а, к ним никто не стал бы прислушиваться. Вот почему мы
не  можем и не смеем сложить оружие, даже если бы ваша светлость обещали нам
безнаказанность,  пока  к  этому  обещанию  не будет добавлена положительная
гарантия,  что  злоупотреблениям и насилиям, на которые мы указываем в нашей
петиции, будет положен конец.
     - Мистер  Мортон,  -  заметил  герцог, - вы молоды, но у вас достаточно
опыта,  чтобы  знать,  что порой даже разумные просьбы становятся опасными и
неразумными из-за формы, в которой они изложены или предъявлены.
     - Мы  можем  ответить,  милорд,  что  прибегли к этой весьма неприятной
форме лишь после того, как тщетно испробовали другие.
     - Мистер  Мортон,  - сказал герцог, - я вынужден сократить нашу беседу.
Мы  готовы  начать  атаку,  но я отложу ее ровно на час, пока вы не сообщите
моего  ответа  мятежникам.  Если им будет угодно разойтись, сложить оружие и
прислать  ко  мне  мирную делегацию, я сочту делом чести сделать все от меня
зависящее,  чтобы  удовлетворить  их  претензии; если нет, пусть берегутся и
ожидают  последствий. Я полагаю, господа, - добавил он, оборачиваясь к своим
помощникам,  -  что  это самое большее, на что я могу пойти в интересах этих
заблудших, руководствуясь полученными мною инструкциями.
     - Клянусь  честью,  -  неожиданно заявил Дэлзэл, - мое слабое разумение
не  позволило бы пойти и на это, учитывая мою ответственность пред королем и
собственной   совестью.   Впрочем,  вашей  светлости,  без  сомнения,  лучше
известны  намерения  короля,  нежели нам, вынужденным руководствоваться лишь
буквою наших инструкций.
     Кровь прилила к лицу Монмута.
     - Вы  слышите,  -  сказал  он,  обращаясь  к  Мортону, - генерал Дэлзэл
порицает меня за предоставление вам отсрочки.
     - Отношение  генерала  Дэлзэла  нас  нисколько не удивляет, ведь ничего
иного  мы  от  него  и не ждали; отношение вашей светлости также не обмануло
наших   надежд.   Мне   следует   только   добавить,   что   даже  в  случае
беспрекословного  подчинения,  на  котором настаивает ваша милость, остается
чрезвычайно  сомнительным,  поможет  ли  нам  ваше  ходатайство, если короля
окружают  такие  советники.  Я передам нашим вождям ответ вашей светлости на
нашу петицию, и, раз мы не можем добиться мира, нам придется вести войну.
     - Прощайте,  сударь,  -  сказал  герцог.  - Итак, я откладываю атаку на
один  час, только на час. Если вы пришлете ответ в течение этого срока, меня
можно  будет  найти  на  этом  же  месте,  и  я  буду искренне рад избегнуть
напрасного кровопролития.
     В  этот  момент  Дэлзэл и Клеверхауз снова обменялись многозначительною
улыбкой. Герцог ее заметил и повторил со спокойным достоинством:
     - Да,  господа,  я  сказал,  что  надеюсь  на  разумный  ответ, который
избавил  бы  нас  от напрасного кровопролития. Полагаю, что в моем пожелании
не заключается ничего, заслуживающего вашей насмешки или вашего порицания.
     На   это   замечание   герцога  Дэлзэл  ответил  суровым  взглядом,  но
промолчал.  Клеверхауз,  скривив  губы  в ироническую улыбку, учтиво сказал,
что не ему судить, справедливы ли мнения его светлости.
     Герцог  движением  руки  отпустил  Мортона. Сопровождаемый эскортом, он
направился  в  лагерь  нонконформистов,  мимо  готовой  к наступлению армии.
Поравнявшись  с  блестящими  кавалеристами, в которых узнал лейб-гвардейцев,
он  увидел  Клеверхауза,  успевшего  занять свое место перед полком. Заметив
Мортона, он подъехал к нему и с подчеркнутой вежливостью сказал:
     - Сколько  мне  помнится, я встречаю мистера Мортона из Милнвуда уже не
впервые?
     - Если  мое  присутствие  здесь  причиняет  неудовольствие  вам или еще
кое-кому,  -  сказал, усмехнувшись, Мортон, - то уж, во всяком случае, не по
вине полковника Грэма.
     - Разрешите,  по крайней мере, заметить, - проговорил Клеверхауз, - что
нынешний  образ  действий  мистера  Мортона  полностью  подтверждает мнение,
которое  я составил о нем, и что мои действия в нашу прошлую встречу были не
чем иным, как выполнением моего долга.
     - Согласовать  свои действия с долгом, а долг - с совестью - ваше дело,
полковник  Грэм,  а отнюдь не мое, - ответил Мортон, оскорбленный замечанием
Клеверхауза,  который  в  учтивой  форме  домогался признания справедливости
приговора, едва не приведенного в исполнение.
     - Погодите  минутку,  -  сказал Клеверхауз. - Эвендел утверждает, что я
виноват  перед вами и должен загладить свою вину. Полагаю, что я всегда буду
делать  различие  между  великодушным,  благородным, образованным человеком,
который,  и  заблуждаясь, действует, руководствуясь высокими побуждениями, и
тупыми  фанатиками, во главе которых стоят кровожадные убийцы. Поэтому, если
они  не  побросают  оружие  и не разбредутся после вашего прибытия в лагерь,
прошу  вас,  возвращайтесь  сюда  и  сдавайтесь  -  ведь они, уверяю вас, не
продержатся  и  получаса.  Если  вы  решитесь  на  этот  шаг, разыщите меня.
Монмут,  как  это  ни  странно, не сможет вас защитить, Дэлзэл - не захочет,
один  я  и  смогу,  и  захочу.  Я обещал это Эвенделу, если вы доставите мне
такую возможность.
     - Я  был  бы  очень  признателен  лорду  Эвенделу,  -  холодно произнес
Мортон,  - если бы он не рассчитывал, что меня можно убедить покинуть людей,
с  которыми  я связан совместной борьбой. Что касается вас, полковник, то вы
премного  меня  обяжете  удовлетворением совершенно иного рода; по истечении
часа  вы, быть может, найдете меня на западной половине Босуэлского моста со
шпагой в руке.
     - Буду  счастлив  встретиться  с  вами  в  указанном  месте,  -  сказал
Клеверхауз, - но, быть может, вы все-таки подумаете о моем предложении.
     Они распрощались и разъехались в разные стороны.
     - Славный   он   юноша,   Лэмли,   -  сказал  Клеверхауз,  обращаясь  к
находившемуся  рядом  с ним офицеру. - Впрочем, погибший он человек, и пусть
кровь его будет на нем.
     Произнеся эти слова, он занялся приготовлениями к предстоящему бою.


                                 Глава XXXI

                                            Но, чу, не тот уже в лагере шум,
                                            Прощай, и мир и покой.

                                                                       Бернc

                                                Явился ополченцев полк,
                                                В цвет голубой одет,
                                                И Лондон дал пятьсот солдат,
                                                Одетых в красный цвет

                                                              Строфы Босуэла

     Покинув  аванпосты  регулярной  армии,  где царил образцовый порядок, и
достигнув  расположения  войска пресвитериан, Мортон не мог не почувствовать
разительного отличия в дисциплине и с тревогой подумал о будущем.
     Разногласия,  волновавшие  военный совет, теперь захватили всех, вплоть
до  последнего  рядового.  Дозоры  и  патрули  повстанцев охотнее занимались
жаркими  спорами  об  истинных  причинах гнева Господня и определением того,
что  есть  эрастианская  ересь,  чем разведкой и наблюдением за врагом, хотя
уже доносилась барабанная дробь и звуки труб королевской армии.
     Правда,  на длинном и узком Босуэлском мосту, которого противник не мог
миновать,   повстанцами  была  выставлена  охрана;  но  и  здесь  люди  были
разобщены  взаимной  враждой  и пали духом в ожидании грозного неприятеля, -
понимая,   что  их  поставили  на  самый  опасный  участок,  они  уже  стали
подумывать,  не  уйти  ли  им  в  расположение  главных  сил.  Это  было  бы
окончательной  гибелью, так как от сохранения за собой этой переправы или от
ее  потери  зависела  судьба предстоящего боя. За мостом начиналось открытое
ровное  поле  с  разбросанными  на  нем  небольшими зарослями кустарника; на
таком  поле  сражения  недисциплинированные отряды повстанцев, без пушек и с
очень слабой кавалерией, не могли бы сдержать натиск регулярных частей.
     Внимательно  осмотрев подступы к переправе, Мортон пришел к выводу, что
если  занять  два-три  дома  и рощу на левом берегу Клайда, и там же заросли
ольшаника  и  орешника,  и забаррикадировать проезд и ворота, высившиеся, по
обыкновению,  над  центральной  аркой  Босуэлского моста, то его легко можно
будет   оборонять   даже   от   превосходящих   сил   неприятеля.  Он  отдал
соответствующие  распоряжения  и  приказал  свалить парапеты на мосту, по ту
сторону  ворот, чтобы они не могли служить укрытием для противника, когда он
предпримет  попытку  прорваться.  Дозорных,  оставленных  на  этом важнейшем
участке,  он  призвал быть начеку и зорко охранять мост и пообещал тотчас же
прислать   сильное  подкрепление.  Он  заставил  их  выслать  на  тот  берег
разведчиков,  которые  должны  были  следить  за  продвижением  неприятеля и
возвратиться  назад,  как  только  покажется  его  авангард.  Наконец, он их
обязал  регулярно  извещать  главные  силы обо всем, что будет ими замечено.
Солдаты  в  минуту опасности быстро оценивают по достоинству своих офицеров.
Благоразумие  и распорядительность Мортона завоевали ему доверие этих людей,
и  они,  ободрившись  и  успокоившись,  принялись  укреплять по его указанию
занятую  ими  позицию  и,  когда  он  снова  тронулся  в путь, проводили его
троекратным приветственным криком.
     Теперь  Мортон  поскакал  во  весь  опор по направлению к главным силам
повстанцев.  Прибыв  в  лагерь,  он был поражен и потрясен представшей перед
ним  картиной  полного  смятения  и  раздора в момент, когда так существенны
были  строгий  порядок  и  единение.  Вместо  того  чтобы построиться боевой
линией  и  повиноваться  распоряжениям  своих  офицеров, повстанцы толпились
беспорядочной  массой,  кипевшей  и рокотавшей, словно волны морские; тысячи
глоток  говорили  или, вернее, вопили все вместе, но никто никого не слушал.
Возмущенный  этим безобразным зрелищем, Мортон решил пробиться сквозь толчею
и   выяснить,  а  если  возможно,  и  устранить  причину  столь  неуместного
беспорядка.  Пока  он  поглощен этим занятием, мы познакомим читателя с тем,
что Мортон узнал лишь позднее.
     Повстанцы  собрались для проведения дня покаяния; так же как пуритане в
предыдущей  гражданской войне, они считали это наилучшим способом разрешения
всех  трудностей  и  разногласий.  Обычно  для  этого назначали любой будний
день,  но  на этот раз пришлось остановиться на воскресенье, так как времени
было  в  обрез,  а  враг  находился  рядом. В центре лагеря была установлена
временная  кафедра  или,  точнее, помост под навесом; согласно утвержденному
распорядку,  он  должен был быть предоставлен сначала достопочтенному Питеру
Паундтексту  как  старейшему из наличных в войске повстанцев священников. Но
пока  этот  почтенный  служитель  церкви  медленными  и  размеренными шагами
приближался  к  приготовленной  для  него  трибуне,  его опередил неожиданно
появившийся   Аввакум  Многогневный,  тот  одержимый  безумием  проповедник,
внешность  которого  так  поразила Мортона, когда он увидел его на заседании
военного  совета после победы при Лоудон-хилле. Неизвестно, действовал ли он
под  влиянием  или по наущению камеронцев, либо его подтолкнули использовать
случай  и  обратиться  с увещаниями к столь многолюдному сборищу собственное
расстроенное  воображение  и  соблазн  взойти  на бывшую перед ним свободную
кафедру.  Известно  лишь  то,  что  он  тут  же  использовал представившуюся
возможность  и,  вскочив на кафедру, посмотрел вокруг себя диким, блуждающим
взором  и, не обращая внимания на ропот многих присутствующих, открыл Библию
и  прочитал  в  качестве исходного текста для своей проповеди следующий стих
из  тринадцатой  главы  Второзакония:  "...появились  в  нем сыны Велиала из
среды  тебя  и соблазнили жителей города их, говоря: "пойдем и будем служить
богам  иным,  которых вы не знали", вслед за чем углубился в изложение своей
темы.
     Речь  Многогневного  была в такой же мере дикой и несообразной, в какой
неожиданным  и  несвоевременным было его вторжение на трибуну, но она била в
самую  точку,  так как поднимала самые больные вопросы, обсуждение которых с
общего  согласия  предполагалось отложить до более благоприятной поры. Он не
упустил   решительно   ничего,  что  имело  хотя  бы  малейшее  отношение  к
обуревавшим  их распрям. Обвинив умеренных в том, что они впали в ересь, что
пресмыкаются  перед властью насильников, что ищут мира с врагами Господними,
он  затем  назвал имя Мортона и обрушился на него, утверждая, что он один из
тех  сынов  Велиала,  которые, как сказано в приведенном им тексте, вышли из
среды  их,  чтобы  соблазнить  жителей  града сего и предаться ложным богам.
Мортону  и  всем тем, кто идет вслед за ним или одобряет его образ действий,
Многогневный  возвестил  ярость  и  мщение;  он  увещевал  всех,  кто  хочет
остаться чистым и незапятнанным, немедленно покинуть ряды нечестивых.
     - Не  страшитесь,  -  говорил  он,  -  ни  конского  ржания,  ни блеска
доспехов.  Не  ищите  помощи  у египтян, не ищите ее у врага, будь он так же
неисчислим,  как акриды, и так же свиреп, как драконы. Упования их - не наши
упования,  столпы  их  -  не  наши  столпы; может ли быть иначе, если тысяча
побежит  от  единого,  а двое обратят в бегство десять тысяч врагов! Я видел
этою  ночью  видение  и  слышал  голос, сказавший: "Аввакум, возьми лопату и
отдели  зерно  от  мякины,  дабы  не  пожрало  обоих  пламя негодования и не
спалила  молния ярости". И я говорю вам: возьмите этого Генри Мортона, этого
мерзостного   Ахана,  принесшего  с  собой  то,  что  проклято  Господом,  и
побратавшегося  с  врагами  в их стане, возьмите его, и побейте каменьями, и
сожгите  в  огне,  дабы  отвратить  гнев  Господень  от чад ковенанта. Он не
облекся  в одежды вавилонские, но продал одежды праведника жене Вавилона; он
не   взял   двухсот  сиклей  чистого  серебра,  но  предал  истину,  которая
драгоценнее серебряных сиклей или золота в слитках.
     Эти   яростные  нападки,  столь  внезапно  обрушившиеся  на  одного  из
наиболее   деятельных   вождей   пресвитерианского   войска,  вызвали  среди
слушателей   целую   бурю.   Некоторые  потребовали  немедленно  переизбрать
офицеров  и  не допускать на командные должности никого, прикоснувшегося, по
их  выражению,  к  тому,  что  проклято  Господом,  или склонного мириться с
ересями  и  язвами  времени. Настаивая на своем требовании, камеронцы громко
кричали,  что,  кто  не  с  ними,  тот  против  них,  что  теперь  не  время
отказываться  от  важнейших пунктов священного ковенанта шотландской церкви,
если  они ждут Божьего благословения своему оружию и своему делу, и что в их
глазах    умеренный    пресвитерианин   немногим   лучше,   чем   прелатист,
антиковенантер или безбожник.
     Подвергшиеся  нападению  с негодованием отвергли обвинения в преступной
снисходительности  и  в  отпадении  от  истинной  веры  и,  в  свою очередь,
обвиняли  обвинителей в вероломстве, а также в безумном и нелепом стремлении
во  что  бы  то  ни стало посеять в рядах войска несогласия и раздоры, тогда
как  даже  самому  беспечному среди них ясно, что, лишь объединив свои силы,
они  смогут  -  и  то только-только - устоять перед врагом. Паундтекст и еще
двое  или  трое из его прихожан пытались было сдержать разыгравшиеся страсти
и  обращали  к  своим противникам слова патриарха: "Да не будет вражды между
мной  и  тобой,  и  твоими  пастырями  и моими пастырями, ибо мы братья". Но
никто  не  слушал этих миролюбивых призывов. Тщетно сам Берли, понявший, что
этот  раздор  угрожает  неминуемой  гибелью,  возвышал свой суровый и мощный
голос,   требуя   молчания   и   подчинения  дисциплине.  Дух  неповиновения
захватывал   все  большее  число  собравшихся  пресвитериан;  речь  Аввакума
Многогневного,   казалось,   заразила   безумием  его  слушателей.  Наиболее
благоразумная  и  робкая  часть  собравшихся  покинула поле, считая, что все
потеряно   и   дальнейшая  борьба  безнадежна.  Другие  обращали  смиренные,
согласно  их  весьма  неточному выражению, мольбы к вновь избранным офицерам
и,  неистово вопя и беснуясь, бессмысленно и беспорядочно, как и все на этом
злосчастном  собрании,  отрешали  от должности прежних. В этот момент, когда
армия  в  полном  смятении  готова была распасться, и прибыл на поле Мортон.
Его  появление  вызвало  громкие  приветственные  клики  одних и проклятия и
угрозы других.
     - Что  означает  этот  пагубный  беспорядок,  да  еще  в  такой опасный
момент?  -  воскликнул  он,  обращаясь к Берли, который, устав от бесплодных
усилий  восстановить  порядок  и дисциплину, стоял, опираясь на свой палаш и
взирая с мрачным отчаянием на окружающее.
     - Это  значит,  -  ответил  он,  -  что  Господь отдал нас в руки наших
врагов.
     - Нет!  -  воскликнул  Мортон (его громкий и решительный голос заставил
многих  прислушаться  к  тому,  что  он  говорил).  -  Неверно,  что Господь
покидает  нас,  -  мы сами покидаем его, мы покрываем себя позором, унижая и
предавая  дело  свободы  и  нашей  религии.  Слушайте  меня, - продолжал он,
взбегая  на  кафедру,  которую  принужден  был  оставить  пришедший в полное
изнеможение   Аввакум   Многогневный.   -  Я  привез  от  врага  предложение
немедленно  начать  мирные  переговоры.  Однако он требует, чтобы мы сначала
сложили  оружие.  Могу  вас  заверить,  мы в состоянии оказать ему достойное
сопротивление,  но  только  в  том  случае,  если  вы будете вести себя, как
подобает   мужчинам.   Решайте   же   наконец:   война   или   мир?   Время,
предоставленное  нам для решения, уже на исходе. Пусть в будущем не станут о
нас  говорить,  что шесть тысяч вооруженных шотландцев не были ни достаточно
храбрыми,  чтобы  выйти  на  поле  брани  и  стоять  стеною,  ни  достаточно
благоразумными,  чтобы  заключить  с  врагом  мир, ни даже мудрыми мудростью
трусов,   чтобы  своевременно  отступить.  Чего  стоят  споры  о  мелочах  в
церковном  устройстве  и  управлении,  когда разрушение грозит всему зданию?
Вспомните,  братья  мои,  что  последнее  и  самое  страшное бедствие, какое
наслал  Господь  на  некогда  избранный им народ, последнее и самое страшное
наказание  за  его  слепоту  и  бесчувственность  -  это те кровавые распри,
которые  раздирали  на  части  город  даже  тогда,  когда враг уже ломился в
ворота.
     Некоторые  из  стоявших  вокруг ответили на речь Мортона одобрительными
криками,  другие  -  улюлюканьем,  свистом  и  восклицаниями:  "По шатрам, о
Израиль!"
     Заметив,  что  колонны противника появились уже на правом берегу Клайда
и  направляются  к  мосту,  Мортон,  указывая  рукой  на врага, изо всех сил
прокричал:
     - Прекратите  ваш  бессмысленный  рев,  взгляните  туда, вон противник!
Удержим  ли  мы в своих руках мост или нет, от этого зависит и наша жизнь, и
надежда  на  отвоевание наших законов и наших свобод. Я докажу, что найдется
такой  шотландец,  который сумеет умереть, защищая их. Кто любит отчизну, за
мной!
     Толпа  повернулась  в  ту сторону, куда он указывал. При виде блестящих
рядов    английской   гвардейской   пехоты,   сопровождаемой   бесчисленными
эскадронами  конницы,  при  виде  канониров,  устанавливающих  пушки  против
моста,  при  виде  закутанных  в  пледы  горцев,  искавших  брод,  и длинной
вереницы  войск,  предназначенных  для поддержки атаки, повстанцы примолкли,
пораженные   этим   зрелищем,   словно   оно   являлось   для   них   полною
неожиданностью,  а  не  тем  самым,  что  им  должно  было  предвидеть. Люди
растерянно  устремляли  глаза  друг  на  друга,  на  своих  командиров, и их
взгляды  были  как  у больного, очнувшегося после припадка безумия. Впрочем,
когда  Мортон,  спрыгнув  с трибуны, решительными шагами направился к мосту,
за  ним  последовало  около  сотни юношей, большею