енно  при  отсутствии военного опыта в рядах тех, кто угрожал
ей осадою.
     С  первым светом майор Белленден и лорд Эвендел поднялись на крепостную
стену.  Они  снова  и снова проверяли ход оборонительных работ, с тревогой и
нетерпением   ожидая   появления   неприятеля.  Нужно  сказать,  что  теперь
лазутчики  регулярно снабжали их сведениями. Но майор с недоверием отнесся к
известию  о  том,  что  молодой  Мортон  взялся  за оружие и выступил против
правительства.
     - Я  знаю  его  лучше,  чем  кто-либо,  -  вот  единственное замечание,
которым  он  удостоил  толки  об  этом.  - Наши ребята не отважились подойти
ближе; их обмануло мнимое сходство или они подцепили какую-то басню.
     - Я  не  согласен с вами, майор, - ответил на это Эвендел, - я полагаю,
что  вы  все  же увидите этого молодого человека во главе войска мятежников,
и, хотя я буду глубоко огорчен, это меня нисколько не удивит.
     - Вы  ничуть  не  лучше  полковника  Клеверхауза,  -  сказал  майор,  -
позавчера  утром  он  мне с пеной у рта доказывал, что этот молодой человек,
самый  одаренный,  самый благородный и самый великодушный мальчик, каких мне
когда-либо  доводилось  встречать,  ждет только случая, чтобы стать во главе
мятежников.
     - Вспомните  о  насилиях, которым он подвергся, а также о предъявленном
ему  обвинении,  - сказал лорд Эвендел. - Что еще ему оставалось? Ну, а я...
право, не знаю, чего он больше заслуживает, порицания или жалости.
     - Порицания,   сударь?   Жалости?   -   повторил,  словно  эхо,  майор,
пораженный  такой  снисходительностью. - Он заслуживает веревки, вот чего он
заслуживает,  и если б он был даже моим собственным сыном, я с удовольствием
посмотрел  бы,  как  его  вздернут. Вот уж действительно порицания! Но вы не
можете думать того, что изволите говорить.
     - Честное  слово,  майор Белленден, с некоторого времени я полагаю, что
наши   политики  и  прелаты  довели  дела  в  нашей  стране  до  прискорбной
крайности,  всяческими  насилиями  они  отвратили  от себя не только простой
народ,  но  и  тех,  кто,  принадлежа  к высшим слоям, свободен от сословных
предрассудков и кого придворные интересы не привязывают к знамени.
     - Я  не  политик,  -  ответил  майор,  -  и  не разбираюсь во всех этих
тонкостях.  Шпага  моя принадлежит королю, и когда он приказывает, я обнажаю
ее ради него.
     - Надеюсь,  -  сказал  молодой  лорд, - вы понимаете, что я делаю то же
самое,  хотя  от  всего  сердца  желал  бы,  чтобы  нашим  неприятелем  были
иноземцы.  Впрочем,  сейчас  не время спорить об этом, так как вот они, наши
враги, и мы должны защищаться всеми доступными средствами.
     В  то  время как лорд Эвендел произносил эти слова, на дороге, которая,
пересекая  вершину  холма,  спускалась  против  замка  в  долину,  показался
передовой  отряд  ковенантеров.  Остановившись на гребне холма, повстанцы не
решились  двигаться  дальше,  видимо,  опасаясь  подставить свои колонны под
огонь  крепостной  артиллерии.  Их силы, сначала казавшиеся незначительными,
прибывали,  ряды  сжимались  и становились гуще, так что, судя по авангарду,
вышедшему  на  вершину  холма,  их  войско  было  весьма многочисленным. Обе
стороны  настороженно  выжидали. И пока волнующиеся ряды повстанцев толклись
на  месте,  как  бы  испытывая  давление сзади или не зная, куда направиться
дальше,  их  оружие,  живописное  в  своем  разнообразии,  блестело  в лучах
солнца,  которые  отражались  от целого леса пик, мушкетов, алебард и боевых
топоров.  Так  продолжалось  минуту-другую, пока трое или четверо всадников,
очевидно  -  вожди,  не  выехали  вперед и не собрались у высокого пригорка,
оказавшись  таким  образом  чуть  ближе,  чем главные силы, к старому замку.
Опытный   артиллерист   Джон  Гьюдьил,  еще  не  забывший  своего  искусства
артиллериста, навел пушку на эту отделившуюся от войска мятежников группу.
     - Я  готов  спустить  сокола  (маленькая пушка, у которой он находился,
называлась  фальконом,  что  значит  "сокол"),  я готов спустить сокола, как
только   ваша   милость   подаст  команду;  клянусь  честью,  он  хорошенько
растреплет им перья.
     Майор вопросительно взглянул на лорда Эвендела.
     - Погодите  минутку, - сказал молодой лорд, - они посылают к нам своего
представителя.
     И  действительно,  один из всадников спешился и, подвязав к пике лоскут
белой  ткани,  направился  к  замку.  Майор  и лорд Эвендел, сойдя со стены,
пошли  ему  навстречу  к  первой  баррикаде,  так  как  считали, что было бы
неразумным   впускать  вражеского  парламентера  за  линию  тех  укреплений,
которые  они  готовились защищать. Как только посланец мятежников тронулся в
путь,   остальные  всадники,  как  бы  догадываясь  о  приготовлениях  Джона
Гьюдьила,   покинули   пригорок,   на   котором  только  что  совещались,  и
возвратились в ряды главных сил.
     Парламентер  ковенантеров,  судя  по  выражению  лица  и  манерам,  был
преисполнен  той  внутренней  гордости,  которая  отличала  приверженцев его
секты.  Лицо  его  застыло  в  пренебрежительной  мине,  полузакрытые глаза,
казалось,  не хотели унизиться до лицезрения земной скверны; он торжественно
шествовал,  и  при каждом шаге носки его сапог выворачивались наружу, как бы
выказывая  презрение  к той земле, которую они попирали. Лорд Эвендел не мог
подавить улыбку при виде этой необыкновенной фигуры.
     - Видели  ли  вы  хоть когда-нибудь такую нелепую марионетку? - спросил
он  майора  Беллендена.  - Можно подумать, что он передвигается на пружинах.
Как вы думаете, умеет ли он говорить?
     - О  да,  -  ответил  майор,  -  это,  кажется,  один  из  моих  давних
знакомцев.  Он  пуританин  чистой  воды,  выросший  на  фарисейских дрожжах.
Погодите,  он откашливается, видимо, прочищает горло. Уж не собирается ли он
обратиться к нашему замку с проповедью, вместо обычного сигнала трубой?
     Предположение  старого  воина,  который  в  свое  время имел достаточно
случаев  познакомиться  с повадками этих сектантов, было недалеко от истины;
только  вместо  прозаического вступления лэрд Лонгкейла - ибо это был не кто
иной,  как  он  сам  собственной персоной - затянул голосом Стентора стих из
двадцать третьего псалма:

                Врата, вы вверх вздымитеся, вы, двери,
                Издревле утвержденные навеки,
                Раскройтесь!

     - Я  же  вам  говорил,  -  сказал  майор  лорду  Эвенделу и, став перед
баррикадою,  обратился  к парламентеру, спросив, чего ради он, точно овца на
ветру, поднимает у ворот замка это скорбное блеяние.
     - Я  сюда  прибыл,  -  ответил  парламентер  высоким  и резким голосом,
обходясь  без  обычных  приветствий или учтивостей, - я сюда прибыл от имени
благочестивой  армии  Торжественной  лиги  и  ковенанта,  чтобы  вступить  в
переговоры  с  двумя  нечестивцами:  Уильямом  Максуэллом,  именуемым лордом
Эвенделом, и Майлсом Белленденом из Чарнвуда.
     - А   что  именно  вы  намерены  сообщить  Майлсу  Беллендену  и  лорду
Эвенделу? - спросил парламентера майор.
     - Вы,  что  ли,  и являетесь этими лицами? - сказал лэрд Лонгкейла, тем
же резким, высокомерным, вызывающим тоном.
     - Они самые, за неимением лучших, - ответил майор.
     - В  таком  случае  вот  официальное  требование  капитуляции, - заявил
посланец  мятежников,  вручая  бумагу  лорду Эвенделу, - а вот личное письмо
Майлсу  Беллендену  от  некоего  благочестивого  юноши, удостоившегося стать
начальником  одной из частей нашего войска. Прочитайте скорее и то и другое,
и  пусть  Господь  окажет  вам  милость  и  вразумит  извлечь  пользу  из их
содержания, в чем, впрочем, я весьма сомневаюсь.
     Предложение капитулировать гласило:

     "Мы,  избранные  и  утвержденные  вожди  землевладельцев, священников и
прочих,   отстаивающих   в   настоящее  время  оружием  свободу  и  истинное
исповедание  веры, увещеваем Уильяма, лорда Эвендела, и Майлса Беллендена из
Чарнвуда,  и  всех  других,  находящихся  в  настоящее  время  при  оружии и
составляющих  гарнизон замка Тиллитудлем, сдать названный замок и обещаем им
пощаду  и  свободный  пропуск из крепости со всеми пожитками и имуществом. В
случае  неприятия  этих  условий защитникам грозит истребление огнем и мечом
согласно  с  законом войны, применяемым по отношению к тем, кто отказывается
капитулировать. Да защитит Господь свое правое дело!"

     Этот  документ  был  подписан  Джоном Белфуром Берли, главнокомандующим
армии ковенанта, от своего личного имени и по уполномочию остальных вождей.
     Письмо майору Беллендену было от Генри Мортона. Он писал следующее:

     "Боюсь,  мой  уважаемый  друг,  что  сделанный  мною  шаг, кроме многих
других   печальных   последствий,  вызовет  ваше  безоговорочное  и  суровое
осуждение.  Но я принял свое решение честно и искренне и с полного одобрения
моей  совести.  Я  не  могу  дольше  терпеть,  чтобы  мои права и права моих
ближних  попирались  самым бесстыдным образом, чтобы на каждом шагу нарушали
нашу  свободу,  чтобы  нашу  кровь  проливали  рекой  безо всякого законного
основания   и  судебного  разбирательства.  Само  провидение  через  насилия
угнетателей  указало путь к нашему освобождению от этой невыносимой тирании,
и  я  не  могу считать достойным имени и прав свободного человека того, кто,
думая  так  же,  как я, не отдаст своего оружия в защиту нашей страны. Пусть
Господь  Бог,  ведающий  мое сердце, будет моим свидетелем: я не разделяю ни
ненависти,  ни злобы, ни других безудержных страстей, одолевающих угнетенных
и  исстрадавшихся  мучеников,  совместно  с  которыми я теперь действую. Мое
самое    пылкое   и   искреннее   желание   состоит   в   том,   чтобы   это
противоестественное   побоище   было  возможно  скорее  пресечено  благодаря
совместным  усилиям  всего  доброго,  мудрого  и  умеренного,  что только ни
наличествует  в  обеих  партиях,  и  чтобы наступил мир, который, не ущемляя
законных  оговоренных  конституцией  прав короля, мог бы обеспечить действие
справедливых   законов  вместо  царящего  ныне  произвола  военных  властей,
предоставил  каждому  право  общаться  с  Богом  в  согласии  с  собственной
совестью,  а правительство угасило наконец фанатический энтузиазм этих людей
посредством  разумного  и  мягкого управления, вместо того чтобы доводить их
до неистовства преследованиями и нетерпимостью.
     Вы  можете  представить себе, как мне тягостно, держась таких взглядов,
подходить  с  оружием  к дому вашей достопочтенной родственницы, который вы,
очевидно,  намерены защищать. Разрешите мне попытаться убедить вас, что ваши
усилия  в  этом  плане поведут лишь к напрасному кровопролитию; если приступ
окажется  безуспешным,  у  нас  хватит  сил,  чтобы  обложить замок осадою и
голодом   вынудить   его   к   сдаче;   нам   хорошо   известно,   что  ваши
продовольственные  запасы  невелики и вы не в состоянии выдержать длительную
осаду.  Мое  сердце  сжимается  при  мысли  о том, сколько в этом случае вам
предстоит выстрадать и на кого главным образом обрушатся эти страдания.
     Не  думайте,  мой  уважаемый  друг,  что я предлагаю условия, способные
бросить  пятно  на  вашу  почтенную  и безупречную репутацию, которой вы так
заслуженно  и  так  давно пользуетесь. Если солдаты правительственной армии,
которым  я  берусь  обеспечить  свободный  пропуск,  будут удалены из вашего
замка,  от вас, поверьте, не потребуется ничего больше, кроме честного слова
соблюдать  нейтралитет в течение этой злосчастной войны. Кроме того, я приму
необходимые  меры, чтобы собственность леди Маргарет, равно как и ваша, была
неприкосновенна.  Обещаю  вам, что в этом случае мы не введем в замок своего
гарнизона.  Я  мог бы высказать многое в пользу этого предложения, но боюсь,
что   любые   доводы,  исходящие  из  враждебного  лагеря  и  от  того,  кто
представляется  вам  гнусным  преступником,  не  будут  иметь  для вас силу.
Закончу  поэтому  уверениями,  что, каковы бы ни были отныне ваши чувства ко
мне,  моя  благодарность  и признательность за все, что вы для меня сделали,
сохранятся  навеки,  и  я  буду  счастливейшим человеком в мире, когда смогу
предоставить  вам  доказательства  этого средствами более убедительными, чем
пустые  слова.  Следуя  первому побуждению, вы, быть может, и отвергнете мои
предложения,  но  пусть  это  не  помешает  вам  вернуться к ним снова, если
события  сделают их более приемлемыми для вас, ибо, где бы и когда бы мне ни
довелось   оказать   вам   услугу,   она   неизменно   доставит   величайшее
удовлетворение
     Генри Мортону".

     Прочитав  это  письмо  с  нескрываемым  негодованием, майор передал его
лорду Эвенделу.
     - Я  никогда  не  поверил  бы  этому,  -  сказал  он,  -  если  бы даже
полчеловечества  клятвенно  подтвердило  истинность  данного  сообщения!  О,
неблагодарный,  гнусный  предатель! Уравновешенный, хладнокровный предатель,
в  котором  нет и следа фанатизма, согревающего печенку такого свихнувшегося
глупца,  как,  например,  наш  приятель  парламентер.  Впрочем, я должен был
помнить,  что  Мортон  -  пресвитерианин;  я  обязан был знать, что воспитал
волка,  сатанинская  природа  которого раньше или позже, но скажется, волка,
который  при  первой  возможности  меня  загрызет. Явись сам святой Павел на
землю  и  исповедуй он пресвитерианство - через три месяца и ему не миновать
стать мятежником. Это у них в крови.
     - Итак,  -  сказал лорд Эвендел, - разумеется, я не советую вам принять
их  условия,  но если наши запасы иссякнут и не прибудет помощь из Эдинбурга
или   из   Глазго,  я  думаю,  нам  все  же  придется  воспользоваться  этой
возможностью, чтобы переправить в безопасное место хотя бы женщин.
     - Они  скорее перенесут любые лишения, чем примут покровительство этого
сладкогласного  лицемера,  -  ответил  гневно  майор, - в противном случае я
перестану    считать   их   своими   родственницами.   Но   пора   отпустить
достопочтенного   парламентера.   Послушайте,   приятель,  как  вас  там,  -
продолжал  он,  обернувшись  к  лэрду  Лонгкейла, - передайте вашим вождям и
всему  тому  сброду,  который  они  привели с собой, что если они не слишком
убеждены  в исключительной крепости своих черепов, то я посоветовал бы им не
тыкаться  в  эти  старые  стены.  И  еще  вот что: пусть больше не присылают
парламентеров,  так  как мы не замедлим повесить такого посла в воздаяние за
злодейское убийство корнета Ричарда Грэма.
     Выслушав  этот  ответ,  парламентер  возвратился  к  своим. Не успел он
добраться  до  главных  сил  своего  войска, как в толпе послышались крики и
перед  рядами  повстанцев  появился большой красный флаг, края которого были
обшиты  голубой  каймой.  И  едва  затрепетало  на  утреннем  ветру  широкое
полотнище  этого  символа  враждебности  и  войны, как тотчас же над стенами
замка  взвилось  старинное  родовое  знамя  леди  Маргарет  и  рядом с ним -
королевский  штандарт;  в то же мгновение грянул залп, причинивший некоторый
урон  передним  рядам  повстанцев.  Вожди  поспешно  укрыли людей за гребнем
холма.
     - Полагаю,  -  сказал  Джон  Гьюдьил,  заряжая  свои орудия, - что клюв
моего  сокола  для  них,  пожалуй,  чуточку  жестковат,  и  выходит, что мой
соколок посвистывает не зря.
     Впрочем,  как  только  он  произнес  эти  слова,  на гребне холма снова
показались  плотные ряды повстанцев. Они произвели общий залп по защитникам,
стоявшим  на  укреплениях.  Прикрываясь дымом от выстрелов, колонна отборных
бойцов  храбро  устремилась  вниз  по дороге и, стойко выдержав убийственный
огонь  гарнизона,  прорвалась  вперед  и  докатилась  до первой из баррикад,
преграждавших  проезд  от большой дороги к воротам замка. Их вел сам Белфур,
храбрость   которого   не   уступала  его  фанатизму.  Сломив  сопротивление
оборонявшихся,  они  ворвались  на  баррикаду  и,  перебив часть защитников,
вынудили  остальных  отойти  на  следующий рубеж. Но меры, принятые майором,
помешали  закрепить этот успех. Едва ковенантеры появились на баррикаде, как
со  стен  замка  и с укреплений, расположенных позади и господствовавших над
нею,   был   открыт   плотный  и  сокрушительный  ружейный  огонь.  Не  имея
возможности  укрыться  от  выстрелов или подавить ответным огнем противника,
стрелявшего  из-за  баррикад и крепостных стен, ковенантеры отступили, снеся
предварительно   палисад,   чтобы   защитники   не   могли   воспользоваться
отвоеванной баррикадой.
     Белфур  ушел последним. Некоторое время он оставался на баррикаде почти
один,  осыпаемый  градом  вражеских  пуль, многие из которых были направлены
именно   в   него,   и  работая  топором,  как  простой  сапер.  Отступление
находившегося  под  его  начальством отряда не обошлось без тяжелых потерь и
послужило   повстанцам   суровым  уроком,  наглядно  показавшим  позиционные
преимущества гарнизона.
     Во   время   второго   приступа   ковенантеры   действовали  с  большей
осторожностью.  Сильный  отряд  стрелков под командою Мортона (многие из них
вместе  с  ним  недавно состязались в стрельбе по "попке") направился в лес.
Скрываясь  от  неприятеля и избегая открытой дороги, пробираясь среди кустов
и  деревьев, карабкаясь по скалам, поднимавшимся с обеих сторон над дорогою,
стрелки   пытались  занять  огневую  позицию,  откуда,  не  очень  доступные
вражеским  выстрелам,  они  могли  бы  беспокоить с фланга защитников второй
баррикады,  тогда  как  с  фронта  ей угрожал новой атакой Берли. Осаждаемые
поняли  опасность  этого обходного маневра и старались не позволить стрелкам
приблизиться,  открывая  по  ним  огонь  всякий  раз, как они показывались в
просветах  между  деревьями.  Атакующие,  со  своей  стороны, продвигались к
укреплениям  спокойно,  без  суеты, но вместе с тем отважно и осмотрительно.
Это  в значительной мере являлось следствием смелого и разумного руководства
со  стороны их молодого начальника, который обнаружил много искусства, умело
используя  местность,  чтобы  защитить  своих людей от вражеского огня, и не
меньше доблести, храбро наседая на неприятеля.
     Он  все  время  не  уставал  напоминать  своим,  чтобы  они стреляли по
возможности  только  по красным курткам и щадили остальных защитников замка.
Особенно  настойчиво  увещевал  он  беречь  жизнь  майора, который, руководя
боем,  не  раз  показывался  из-за  укрытия  и,  вероятно,  был  бы убит, не
проявляй  неприятель такого великодушия. Теперь уже в любом месте скалистого
холма,  на  котором  высился  замок,  можно  было  видеть  вспышки отдельных
ружейных  выстрелов.  Стрелки настойчиво продолжали продвигаться вперед - от
куста  к  кусту,  от скалы к скале, от дерева к дереву. Преодолевая крутизну
подъема,  они цеплялись за ветви и обнаженные корни; им приходилось бороться
с  препятствиями,  созданными  природою,  и одновременно с огнем неприятеля.
Некоторым  из  них  удалось  подняться  так  высоко,  что они оказались выше
защитников  баррикады,  бывших пред ними как на ладони, и оттуда стреляли по
ним.   Берли,  воспользовавшись  замешательством  на  баррикаде,  устремился
вперед,  чтобы  атаковать  ее  с  фронта. Эта атака была такой же яростной и
отчаянной,  как  предыдущая,  но  встретила менее стойкое сопротивление, так
как  защитники  были  встревожены  успехом  стрелков, обошедших их с фланга.
Стремясь  во  что бы то ни стало использовать выгоду своего положения, Берли
с  боевым  топором  в  руке  выбил  отсюда  солдат,  овладел  укреплением и,
преследуя  отступающих,  ворвался  вместе  с  ними  на  третью, и последнюю,
баррикаду.
     - Бей  их,  истребляй врагов Господа и его избранного народа! Никого не
щадить!  Замок  в  наших  руках!  -  кричал  он,  воодушевляя  своих бойцов;
наиболее  бесстрашные последовали за ним, тогда как все остальные при помощи
топоров,  лопат  и  других  инструментов  валили  деревья  и  рыли  траншеи,
торопясь  по