Паундтексту  приглашение или,
вернее,  приказ  явиться  в  Тиллитудлем  на  заседание.  Памятуя, однако, о
дверях  с  железной решеткой и о башне с темницей, Паундтекст решил избежать
встречи  со  своими  разгневанными  товарищами.  В  силу этих соображений он
удалился  или,  точнее, бежал в Гамильтон, принеся с собой весть, что Берли,
Мак-Брайер  и  Тимпан  также  намерены  направиться  в  этот город и что они
сделают  это тотчас, как только соберут достаточно сильный отряд камеронцев,
опираясь на который смогут держать в страхе всю армию.
     - Вы  понимаете, - закончил Паундтекст, тяжело вздохнув, - что теперь в
военном  совете  они  будут  располагать  большинством голосов, так как лэрд
Лонгкейла,  хоть  он  всегда  почитался одним из наиболее честных и разумных
приверженцев  умеренной  партии, в сущности, ведь ни рыба ни мясо, а хорошей
копченой селедкой его тоже не назовешь: кто сильнее, с тем и Лонгкейл.
     Этими  словами почтенный Паундтекст закончил свой невеселый рассказ. Он
много  и  тяжко  вздыхал, потому что ясно сознавал опасность, угрожавшую ему
как  со стороны неразумных недругов в своем стане, так и со стороны общих им
всем  врагов.  Мортон убеждал его запастись терпением и успокоиться, сообщил
о  своих надеждах на успех переговоров о мире и об амнистии, которые ведутся
через  лорда  Эвендела,  и  пообещал, что он снова сможет вернуться к своему
Кальвину  в  пергаментном переплете, к своей вечерней трубке и вдохновляющей
кружке   эля,   если  только  окажет  поддержку  и  содействие  в  том,  что
предпринимает  он,  Мортон,  для скорейшего прекращения этой войны. Утешив и
успокоив  Паундтекста,  он  добился  от него героического решения дожидаться
прибытия камеронцев, чтобы дать им генеральное сражение в военном совете.
     Берли  и  его единомышленникам удалось собрать сильный отряд сектантов,
насчитывавший  в  своих рядах до ста всадников и около полутора тысяч пеших.
Это  были  хмурые  и  суровые  с виду, недоверчивые, угрюмые, высокомерные и
самоуверенные  люди,  убежденные в том, что лоно спасения открыто только для
них,  тогда  как  все  прочие, как бы ничтожны ни были между ними различия в
исповедании,  на  самом деле немногим лучше еретиков или язычников. Эти люди
прибыли  в  лагерь  пресвитериан  скорее  как  сомнительные и подозрительные
союзники  или, может быть, даже враги, чем как воины, искренне отдавшие себя
общему  делу  и  готовые  подвергнуться  тем  же  опасностям, что и их более
умеренные   по   взглядам   соратники.  Берли  не  посетил  ни  Мортона,  ни
Паундтекста  и  не  согласовал  с  ними  ни одного из важнейших вопросов; он
только послал им официальное приглашение явиться вечером в военный совет.
     Когда  Мортон и Паундтекст прибыли на заседание, все остальные были уже
в  сборе.  Они  сухо  приветствовали  вошедших  -  по  всему было видно, что
созвавшие  этот  совет  отнюдь  не  намерены  проводить  его в дружественной
обстановке.  Первый  вопрос  им  задал  Эфраим  Мак-Брайер; увлекаемый своим
пылким  рвением,  он всегда и во всем неизменно опережал остальных. Он желал
знать,  чьею властью нечестивец, именуемый лордом Эвенделом, был избавлен от
смертной казни, к которой был справедливо приговорен.
     - Моей  властью, а также властью мистера Мортона, - отвечал Паундтекст,
который   прежде   всего   хотел   покрасоваться   своим  бесстрашием  перед
единомышленником,  уверенный,  что  тот  окажет ему поддержку, а кроме того,
предпочитал  скрестить  оружие  в  богословском  диспуте,  где мог никого не
бояться,  с  лицом  той  же профессии, что и его собственная, чем вступать в
споры с мрачным убийцею Белфуром.
     - А  кто,  брат  мой, - спросил Тимпан, - кто уполномочил вас принимать
решения в таком важном деле?
     - Самый   характер   осуществляемой   нами   деятельности,   -  ответил
Паундтекст,  -  даст  нам власть вязать и развязывать. Если лорд Эвендел был
справедливо   осужден   на  смерть  голосом  одного  из  нас,  то  можно  не
сомневаться  в  законности  отмены этого приговора, раз за нее выступили два
члена совета.
     - Рассказывайте!   -  воскликнул  Берли.  -  Нам  известны  побуждения,
которыми  вы  руководствовались.  Вы хотели послать через этого шелковичного
червя,  через  эту  расфранченную  куклу,  это  ничтожество в золотом шитье,
которое  именуется  лордом, ваши условия мира; вы хотели, чтобы он вручил их
тирану.
     - Да,  это  так,  -  сказал  Мортон,  заметив,  что Паундтекст начинает
сдавать,  не  выдерживая  грозного  взгляда Берли, - да, это так; ну так что
же?  По-вашему, нам следует ввергнуть народ в войну, которой не будет конца,
чтобы пытаться осуществить дикие, преступные и неосуществимые планы?
     - Послушайте его, - сказал Берли, - он богохульствует.
     - Неверно,  -  возразил  Мортон,  -  богохульствуют  те, кто уповает на
чудеса  и  не  хочет использовать средства, которыми провидение благословило
людей.  Повторяю:  наша  цель  -  заключение  мира  на приемлемых для всех и
почетных   условиях,   обеспечивающих   свободу   для   наших   верований  и
неприкосновенность  для  нас.  Мы  не допустим, чтобы кто-либо навязывал нам
свои убеждения.
     На  этот раз спор, вероятно, принял бы еще более ожесточенный характер,
чем  когда-либо  прежде, если бы он не был внезапно прерван известием о том,
что  герцог Монмут выступил из Эдинбурга в западном направлении и прошел уже
больше   половины   пути.  Эти  новости  заставили  на  мгновение  смолкнуть
спорящих.  Совет  постановил назначить на завтра день покаяния во искупление
грехов  их  несчастной  страны;  достопочтенному  мистеру  Паундтексту  было
предложено  выступить  перед  армией  утром,  а  Гэбриелу  Тимпану  -  после
полудня;  ни  тот,  ни  другой  не  должны  были  затрагивать  разногласий в
религиозных  воззрениях;  им  предписывалось воодушевить воинов стоять не на
живот,  а  на смерть, сражаясь дружно рука об руку, как подобает братьям, за
правое  дело. После того как совет принял это спасительное в данных условиях
постановление,  представители  умеренной  партии  рискнули  внести  еще одно
предложение,  надеясь  на то, что оно встретит поддержку Лонгкейла, который,
услышав  вести  о  продвижении  королевских  войск, стал белый как полотно и
начал,  видимо, снова склоняться к умеренности. Обосновывая это предложение,
они   указали  на  то,  что  король  доверил  командование  войсками  не  их
угнетателям,   а   вельможе,   известному   мягкостью   своего  характера  и
благожелательным  отношением  к  делу  пресвитериан,  вследствие  чего можно
предполагать,  что  правительство намерено действовать с меньшей суровостью,
нежели  та,  которую  они  на  себе  испытали. Ввиду этого было бы не только
разумным,  но  и  существенно  необходимым выяснить непосредственно у самого
герцога,  нет ли у него каких-нибудь секретных инструкций в их пользу, а это
можно  сделать  только  в  том случае, если для переговоров с герцогом будет
послан специальный уполномоченный.
     - Но  кто  же  возьмет  на себя эту задачу? - спросил Берли, не решаясь
открыто  выступить  против столь благоразумного предложения. - Кто отважится
отправиться  во  вражеский  стан,  зная  заранее,  что  в отмщение за смерть
своего  молодого  племянника Джон Грэм Клеверхауз поклялся повесить всякого,
кто прибудет к ним в лагерь?
     - Это  не должно быть препятствием, - сказал Мортон, - я готов рискнуть
и взять на себя это дело.
     - Пусть  едет,  -  шепнул  Белфур  Мак-Брайеру,  -  по крайней мере, мы
избавимся от него на наших советах.
     Проект    Мортона   и   Паундтекста   не   встретил,   таким   образом,
противодействия  тех,  кто  мог  особенно  яростно  на него ополчиться. Было
решено,  что  Генри  Мортон  отправится  в  лагерь  герцога  Монмута с целью
выяснения  тех условий, на которых повстанцы могут начать переговоры о мире.
Как  только  стало  известно  о  возложенном  на  Мортона  поручении, к нему
началось  паломничество  приверженцев  умеренной  партии, которые настойчиво
просили  его  придерживаться  условий, переданных через лорда Эвендела. Надо
сказать,   что  приближение  королевской  армии  посеяло  всеобщий  страх  и
смятение.  Бахвальство  камеронцев,  не  имевшее никаких оснований, кроме их
упрямого  фанатизма,  конечно,  никого  не  могло  успокоить. Сопровождаемый
этими  наставлениями  и  своим верным Кадди, Мортон пустился в путь к лагерю
герцога   Монмута,   навстречу  опасностям,  грозящим  парламентеру  в  пылу
гражданских раздоров.
     Проехав   каких-нибудь  шесть-семь  миль,  Мортон  обнаружил,  что  еще
немного,  и  он  наскочит  на  передовые  части противника; и действительно,
поднявшись  на  возвышенность,  он  увидел, что все дороги забиты солдатами,
идущими  в  образцовом  порядке  по  направлению  к  Босуэл-муру - обширному
выгону,  где  они  предполагали заночевать, на расстоянии около двух миль от
Клайда,  на противоположном берегу которого стояли повстанцы. Увидев разъезд
вражеской  кавалерии,  Мортон пустился навстречу всадникам и объявил, что он
парламентер  от  повстанцев  и  просит  проводить  его  к  герцогу  Монмуту.
Сержант,  возглавлявший  отряд,  поспешил  сообщить  о прибытии парламентера
своему  командиру, тот послал донесение по команде, и к месту, где находился
Мортон, поспешно выехали два офицера.
     - Вы  зря  теряете  время,  любезный, и, кроме того, рискуете жизнью, -
сказал  один  из  них,  обращаясь  к  Мортону,  -  герцог  Монмут  не станет
выслушивать  условия  от  изменников,  выступивших с оружием против законных
властей;  к  тому  же  учиненные  вами  зверства  вопиют  о возмездии. Лучше
поворачивайте  коня  и  поберегите  его сегодня, чтобы он смог послужить вам
как следует завтра.
     - Но  я  не могу поверить, - сказал Мортон, - чтобы герцог Монмут, даже
если  он рассматривает нас как преступников, обрек на смерть такое множество
своих  ближних, не выслушав их жалоб и требований. Лично я за себя не боюсь.
Я  знаю, что не поощрял и не допускал никаких жестокостей, и боязнь ответить
за злодейства других не может мне мешать исполнить мой долг.
     Офицеры переглянулись.
     - Уж  не  тот ли это молодой человек, о котором говорил лорд Эвендел, -
сказал офицер, который был помоложе.
     - А лорд Эвендел здесь? - спросил Мортон.
     - Нет,  -  сказал  офицер,  -  мы  оставили  его в Эдинбурге; он еще не
поправился  и  не  смог поэтому выступить с нами в поход. Вас зовут, если не
сшибаюсь, Генри Мортон?
     - Совершенно верно.
     - Мы  не  станем  препятствовать  вашему свиданию с герцогом, сударь, -
сказал  офицер  гораздо  вежливее,  чем прежде, - но вы должны быть готовы к
тому,  что  это  решительно ничего не изменит; его светлость благожелательно
настроен  по  отношению  к вашим, но те, кто разделяет с ним власть, едва ли
согласятся на какие-нибудь поблажки.
     - Я  буду  глубоко  огорчен,  если  ваши слова оправдаются, - отозвался
Мортон, - однако мой долг велит настаивать на свидании с его светлостью.
     - Лэмли,  -  сказал  старший из офицеров, - сообщите герцогу о прибытии
мистера  Мортона  и  напомните  его  светлости,  что  это  тот джентльмен, о
котором так уважительно говорил лорд Эвендел.
     Офицер  возвратился  с ответом, что генерал не располагает возможностью
встретиться  с  Мортоном  вечером, но примет его завтра утром. Его поместили
на  ночь  в  ближайшей  хижине,  снабдили  всем  необходимым  и  были  с ним
чрезвычайно  предупредительны  и  любезны.  Рано  утром  за  ним  явился уже
знакомый офицер, чтобы проводить на аудиенцию к герцогу.
     Армия  уже снялась с бивака и в этот момент выстраивалась колоннами для
похода  или,  может быть, для атаки на противника. Герцог находился в центре
боевого  порядка,  примерно в миле от того места, где Мортон провел минувшую
ночь.  По  пути к генералу он имел возможность прикинуть в уме численность и
мощь  этой армии, собранной для подавления неожиданно разразившегося и плохо
организованного  восстания. Тут было три-четыре полка англичан, составлявших
цвет  армии  Карла  II, были шотландские лейб-гвардейцы, жаждавшие отомстить
за  свое  недавнее поражение, и другие полки регулярной шотландской армии, и
многочисленные    кавалерийские   части,   набранные   из   землевладельцев,
добровольно  вступивших  в  армию,  и  из  вассалов короны, обязанных королю
военною  службой.  Мортон,  кроме  того, заметил и несколько сильных отрядов
горцев,  спустившихся  со  своих гор из районов близ границ Нижней Шотландии
и,  как  мы  уже  говорили,  в  такой же мере ненавидевших западных вигов, в
какой   последние   ненавидели   и   презирали   их.   Они   выступили   под
предводительством  своих  вождей  и  составляли  особое  подразделение этого
грозного  войска.  Большой  парк  полевой артиллерии сопровождал королевскую
армию.  Все  вместе  имело  настолько  внушительный вид, что, казалось, одно
лишь  чудо  может спасти плохо вооруженное, случайное и недисциплинированное
войско   повстанцев   от   страшного   и  окончательного  разгрома.  Офицер,
сопровождавший   Мортона,   старался   по   его   взглядам  выяснить,  какое
впечатление  произвело  на  него  это  великолепное и грозное зрелище боевой
мощи.  Но,  храня  верность  делу,  которому  он себя посвятил, Мортон умело
скрывал   охватившее   его  беспокойство  и  смотрел  вокруг  себя  с  таким
безразличным   видом,   словно   во  всем  этом  для  него  не  было  ничего
неожиданного.
     - Смотрите, какое угощение для вас приготовлено, - сказал офицер.
     - Если  бы  у  меня пропал аппетит, - ответил на это Мортон, - я не был
бы  сейчас  вместе  с  вами. Но ради обеих сторон я предпочел бы, чтобы меня
угостили более мирной закуской.
     Беседуя  таким  образом,  они  подъехали  к главнокомандующему, который
стоял,  окруженный  большим  числом  офицеров,  на вершине невысокого холма,
откуда  открывался  вид  на  окрестности.  Можно было различить извивавшийся
лентой  величественный Клайд и даже лагерь повстанцев на другом берегу реки.
Офицеры   королевской  армии,  очевидно,  знакомились  с  местностью,  чтобы
выбрать   наиболее   удобное   направление   для   атаки.   Капитан   Лэмли,
сопровождавший  Мортона,  подошел  к  герцогу и шепнул ему на ухо о прибытии
парламентера.  Герцог  подал  знак  окружающим  офицерам  отойти  в сторону,
оставив  при  себе  только  двух генералов, своих ближайших помощников. Пока
они  совещались,  Мортон успел разглядеть тех, с кем ему предстояло вступить
в переговоры.
     Всякий,  взглянув  на  герцога  Монмута,  не  мог  не почувствовать его
обаяния,  о  чем  великий  жрец  всех девяти дев Парнаса вспоминал позднее в
следующих стихах:

                Что б он ни сделал - простота во всем.
                "Быть милым" от природы было в нем,
                Движения изящны и просты,
                И лик его был райской красоты.

     И  все  же  проницательный  наблюдатель  не  мог  не  заметить,  что на
красивом   и   мужественном   лице   Монмута   порой   появлялось  выражение
задумчивости  и  неуверенности,  отражавшее,  видимо,  колебания и сомнения,
которые   одолевали   его   всякий   раз,   когда  было  необходимо  принять
ответственное решение.
     Позади  герцога  стоял  Клеверхауз, с которым мы уже успели познакомить
читателя,  и  еще  один  генерал  с  крайне  примечательной  и  своеобразной
наружностью.  Он  был  одет  в  платье  старинного  образца, какие носили во
времена  Карла  I.  Это был костюм причудливого покроя, сделанный из замши и
украшенный  позументом  и  богатым  шитьем.  Ботфорты и шпоры этого генерала
были  так  же старомодны. Он носил нагрудник, поверх которого свисала борода
почтенной  длины: он отращивал ее в знак скорби и траура по Карлу I, и ее не
касалась  бритва  цирюльника  с  того  дня,  как голова несчастного государя
скатилась  на  эшафоте.  Он стоял с непокрытой головой и был совершенно лыс.
Его  высокий  морщинистый  лоб,  серые  проницательные глаза и словно резцом
высеченные   черты  свидетельствовали  о  преклонных  годах,  не  сломивших,
однако,   здоровья,   и   суровой  решительности,  которой  было  недоступно
сострадание.  Таков  был  внешний  облик  -  правда,  едва намеченный нами -
знаменитого  генерала Томаса Дэлзэла, которого виги боялись и ненавидели еще
больше,  чем  Клеверхауза:  зверства,  чинимые  генералом,  объяснялись  его
глубокой  личной  ненавистью к мятежникам, а также, может быть, и врожденной
жестокостью,    тогда    как   Клеверхауз   руководствовался   политическими
соображениями,   считая   крутые   меры   лучшим   средством  для  обуздания
пресвитериан или даже для полного искоренения этой секты.
     Мортон  понял,  что  присутствие  на  аудиенции  этих  двух генералов -
одного  из  них  он  знал  лично, другого понаслышке - предрешало судьбу его
дела.   Тем   не   менее,   несмотря  на  свою  молодость  и  неопытность  и
неблагосклонный  прием,  который,  судя по всему, встретили его предложения,
он  смело  по  данному  ему знаку приблизился к Монмуту, решив про себя, что
интересы  его  страны  и  тех,  кто  взялся  ради  них  за оружие, не должны
страдать  от  того,  что были доверены ему, а не кому-либо более сведущему в
этих  делах.  Монмут принял его с изысканной любезностью, никогда и нигде не
покидавшей  его.  Дэлзэл  бросил  на  него  нетерпеливый,  суровый и мрачный
взгляд;  Клеверхауз  саркастическою  улыбкой и легким кивком головы, видимо,
хотел подчеркнуть, что считает его старым знакомым.
     - Вы  прибыли,  сударь, от лица этих несчастных людей, собравшихся ныне
вооруженной  толпой,  -  сказал  герцог Монмут, - и вас зовут, насколько мне
известно,  Мортон.  Не  угодно  ли  вам  сообщить,  в чем состоит данное вам
поручение.
     - Об  этом  говорится  в  бумаге, милорд, - ответил Мортон, - именуемой
памятною  запискою и петицией, которую лорд Эвендел должен был вручить вашей
светлости.
     - Что  он и сделал, - подтвердил герцог. - И, как я понял из слов лорда
Эвендела,   в   этих   достойных  сожаления  обстоятельствах  мистер  Мортон
обнаружил  много  благоразумия  и  благородства,  за  что  я приношу ему мою
благодарность.
     От  Мортона  не  укрылось,  что  в этот момент Дэлзэл негодующе покачал
головой  и  что-то  шепнул  на ухо Клеверхаузу, который в ответ усмехнулся и
едва  заметно  повел  бровями. Герцог вынул из кармана петицию. Он был мягок
по  природе  и  понимал,  что  ее авторы требовали только того, на что имеют
бесспорное  право.  С  другой  стороны,  он  должен  содействовать упрочению
власти   короля   и   считаться   с   более   непримиримыми  взглядами  лиц,
приставленных  к  нему не только для помощи, но и для контроля над ним. Явно
колеблясь между этими побуждениями, он произнес:
     - В  этой  бумаге  содержатся  предложения,  мистер Мортон, по существу
которых  я  в  настоящее время не имею возможности высказаться. Некоторые из
них  представляются  мне разумными и справедливыми, и хотя на этот счет я не
располагаю  инструкциями  его величества, все же заверяю вас, мистер Мортон,
и  моя  честь  в том порукой, что готов выступить перед ним вашим ходатаем и
сделать   все   от  меня  зависящее,  чтобы  добиться  удовлетворения  ваших
требований.  Но  вам нужно понять, что я могу вступить в переговоры только с
просителями,  а  не  с  мятежниками.  Итак,  вы  можете  рассчитывать на мою
благожелательность  и  на  мою  помощь лишь при условии, что ваши сотоварищи
сложат оружие и отправятся по домам.
     - Сделать  это,  милорд,  -  бесстрашно  ответил  Мортон,  - значило бы
признать,  что  мы  и  в самом деле мятежники, как нас именуют наши враги. А
между  тем  мы  обнажили меч, чтобы возвратить себе наши исконные, незаконно
отнятые  у  нас  права. Умеренность и здравомыслие вашей светлости позволили
вам  понять  справедливость  предъявленных нами требований, но если бы им не
вторила  боевая  труб