тими обещаниями. Посоветовав ему
прилечь  и отдохнуть, так как утром, вероятно, войско двинется дальше, Берли
собрался уходить.
     - А вы, - спросил Мортон, - разве вы не будете отдыхать?
     - Нет,  -  сказал Берли, - мои глаза пока еще не имеют права смыкаться.
Это  дело  нельзя  делать  небрежно. Я еще должен определить состав комитета
вождей; рано утром я приглашу вас на его заседание.
     Сказав это, он удалился.
     Место,  где  оказался  Мортон,  было неплохо приспособлено для ночлега:
это  был  укромный  уголок  под  высокой  скалой,  хорошо  защищенной  с той
стороны,  с  которой  в  этих местах чаще всего дует ветер. Довольно толстый
слой  мха, покрывавшего землю, представлял собою отличное ложе, особенно для
человека,  перенесшего  столько  физических  и  моральных  страданий. Мортон
завернулся  в  солдатский  плащ, с которым не расставался со вчерашнего дня,
растянулся  на  мху  и предался грустным размышлениям о положении родины и о
своих  личных  делах.  Впрочем, эти размышления не слишком долго томили его,
так как вскоре он погрузился в глубокий, здоровый сон.
     Вся  повстанческая  армия, разбившись на группы, спала на земле. Каждая
группа  располагалась  там,  где  было  удобнее и где можно было укрыться от
холодного  ветра.  Не  спали  только  несколько  главных  вождей,  всю  ночь
напролет  обсуждавших  вместе  с  Берли  создавшееся  положение, да часовые,
которые,  поддерживая  в себе бодрость, распевали псалмы или слушали, как их
поют наиболее искусные среди них.


                                Глава XXIII

                                              Все получив - скорее на коней!

                                                          "Генрих IV", ч. I.

     С  первым  светом Генри проснулся и увидел стоявшего возле него верного
Кадди с походною сумкой в руках.
     - А  я  только  что сложил ваши вещи, чтобы все было готово, когда ваша
милость  проснется,  -  сказал  Кадди,  -  это моя обязанность; ведь вы были
такой добрый, что взяли меня к себе в услужение.
     - Я  взял  тебя  в  услужение,  Кадди?  - сказал Мортон. - Да ты еще не
проснулся.
     - Ну  уж  нет, сударь, - ответил Кадди, - разве я не говорил вам вчера,
когда  еще  был  привязан  к  коню,  что,  если  вы  когда-нибудь выйдете на
свободу,  я  буду вашим слугою? Разве вы сказали на это "нет"? А если это не
договор,  то  что  же  это  такое?  Вы, правда, не дали мне задатка, но зато
подарили еще в Милнвуде достаточно денег.
     - Ладно,  Кадди,  если  ты  готов  разделить  со мною превратности моей
злосчастной судьбы...
     - А  я  уверен, что она будет у нас счастливою, - весело отвечал Кадди,
-  и наконец-то моя бедная старая матушка будет пристроена как полагается. Я
начал  постигать  солдатское  ремесло,  и с того конца, с которого научиться
ему проще всего.
     - Значит,  ты  научился  грабительству,  не  так ли? - сказал Мортон. -
Откуда еще могла бы оказаться у тебя в руках эта сумка?
     - Не  знаю,  грабительство ли это или как оно там называется, - ответил
Кадди,  -  но  только так выходит само собой, и это - доходное ремесло. Наши
люди,  прежде  чем  мы с вами освободились, до того обчистили убитых драгун,
что  они  теперь  как  новорожденные  младенцы.  Но когда я увидел, что виги
развесили  уши, слушая Гэбриела Тимпана и того молодого парня, то пустился в
дальний  поход  ради  себя самого и ради вас, ваша честь. Вот я и пошел себе
потихоньку,  пошел чуточку по трясине, да свернул потом вправо, где приметил
следы  многих  коней,  и  пришел  прямо  на  место,  где  и  вправду здорово
молотили,  видать,  друг  дружку. Бедные ребята лежали одетые в свое платье,
как  они  утром  надели  его,  и  никто  до  меня не наткнулся на эти залежи
трупов.  И  кто же был среди оных (так сказала бы моя матушка), как не наш с
вами старый знакомый, не сам сержант Босуэл!
     - Что ты говоришь, Кадди! Стало быть, Босуэл убит?
     - Убит,  -  ответил  Кадди. - Глаза его были открыты, и лоб нахмурен, а
зубы  крепко  стиснуты,  как  клещи  капкана, какие ставят на хорьков, когда
пружина  сожмется,  -  так что мне прямо страшно было смотреть на него; но я
решил,  что  теперь  наступил  и  его  черед,  и обшарил его карманы, как он
частенько  проделывал с честным народом, и вот вам ваши кровные денежки (или
вашего  дяди,  только  это  одно и то же), что он заполучил в Милнвуде в тот
несчастный день, который сделал нас с вами солдатами.
     - Не  будет  греха,  Кадди,  -  сказал  Мортон, - если мы воспользуемся
этими  деньгами:  ведь  нам  хорошо  известно,  как они попали к нему; но ты
должен взять свою долю.
     - Постойте,  постойте!  Тут  есть еще колечко на черном шнурке, которое
висело  у  него на груди. Наверно, это память о той, кого он любил, бедняга;
даже  у  самых  жестоких  бывает любимая девушка; а вот и книжка с какими-то
бумагами, и еще две-три странные вещички, которые я оставлю, пожалуй, себе.
     - Честное  слово,  Кадди,  ты  совершил  блестящий  набег, особенно для
начинающего, - сказал Мортон.
     - Правда?  -  воскликнул  Кадди  с  торжествующим  видом.  - Ведь я вам
говорил,  что не такой уж я чурбан, если что плохо лежит. Кстати, я раздобыл
еще  пару  добрых  коней. Один хилый, никудышный парнишка, ткач из Стравена,
бросивший  свой  станок  и  дом,  чтобы  сидеть да скулить на холодной горе,
поймал  двух  драгунских коней, а девать их ему некуда. Вот он и взял с меня
за  них  золотой;  я  бы мог, пожалуй, сторговаться и за ползолотого, да тут
неподходящее  место,  чтобы  разменивать  деньги. Вы увидите, что в кошельке
Босуэла одной монеты недостает.
     - Ты  сделал  превосходное  и чрезвычайно полезное приобретение, Кадди;
но у тебя в руках еще походная сумка?
     - Походная  сумка?  - ответил Кадди. - Вчера она была лорда Эвендела, а
сегодня  сделалась  вашей.  Я  нашел  ее там, за кустами, - всякой собаке ее
денек. Вы ведь знаете, как поется в старинной песне:

                За вами, матушка, черед, -
                Промолвил Том из Линна.

И  раз  я  заговорил  об  этом,  пойду уж навестить матушку, коли ваша честь
чего не прикажет.
     - Но,  Кадди,  послушай,  -  сказал Мортон, - я никак не могу взять эти
вещи, не заплатив за них ни гроша.
     - Да  ну  вас,  сударь,  -  ответил  Кадди,  -  берите,  что  уж там. А
заплатите  вы  как-нибудь  в  другой  раз,  с меня хватит кое-каких вещичек,
которые  больше по мне. Что стал бы я делать с богатым обмундированием лорда
Эвендела? Нет уж, с меня довольно и того, что было на Босуэле.
     Не  сумев  убедить в такой же мере упрямого, как и бескорыстного Кадди,
чтобы  он  взял  себе  хоть  что-нибудь из этой военной добычи, Мортон решил
сберечь  и  возвратить лорду Эвенделу, если он жив, принадлежавшие ему вещи,
а  пока,  не  раздумывая,  воспользовался  кое-чем  из  содержимого сумки, а
именно бельем и разною мелочью, которая могла пригодиться в походной жизни.
     Потом  он  просмотрел бумаги в записной книжке Босуэла. Они были самого
разнообразного   содержания.   Сперва  Мортону  попались  на  глаза:  список
подразделения,  которым  командовал  Босуэл,  с  отметкою,  кто  отлучился в
отпуск,   счета  трактирщиков,  списки  обложенных  штрафом  или  подлежащих
преследованию  за какие-либо провинности перед властями, а также копия указа
Тайного  совета  об  аресте  некоторых  весьма  видных и значительных лиц. В
другом  отделении  этой  записной  книжки находились один или два патента на
чины,  в  разное  время  полученные  Босуэлом,  и  отзывы  о  его  службе за
границей,  в  которых давалась весьма высокая оценка его храбрости и военным
талантам.  Но  самой  примечательною  бумагой  была  тщательно  составленная
родословная  с  ссылками  на  многочисленные  документы,  подтверждавшие  ее
подлинность;  к  этой  родословной  был  приложен  список обширных владений,
конфискованных  некогда  у графов Босуэлов, и, кроме того, список, в котором
подробно  указывалось,  кому  из  придворных и представителей знати (предкам
нынешних  владельцев  этих  земель)  и что именно пожаловал король Иаков VI;
под  этим  списком  красными  чернилами рукою покойного было написано: "Haud
Immemor*.   Ф.С.Г.Б.";  последние  четыре  буквы,  надо  думать,  обозначали
Фрэнсис  Стюарт,  граф  Босуэл. Кроме этих бумаг, отчетливо рисовавших образ
мыслей  и  чувства  того,  кто  был  их  владельцем,  были  здесь  и другие,
показывавшие  Босуэла  совсем  в  ином свете, чем мы до сих пор представляли
его читателю.
     ______________
     * Не забывающий (лат.).

     В  потайном  отделении  книжки,  до  которого Мортон добрался не сразу,
хранилось  несколько  писем,  написанных  красивым  женским  почерком. Даты,
проставленные  на  них, свидетельствовали об их двадцатилетней давности; они
не  заключали  в  себе  указания,  к  кому,  собственно,  обращены,  и  были
подписаны  инициалами. Не имея времени подробнее ознакомиться с ними, Мортон
все  же  отметил нежное и трогательное чувство, которым они были проникнуты.
Писавшая  старалась рассеять ревность своего возлюбленного и робко пеняла на
его  вспыльчивый,  подозрительный  и  необузданный  нрав. Чернила выцвели от
времени,  и,  несмотря на заботливость, с которою Босуэл оберегал эти письма
от  порчи,  в  двух  или  трех местах бумага истерлась настолько, что ничего
нельзя было разобрать.
     "Не  беда,  -  эти  слова  были  написаны на обертке одного из наиболее
пострадавших писем, - я знаю их наизусть".
     Вместе  с  письмами,  в  том  же  потайном отделении книжки, хранилась,
кроме  того,  прядь  волос, завернутая в листок со стихами, продиктованными,
видимо,   глубоким   и   сильным   чувством,  искупавшим  в  глазах  Мортона
неуклюжесть  версификации  и  вычурность  выражений в соответствии со вкусом
того времени:

                Агнесы локон золотой,
                Ты блещешь, как и ночью той,
                Когда она, склонясь ко мне,
                "Люблю", - шепнула в тишине.
                Как жег тебя, о дивный дар,
                Моей груди безмерный жар,
                Где гнев и ненависть горят,
                Где грех, открывший людям ад.
                Мое дыханье - как вулкан,
                А кровь - как бурный океан.
                Но если этот страшный жар
                Не сжег тебя, о чудный дар,
                Насколько ж все влиянье зла
                Агнеса б усмирить могла,
                И я б, ведом ее рукой,
                Был чист пред небом и землей.
                Когда б она осталась жить,
                Осталась жить, меня любить,
                Тогда бы мне отрадой был
                Не только скачки дикой пыл,
                Не страсть охотничья б была
                Одна на свете мне мила, -
                Добычу выследить, загнать,
                Схватить, на части растерзать
                И путь спокойно продолжать, -
                Нет, усмирен святой рукой,
                Пред небесами и землей
                Я мог бы нынче чистым быть,
                Когда бы ты осталась жить.

     Прочтя  эти  строки, Мортон не мог не проникнуться сочувствием к участи
этого   странного,   раздавленного   судьбой  человека,  который,  дойдя  до
последней   ступени  падения  и  даже  позора,  постоянно  думал  о  высоком
положении,  предназначенном  ему  его  рождением,  и,  погрязнув в разврате,
втайне,   с  горьким  раскаянием,  вспоминал  дни  своей  юности,  когда  он
переживал чистую, хоть и несчастную страсть.
     "Увы!  -  подумал  Мортон.  - Что мы такое, если наши лучшие и наиболее
похвальные  чувства  могут  быть  до  такой степени унижены, извращены, если
достойная  уважения  гордость  может  превратиться  в высокомерное и дерзкое
пренебрежение  общественным мнением, если страдания несчастной любви живут в
той  же душе, которую избрали своей твердыней развращенность, мстительность,
алчность.  И  всюду  одно  и  то  же:  у  одного широта взглядов переходит в
холодное   и   бесчувственное  безразличие,  у  другого  религиозное  рвение
превращается  в  исступленный  и  дикий фанатизм. Наши решения, наши страсти
подобны  морским  волнам,  и  без помощи того, кто вложил в нас жизнь, мы не
можем сказать: "До сих пор, но не дальше".
     Предаваясь  этим размышлениям, Мортон поднял глаза и увидел перед собой
Белфура Берли.
     - Ты  уже  проснулся?  -  сказал  ему вождь ковенантеров. - Это хорошо;
значит,  ты горишь желанием вступить на уготованный тебе путь. Что у тебя за
бумаги? - продолжал он.
     Мортон  коротко  рассказал  об  успешном  походе  Кадди  и  передал ему
записную  книжку Босуэла со всем ее содержимым. Вождь камеронцев внимательно
просмотрел  бумаги,  имевшие  отношение  к  военным  или общественным делам;
дойдя до стихов, он с презрением отбросил их прочь.
     - Я  был  далек  от мысли, - сказал он, - когда с Божьего благословения
трижды  пронзил  мечом  это  главное  орудие жестокости и гонений, что столь
отчаянный  и опасный человек может предаваться такому пустому и вместе с тем
богомерзкому  занятию.  Но я вижу, что сатана сочетает порою в излюбленных и
избранных  исполнителях  воли  своей  самые  разнообразные качества, и та же
рука,  которая подъемлет дубину и смертоубийственное оружие на праведников в
сей  юдоли  земной,  бряцает  на  лютне  или  цитре  и услаждает слух дщерей
погибели на торжище суеты.
     - Ваши  представления  о  долге,  -  сказал  Мортон,  -  несовместимы с
любовью  к  изящным  искусствам,  которые,  как  принято  думать,  очищают и
возвышают душу. Не так ли?
     - Для  меня,  молодой  человек,  - отвечал Берли, - и для всех тех, кто
думает  так  же,  как  я, все наслаждения этого мира, каким бы именем они ни
прикрывались,  есть  суета,  а  власть  и  величие  -  не  более  как силки,
расставленные  для  человека. Для нас на земле существует только одна задача
- построение храма Господня.
     - Я  не раз слышал, - заметил Мортон, - как отец утверждал, что многие,
овладев  властью  во  имя  Неба,  были так ревнивы в пользовании ею и так не
хотели  с  ней  расставаться,  что  казалось, будто ими руководят побуждения
мирского  честолюбия;  но  об  этом  как-нибудь в другой раз. Удалось ли вам
добиться назначения руководящего комитета?
     - Да,  -  ответил  Берли,  - он будет состоять из шести членов, в числе
коих и вы; я пришел, чтобы повести вас на заседание.
     Мортон  последовал  за  Берли на уединенную лужайку, где их уже ожидали
остальные  члены  руководящего  комитета. Обе партии, борьба которых вносила
раздор  в  войско  повстанцев,  позаботились  послать  в  этот  высший орган
исполнительной  власти  по  трое своих представителей. Со стороны камеронцев
то  были  Берли,  Мак-Брайер  и  Тимпан;  со стороны умеренных - Паундтекст,
Генри  Мортон  и  еще  один  мелкий землевладелец, которого все звали лэрдом
Лонгкейла.  Таким  образом, в комитете обе партии уравновешивали друг друга,
хотя   представители   крайних   взглядов,   как  обычно  в  таких  случаях,
действовали  энергичнее.  Впрочем,  на  этот раз заседание протекало в более
деловой  обстановке,  чем  можно  было  предполагать,  исходя из вчерашнего.
Трезво  оценив  свои  силы  и  положение,  а  также  учитывая возможный рост
численности  их  армии,  они  сочли  нужным  провести  этот  день на прежней
позиции,  чтобы  дать  отдых  людям  и  чтобы успели подойти подкрепления, и
постановили  наутро  выступить  к  Тиллитудлему  и  потребовать  сдачи  этой
твердыни  язычества,  как они выражались. Если владельцы замка не согласятся
на  их предложение, они решили взять его стремительным приступом, а в случае
неудачи  оставить  у  его  стен  часть  своего  войска,  с тем чтобы повести
правильную  осаду  и  голодом  принудить его защитников к капитуляции. Между
тем  главные  силы  должны были двинуться дальше, чтобы выбить Клеверхауза и
лорда  Росса  из  Глазго.  Таковы  были  решения  руководящего  комитета,  и
Мортону,  едва  вступившему  на  путь  борьбы,  предстояло,  по-видимому,  в
качестве  первого  дела  на  новом  поприще  осаждать  замок, принадлежавший
ближайшей  родственнице  владычицы его сердца и защищаемый ее дядей, майором
Белленденом,   которому   он   был   столь   многим   обязан!   Понимая  всю
затруднительность  своего  положения,  он  утешал  себя  тем,  что  власть в
повстанческом  войске  позволит ему оказать обитателям Тиллитудлема помощь и
покровительство,   на  что  при  других  обстоятельствах  они  не  могли  бы
рассчитывать.  Он  не  терял,  кроме  того,  надежды,  что  сможет  добиться
соглашения  между  ними и пресвитерианской армией и обеспечить им безопасный
нейтралитет на время готовой разразиться войны.


                                 Глава XXIV

                                          С побоища рыцарь примчался верхом,
                                          Обрызганный кровью, омытый дождем.

                                                                      Финлей

     Теперь  мы  должны  вернуться  к  Тиллитудлему  и  его  обитателям.  На
следующий  день  после  битвы  при Лоудон-хилле, когда первые солнечные лучи
коснулись  зубцов  замковых  стен и защитники, готовясь к осаде, возобновили
свои  работы,  часовой,  находившийся  на платформе высокой башни, именуемой
Башнею  стража,  сообщил,  что  видит  направляющегося  к крепости всадника.
Всадник  приблизился;  медленный шаг коня и поза всадника, склонившегося над
лукой  седла,  явно  указывали,  что  он болен или тяжело ранен. Тотчас была
открыта  калитка,  и  лорд Эвендел въехал во внутренний двор; он так ослабел
от   потери  крови,  что  не  смог  самостоятельно  слезть  с  коня.  Когда,
поддерживаемый  слугою,  он вошел в зал, обе женщины вскрикнули от удивления
и  испуга;  бледный  как смерть, забрызганный кровью, в испачканном грязью и
изодранном  платье,  с  растрепанными,  спутавшимися волосами, он был больше
похож  на  призрак,  чем на живого человека. Но вслед за тем они разразились
восклицаниями, радуясь, что он спасся.
     - Благодарение  Господу, - воскликнула леди Маргарет, - что вы с нами и
что  вам  удалось  ускользнуть  от  рук  этих  кровожадных убийц, перебивших
столько верных слуг короля!
     - Благодарение  Господу, - добавила Эдит, - что вы здесь и находитесь в
безопасности.  Мы  страшились  самого худшего. Но вы ранены, а я не уверена,
что мы сможем оказать вам необходимую помощь.
     - Это  только  сабельные  удары,  -  сказал  молодой  лорд, опускаясь в
кресло,  -  боль  от них не Бог весть какая, и я бы не чувствовал себя таким
изнуренным,  если  бы  не  потерял  столько  крови. Но я ехал сюда не затем,
чтобы  добавлять  свои  немощи  к вашим трудностям и опасностям, но чтобы по
мере  сил  помочь  вам  справиться  с  ними.  Что  могу  я  сделать для вас?
Разрешите,  -  добавил  он,  обращаясь к леди Маргарет, - считать себя вашим
сыном, сударыня, и вашим братом, Эдит.
     На   последних  словах  он  сделал  ударение;  он  опасался,  что  мисс
Белленден,   увидев  в  нем  навязчивого  поклонника,  может  отказаться  от
предлагаемых  им  услуг.  Она оценила его деликатность, но сейчас было не до
того, чтобы разбираться во всех этих тонкостях.
     - Мы  готовимся  защищаться,  -  сказала  с большим достоинством старая
леди,  -  мой  деверь принял начальство над гарнизоном, и, с Божьей помощью,
мы окажем мятежникам заслуженный ими прием.
     - С  какой радостью, - воскликнул лорд Эвендел, - я принял бы участие в
обороне  замка!  Но  в теперешнем моем состоянии я буду скорее обузою - нет,
хуже,  чем  просто  обузою:  если эти негодяи проведают, что здесь находится
офицер  лейб-гвардейцев,  они  постараются  во  что  бы то ни стало овладеть
Тиллитудлемом.  Если  же  они будут знать, что его защищают только свои, то,
быть  может,  они не станут пытаться взять его приступом и двинутся прямо на
Глазго.
     - Неуже