдется благополучно.
     - И  с  такою  душой,  как  ваша,  -  сказал  Мортон,  -  вам не претит
прибегать к средствам мелочной слежки за неизвестными вам людьми?
     - Уж  не  думаете  ли  вы,  что  мы сами занимаемся этим? - высокомерно
спросил  Клеверхауз.  -  Это  священники ради собственных целей собирают для
себя  материалы,  чтобы  управлять  своей  паствой, они отлично знают всякую
паршивую  овцу  в  своем  стаде.  А  знаете  ли вы, что я уже целых три года
располагаю сведениями о вас?
     - В  самом  деле?  -  спросил  Мортон. - Не разрешите ли ознакомиться с
ними?
     - Охотно,  - сказал Клеверхауз, - теперь это не имеет значения, ведь вы
не  сможете отомстить священнику, поскольку вам, вероятно, придется покинуть
на некоторое время Шотландию.
     Это   было   произнесено  тоном  полного  безразличия.  Услышав  слова,
возвещавшие  ему  изгнание,  Мортон  невольно содрогнулся в душе, но, прежде
чем  он  успел  собраться с мыслями, Клеверхауз начал читать: "Генри Мортон,
сын   Сайлеса   Мортона,   полковника   кавалерии  шотландского  парламента,
племянник  и  прямой  наследник  Мортона  из  Милнвуда;  образование получил
поверхностное,  но умен и решителен не по летам; отличается во всех телесных
упражнениях;  относится  с безразличием к формам религии, однако склоняется,
очевидно,  к  пресвитерианству; разделяет далеко идущие и опасные взгляды на
свободу   мысли   и   слова,   представляя   собой   нечто   среднее   между
свободомыслящим  и  фанатиком.  Вызывает  восхищение  и  пользуется влиянием
среди  сверстников;  скромный,  тихий,  сдержанный,  но в душе исключительно
смел  и непреклонен. Он..." Здесь следуют три красных креста, мистер Мортон,
что  значит:  трижды опасен. Теперь вы видите, насколько важною персоною вас
считают...  Но  что  нужно  от  меня  этому  парню?  В  этот  момент  к  ним
приблизился  всадник  и  вручил  Клеверхаузу  письмо.  Пробежав  его  быстро
глазами,   он   презрительно   усмехнулся  и  велел  гонцу  передать  своему
господину,  что  пленные  должны  быть  отправлены  в Эдинбург и что другого
ответа  не  будет.  Когда всадник отъехал, Клеверхауз, скривив губы, сказал,
обращаясь к Мортону:
     - Вот  еще  один  из  ваших  союзников,  что покинули вас, или, было бы
правильнее  сказать,  союзников  вашего  приятеля  Берли.  Послушайте, каков
молодец:   "Дорогой   сэр   (право,  не  знаю,  когда  мы  настолько  с  ним
сдружились),   не   соблаговолит  ли  ваше  превосходительство  принять  мои
скромные  поздравления...  -  да,  скажу  вам, - по случаю победы, осенившей
знамена   армии   его   величества  короля.  Учтите,  что  мои  люди  готовы
преследовать  и  перехватывать  беглецов  и  уже  взяли некоторое количество
пленных",  и  так  далее.  Подписано:  Бэзил Олифант... Ведь вам знакомо имя
этого человека, не так ли?
     - Это  какой-то  родственник леди Маргарет Белленден, сколько я знаю, -
ответил Мортон.
     - Да,  -  сказал  Грэм, - и наследник по мужской линии из рода ее отца,
хотя  он  им,  как  говорится,  десятая  вода  на  киселе;  и,  кроме  того,
воздыхатель    прекрасной   Эдит,   хотя   и   отвергнутый,   как   личность
малодостойная.  Но  самое  главное  -  он преданный и восторженный поклонник
поместья Тиллитудлем и всего, что к нему относится.
     - Он  избрал  плохой  способ  сблизиться  с семьей Белленден, вступив в
сношения  с  нашей  злосчастной  партией,  - сказал Мортон, подавляя готовый
вырваться вздох.
     - О,  этот  бесценный Бэзил, мистер Мортон, сума переметная, кто-кто, а
он,  поверьте  мне,  вывернется,  -  сказал  Клеверхауз.  -  Он  разошелся с
правительством,  потому  что  не  ему  присудили  владения  покойного  графа
Торвуда,  которые его милость из своего собственного имущества отказал своей
собственной  дочери;  он  был  недоволен  леди  Маргарет,  потому что она не
обнаружила  ни малейшего желания отдать за него свою внучку; он разошелся во
взглядах  с  прелестной  Эдит,  потому  что  ей не нравилась его долговязая,
смешная  фигура.  Зато  он вступил в тесную дружбу с Белфуром Берли и собрал
целый  отряд,  чтобы  оказать  ему  помощь,  в  надежде,  что этой помощи не
понадобится,  то  есть  что вы нас вдребезги расколете. А теперь этот подлец
делает  вид,  будто  он  только  и  помышлял  что о службе королю Карлу, и я
убежден,  что  Тайный  Совет примет его объяснения за чистую монету, так как
он  найдет  способ  приобрести в нем друзей. Кончится тем, что несколько сот
этих  несчастных  бездомных фанатиков будет расстреляно или повешено, а этот
пронырливый  негодяй  останется  невредимым, укрывшись плащом, сшитым из его
якобы  нерушимой  верности  и  богато  отделанным  лисьим  мехом бесстыдного
лицемерия.
     Так,  беседуя, они коротали время. Клеверхауз говорил вполне искренне и
обращался  с  Мортоном не как с пленником, но скорее как с другом и приятным
попутчиком.  Мортон  по-прежнему  ничего не знал об ожидающей его участи, но
общество  этого незаурядного человека, поражавшего его игрою своего живого и
проницательного   ума   и  глубоким  знанием  души  человеческой,  настолько
скрасило  проведенные  с ним часы, что, лишь попав в плен, избавивший его от
двусмысленного   и   опасного   положения  среди  повстанцев  и  спасший  от
последствий  их  подозрительности  и  ненависти,  он  впервые с тех пор, как
принял   участие  в  об