тительная  каморка  на чердаке жалкой лачуги, - он увидел его в оковах,
сидящим  на  старом,  изодранном  тюфяке.  Пленный  не  то дремал, не то был
погружен  в  глубокие думы. Услышав шаги, он повернулся к Мортону и поднялся
со   своего  места.  Из-за  потери  крови,  бессонных  ночей  и  длительного
недоедания  наружность  его изменилась настолько, что никто не мог бы узнать
в  нем  того  решительного и смелого воина, который так мужественно сражался
при Лоудон-хилле. Он был, видимо, удивлен неожиданным появлением Мортона.
     - Мне горестно видеть вас в таком положении, - сказал Генри.
     - Я  слышал,  что вы страстный любитель поэзии, - ответил молодой лорд,
- а раз так, мистер Мортон, то вы помните, наверно, эти стихи:

                Не стены и не низкий свод
                Темницу создают.
                Спокойный, вольный ум найдет
                И здесь благой приют.

Но  будь  мое  заключение и менее сносным,  я  склонен  думать,  что  завтра
меня все равно ожидает полное освобождение.
     - Вы имеете в виду смерть? - спросил Мортон.
     - Конечно,  -  ответил  Эвендел,  - других видов на будущее у меня нет;
ваш  товарищ,  Берли,  уже  запятнал  себя  кровью тех, кто вследствие своей
незначительности  и безвестного происхождения мог, казалось бы, рассчитывать
на  пощаду. Я не могу похвалиться таким щитом от его мести и понимаю, что по
отношению ко мне он будет беспредельно жесток.
     - Но  стоит  майору  Беллендену капитулировать, - сказал Мортон, - и вы
будете спасены.
     - Никогда!  Этому  не  бывать,  пока на укреплениях останется хоть один
человек  и  у этого человека - хоть корка хлеба! Мне известно его решение, и
я был бы глубоко огорчен, если бы ради меня он от него отступился.
     Мортон  не  замедлил  сообщить пленнику о готовящемся бунте солдат и об
их  решении  сдаться,  выдав  неприятелю обеих леди и майора Беллендена. Это
известие  поразило  лорда  Эвендела,  хотя  сначала  он  отнесся  к  нему  с
некоторым недоверием, но затем недоверие сменилось глубокой печалью.
     - Что  же  можно  тут  сделать?  -  сказал  он.  - Как предупредить это
несчастье?
     - Выслушайте  меня,  милорд,  -  ответил  Мортон.  -  Вы не откажетесь,
полагаю,  направиться  к  нашему самодержцу, его величеству королю, с ветвью
мира  от  имени тех его обездоленных подданных, которые взялись за оружие не
по доброй воле, а в силу необходимости.
     - Вы  правы,  я  готов  взяться  за  это,  -  сказал лорд Эвендел, - но
признаюсь, мне неясно, какое отношение это может иметь к нашему делу.
     - Сейчас  объясню,  милорд,  - продолжал Мортон. - Вам будет возвращена
под  ваше честное слово свобода; кроме того, вы сможете возвратиться в замок
и  получите  беспрепятственный  пропуск  для  обеих леди, майора и всех, кто
пожелает  выехать  с  вами. Разумеется, при условии немедленной капитуляции.
Сделав   это,   вы   только   подчинитесь   необходимости,   так   как   при
взбунтовавшемся  гарнизоне,  без продовольствия Тиллитудлем не продержится и
одного  дня.  Если  кто-нибудь  не  пожелает выполнить приказание и покинуть
крепость,  тот  будет  предоставлен  судьбе.  Вы  и ваши спутники, повторяю,
получите  беспрепятственный  пропуск в Эдинбург или туда, где в данное время
находится  герцог  Монмут.  Мы  надеемся,  что  в  обмен на возвращенную вам
свободу   вы   подадите  на  рассмотрение  его  милости,  как  наместника  и
главнокомандующего  в  Шотландии,  эту  покорнейшую петицию и представление,
где  излагаются  основные  причины  восстания,  с устранением которых, готов
поручиться своей головой, большая часть повстанцев сложит оружие.
     Лорд Эвендел внимательно прочитал переданный ему Мортоном документ.
     - Мистер  Мортон,  -  сказал  он,  ознакомившись  с ним, - мое скромное
суждение   таково,  что  против  предлагаемых  здесь  мероприятий  возразить
нечего;  больше того - я имею основание думать, что они могут даже встретить
сочувствие  герцога  Монмута;  но,  говоря  откровенно,  я никоим образом не
надеюсь на удовлетворение этих требований, пока ваши люди не сложат оружия.
     - Поступив  так, - ответил Мортон, - мы формально расписались бы в том,
что  не имели права за него браться, и потому я никогда не смогу согласиться
на такое условие.
     - И  в  самом деле, едва ли можно ожидать от вас данного шага, - сказал
лорд   Эвендел,  -  а  раз  так,  то  я  убежден,  что  переговоры  окажутся
безуспешными.  Впрочем,  высказав  вам  со всей откровенностью мое мнение, я
все   же   выражаю   готовность   сделать   все  от  меня  зависящее,  чтобы
способствовать примирению.
     - Это  все,  чего  мы  желаем  и  ждем  от  вас, - сказал Мортон. - Что
касается  исхода  переговоров,  то  он от Господа Бога, ибо "сердце царево в
руце Божией". Итак, вы принимаете предложение о беспрепятственном пропуске?
     - Разумеется,  -  ответил  Эвендел,  -  и,  если  я  не говорю сейчас о
благодарности  за  вторичное спасение моей жизни, это вовсе не значит, что я
не ощущаю ее всею душой.
     - А как же гарнизон Тиллитудлема? - спросил Мортон.
     - Будет  выведен  в  соответствии  с  вашими  требованиями,  -  ответил
Эвендел.  -  Я  уверен,  что  майору  не  справиться  с  бунтом  драгун, и я
содрогаюсь  при  мысли о последствиях, к которым повела бы выдача обеих леди
и почтенного старого джентльмена этому кровожадному негодяю Берли.
     - В  таком  случае  вы  свободны,  -  сказал  Мортон. - Приготовьтесь к
отъезду.  Несколько  человек, которым я вполне доверяю, проводят вас за наши
аванпосты.
     Оставив  лорда  Эвендела,  изумленного и обрадованного этим неожиданным
освобождением,   Мортон   поспешно   отобрал  несколько  человек  из  отряда
милнвудских  стрелков. Все они были верхами и вооружены до зубов, каждый вел
в  поводу  запасного  коня.  Дженни,  успевшая помириться с Кадди за ужином,
ехала  по  левую  руку от этого доблестного кавалериста. Вскоре у того дома,
где  содержался  в  заключении  лорд Эвендел, послышался конский топот. Двое
неизвестных  ему  людей,  войдя  в помещение, сняли с него оковы и, проводив
вниз  по  лестнице,  помогли сесть на коня. Он оказался посредине небольшого
отряда, пустившегося крупною рысью по направлению к Тиллитудлему.
     Когда  они  добрались  до  этой древней твердыни, сияние луны сменилось
рассветом,  и  на  массивной,  вздымавшейся  темной  громадою замковой башне
заиграли   первые   бледные  лучи  солнца.  Отряд  остановился,  не  решаясь
приблизиться  к  стенам крепости из опасения, как бы ее защитники не открыли
огня.  К  воротам  направился  один  лорд  Эвендел,  за  которым в некотором
отдалении  следовала  Дженни  Деннисон.  Подъехав к воротам, они услышали во
внутреннем  дворе  шум,  грубо  нарушавший  величавую  безмятежность летнего
утра.  Слышались  крики и брань, потом раздались пистолетные выстрелы - было
очевидно,  что  бунт уже успел разразиться. У ворот на часах стоял Хеллидей.
Услышав   голос   лорда  Эвендела,  он  встретил  своего  офицера  радостным
восклицанием  и  сразу  же  пропустил  его в замок. Появление лорда Эвендела
поразило  взбунтовавшихся  солдат как гром среди ясного неба. Чтобы привести
в  исполнение  свой  план  и  захватить  крепость,  они  хотели разоружить и
обезвредить  майора  Беллендена,  Гаррисона  и  всех, кто пытался оказать им
сопротивление.
     С  прибытием  лорда  Эвендела  все  изменилось.  Он  схватил за шиворот
Инглиса  и,  приказав двум драгунам арестовать и связать его, как предателя,
объявил  остальным,  что  только  беспрекословное  повиновение избавит их от
сурового  наказания.  После  этого он велел людям построиться. Они тотчас же
выполнили   его  приказание.  Он  распорядился  положить  на  землю  оружие.
Какое-то  мгновение  они  колебались,  но  привычка  к  дисциплине  вместе с
уверенностью,  что  их  офицер, действуя с такой смелостью и решительностью,
должен  располагать  оставшейся  за воротами вооруженною силой, заставили их
подчиниться.
     - Уберите  оружие,  -  сказал  лорд  Эвендел,  обращаясь  к сбежавшимся
слугам,  -  они  его  не  получат,  пока  не  научатся  пользоваться им, как
подобает,  употребляя на дело, ради которого оно им было доверено. А теперь,
-   продолжал   он,   повернувшись   к  бунтовщикам,  -  марш  из  замка!  И
поторапливайтесь!  Противник,  заключив  перемирие  на  три часа, согласился
предоставить  их  вам, чтобы вы немедленно убрались отсюда. Отправляйтесь по
дороге  на  Эдинбург  и  ждите  меня  у  Мурской  гостиницы. Считаю излишним
предупреждать,  чтобы  по  пути  следования  вы  не  позволяли  себе никаких
насилии  над  местными  жителями;  да  вы и так в вашем положении не станете
навлекать  на себя общую ненависть. Докажите своею покорностью, что намерены
искупить  преступление,  совершенное  нынешним  утром. Обезоруженные солдаты
молча  удалились  с  глаз  своего  офицера  и,  покинув  замок, двинулись по
направлению  к  месту встречи; они торопились уйти подальше от Тиллитудлема,
так  как  боялись столкнуться с повстанцами, которые, видя их беззащитность,
охотно  отметили  бы  им  за  былые  насилия  и бесчинства. Инглис, которого
Эвендел  решил  наказать  со  всей  строгостью, остался под стражею в замке.
Хеллидей  своим  поведением  заслужил похвалу начальства, и ему были обещаны
нашивки  капрала.  Поспешно  сделав эти распоряжения, лорд Эвендел подошел к
майору, которому казалось, что все это он видит во сне.
     - Дорогой майор, нам придется сдать крепость.
     - Выходит,  что  этого  все-таки не избежать? - спросил майор. - А я-то
надеялся, что вы привели с собой подкрепление и доставили продовольствие.
     - Ни одного человека, ни фунта провианту, - ответил молодой лорд.
     - И  все  же  я  счастлив,  что  вижу  вас целым и невредимым, - сказал
добрый   старик.  -  Нам  вчера  сообщили,  что  эти  разбойники-псалмопевцы
посягают  на  вашу  жизнь,  и  я  каких-нибудь  десять  минут назад построил
мерзавцев  драгун,  чтобы  ударить  на штаб-квартиру Белфура Берли и вырвать
вас  из  этого  ада,  но  этот  пес  Инглис,  вместо  того  чтобы  выполнить
приказание,  учинил  самый  что  ни  на  есть  настоящий бунт. Но что же нам
следует делать?
     - Я  не  располагаю  выбором,  -  сказал  лорд  Эвендел,  -  я пленник,
отпущенный  под  честное  слово  и  направляемый  в  Эдинбург. Вы и обе леди
должны,  по-моему,  ехать  туда  же.  Благодаря сердечному участию и заботам
нашего  друга я имею беспрепятственный пропуск и лошадей для вас и всех, кто
отправится  вместе  с  вами;  но,  Бога ради, не мешкайте; вы не в состоянии
удерживать  замок, имея в своем подчинении всего семь или восемь защитников,
и  к тому же совершенно без продовольствия. Вы сделали более чем достаточно,
чтобы  спасти вашу честь и дать время правительству стянуть отовсюду войска.
Держаться  дольше  и  излишне  и невозможно. В Эдинбург прибыли англичане, и
они  в  ближайшие  дни  выступят  к  Гамильтону.  Мятежникам недолго владеть
Тиллитудлемом.
     - Раз  вы  так думаете, - сказал старый воин, тяжко вздохнув, - я знаю,
вы  не  станете  советовать  бесчестные  вещи,  -  мне  только остается, что
подчиниться   необходимости;   бунт   этих   негодяев  действительно  сделал
невозможной  дальнейшую  защиту  крепостных  стен.  Гьюдьил,  пусть служанки
известят  обеих  леди  обо  всем  происшедшем,  и  чтобы  все  было готово к
незамедлительному  отъезду? Но если б, оставаясь за этими древними стенами и
превратившись  от  голода  в  мумию, старый Майлс Белленден мог быть полезен
своему  королю,  он  не  ушел  бы  отсюда,  пока в нем теплится хоть искорка
жизни.
     Дамы,  взволнованные  вестями  о  бунте,  охотно согласились с решением
майора.  Леди Маргарет не смогла, впрочем, удержаться от стенаний и вздохов,
имевших,   как  всегда,  отношение  к  пресловутому  завтраку,  которым  его
священнейшее  величество  король  Карл  почтил  ее старый замок, оставляемый
теперь  на  разграбление  шайке мятежников. Приготовившись к отъезду, прежде
чем  стало настолько светло, чтобы можно было явственно различать окружающие
предметы,  обе  леди,  майор,  Гаррисон,  Гьюдьил  и остальные слуги сели на
лошадей,  найденных  по  соседству  или приведенных Эвенделом, и под охраною
четырех  повстанцев направились прямо на север. Остальные мятежники из числа
тех,  кто  сопровождал  лорда  Эвендела  в Тиллитудлем, вступили во владение
покинутым  замком,  получив приказание тщательно оберегать его от грабежей и
бесчинств.  И когда взошло солнце, над главной замковой башней зареяло алое,
с голубою каймой, знамя шотландского ковенанта.


                                 Глава XXIX

                                                   И для меня игла в ее руке
                                                   Страшнее ста кинжалов.

                                                                       Мерло

     Выехав   из  Тиллитудлема  и  миновав  аванпосты  повстанцев,  всадники
ненадолго   остановились   в   небольшом   городке  Босуэл,  где  их  ожидал
приготовленный  по  приказанию Мортона завтрак; это было в самом деле крайне
необходимо  для  людей,  изнуренных  длительным  недоеданием. После краткого
отдыха  путешественники  двинулись  дальше  по  направлению к Эдинбургу. Уже
совсем  рассвело;  над  горизонтом растекались лучи восходящего солнца. Было
естественно  предположить,  что  лорд  Эвендел  неотлучно находился при мисс
Эдит.  Однако,  обменявшись  приветствиями  с юною леди и позаботившись о ее
удобствах  в  пути,  он  занял  место  рядом  с  майором во главе небольшого
отряда,  передав попечение о прелестной его племяннице одному из повстанцев,
фигура  и  черты  которого были скрыты черным военным плащом и надвинутой на
лоб  широкополою  шляпой  со спадавшими на лицо перьями. Так они ехали бок о
бок  в полном молчании мили две, пока незнакомец не обратился наконец к мисс
Белленден глухим и дрожащим голосом.
     - Мисс  Белленден,  -  сказал он, - не может не иметь друзей всюду, где
ее  знают,  и  даже  среди тех, чье поведение ныне ею решительно осуждается.
Могут  ли  они  каким-нибудь способом доказать, что по-прежнему уважают ее и
скорбят о перенесенных ею страданиях?
     - Пусть  научатся  ради  самих  себя  уважать  законы и щадить невинную
кровь,  -  ответила  мисс Белленден. - Пусть возвратятся к исполнению своего
долга  пред  королем,  и  я  готова простить им все, что выстрадала, и еще в
десять раз больше.
     - Вы,  следовательно,  не  допускаете, - спросил ее собеседник, - что в
наших  рядах  находятся  люди, которые, желая блага отчизне, убеждены в том,
что выполняют свой патриотический долг?
     - Было  бы неосторожно, - отозвалась мисс Белленден, - находясь в вашей
власти, отвечать на этот вопрос.
     - Но  только  не  в  этом  случае,  даю  вам  слово  солдата,  - горячо
проговорил всадник.
     - Меня  с  детства  научили  быть откровенной, - сказала Эдит, - и если
необходимо  ответить  на  ваш  вопрос,  я  позволю  себе  высказать все, что
чувствую.  Один  Бог  может  судить  о сердце и побуждениях человека; что до
людей,  то  они  вынуждены  оценивать  его  по  поступкам. Измена, убийства,
виселицы,   насилия,   чинимые  над  мирной  семьей,  как,  например,  наша,
взявшейся  за  оружие  только  для  защиты  законного правительства и своего
собственного  имущества,  - все эти действия чернят всякого, кто имеет к ним
хоть  какое-нибудь  отношение,  какими  бы  высокими  словами  они  ни  были
приукрашены.
     - Вина  за  междоусобную  войну,  -  возразил  всадник,  - за бедствия,
которые  она  приносит  с  собой, на совести тех, кто вызвал ее угнетением и
беззакониями,  а  не  тех, кто оказался в необходимости прибегнуть к оружию,
чтобы отстаивать естественные права свободных людей.
     - Вы   выдвигаете   довод,   который,   в  свою  очередь,  нуждается  в
доказательстве,  -  ответила юная леди. - Каждая из сторон готова настаивать
на  своей  правоте,  и  поэтому  виноватой  нужно считать ту из них, которая
первая  схватилась  за  меч,  -  и при любой драке закон видит преступника в
том, кто первый прибегнул к насилию.
     - Увы!  -  сказал всадник. - Если бы наше оправдание зависело только от
этого,  как  легко  было  бы  доказать,  что  мы  проявили терпение, которое
поистине  превосходит  возможности человеческие, и перешли к открытой борьбе
лишь  вынужденные  неслыханным  произволом.  Но  я  замечаю, - продолжал он,
тяжко  вздохнув, - что тщетно защищать перед мисс Белленден то дело, которое
она  заранее  осудила, быть может, столько же из неприязни к его участникам,
сколько и к их убеждениям.
     - Извините,  -  сказала  Эдит,  -  я  свободно высказалась о принципах,
которыми  руководствуются  мятежники;  что  касается их самих, то мне нечего
сказать  по  этому  поводу, потому что я их не знаю... за одним-единственным
исключением.
     - И  это  исключение,  -  спросил  всадник,  -  оказало влияние на ваше
мнение обо всех?
     - Совсем  нет,  -  ответила Эдит, - тот, кого я имею в виду... он... по
крайней  мере,  я  считала  его  таким... он намного выше других; он был или
казался  человеком  с  рано  развившимися  талантами,  возвышенных взглядов,
высокой  честности  и  верного  сердца.  Могу  ли  я  сочувствовать  мятежу,
превратившему  его,  который  мог  бы  стать украшением, гордостью и оплотом
своей  страны,  в  сотоварища  мрачных  и  невежественных фанатиков, опасных
лицемеров,  в  вождя  неразумных  и  темных людей, в соратника разбойников и
убийц  с  большой дороги? Если вы встретите его в вашем лагере, скажите ему,
что  Эдит  Белленден пролила куда больше слез из-за его падения, из-за того,
что  он  утратил  такие  возможности и покрыл бесчестием свое имя, чем из-за
несчастий,  свалившихся  на  ее близких; что ей легче было переносить голод,
от  которого  ввалились  ее  щеки  и  потускнели  глаза, чем сердечную муку,
сопутствовавшую  каждой  ее  мысли  о  том,  кто  был  виновником  всех этих
бедствий.
     Произнося  эти  слова,  она  повернулась лицом к своему собеседнику; ее
бледные  щеки,  хоть  их и оживлял, пока она говорила, еле заметный румянец,
свидетельствовали  о пережитых ею страданиях. Всадник не остался безучастным
к  этому  призыву;  он  схватился  за  голову,  как будто его мозг пронизала
внезапная  боль,  и,  проведя  рукой  по лицу, надвинул еще ниже на лоб свою
широкополую  шляпу.  Ни  это  движение,  ни чувства, которые его вызвали, не
остались незамеченными Эдит, и ее сердце в ответ на это затрепетало.
     - И  если  тот, - сказала она, - о ком я говорю, будет серьезно огорчен
суровым  суждением  его... его... прежнего друга, скажите ему, что искреннее
раскаяние  есть  первый  шаг  к искуплению; что, хотя он пал с такой высоты,
подняться  на  которую  будет  ему нелегко, хотя он повинен во многих дурных
делах,  творившихся под прикрытием его имени, - все же он и теперь еще может
частично искупить зло, лежащее на его совести.
     - Но как? - спросил всадник тем же глухим и прерывистым голосом.
     - Стараясь    установить    мир    для    блага    своих   обездоленных
соотечественников,   побуждая   заблудших   мятежников   сложить   оружие  и
разойтись.  Спасая  их кровь, он может искупить уже пролитую; кто потрудится
для  этой  возвышенной  цели,  тот заслужит благодарность нашего поколения и
добрую память потомства.
     - Полагаю,  -  твердым голосом произнес ее спутник, - мисс Белленден не
хочет,  чтобы  этим  миром интересы народа были принесены в жертву интересам
короны.
     - Я  еще  слишком молода, - отвечала Эдит, - и не могу говорить об этом
с  полным  знанием дела. Но раз я заговорила на эту тему, то охотно добавлю,
что  желала  бы мира, который удовлетворил бы все партии и оградил подданных
короля  от  военных  поборов:  они  мне  ненавистны не меньше, чем ваши меры
борьбы с этим бедствием.
     - Мисс  Белленден,  - сказал Генри