ом,  от  выстрелов  преследующего
противника,  и  никто  не  желал отступать последним и жертвовать собой ради
других.  Охваченные  страхом,  несколько  драгун,  пришпорив коней, покинули
строй  и  бежали; остальные стали так нечетко и небрежно проделывать марши и
необходимые  перестроения,  что  офицеры  все время дрожали, как бы и эти не
последовали примеру беглецов.
     Среди  этой  страшной  картины,  среди  льющейся  повсюду крови, топота
коней,  стонов  раненых, среди все продолжающегося огня повстанцев, ставшего
теперь  непрерывным,  среди  громких криков, раздававшихся всякий раз, когда
меткая  пуля  сражала  кого-нибудь  из  драгун, среди всех ужасов и сумятицы
боя,  не  сомневаясь, что обезумевшие от страха солдаты могут в любую минуту
бросить  своих  офицеров  и  удариться в бегство, Эвендел все же не преминул
отметить  про себя самоообладание своего командира. Даже утром, за завтраком
у  леди  Белленден,  взор  его  не  был  более  ясным  и  поведение  - более
выдержанным.  Он  подъехал  к  лорду  Эвенделу,  чтобы  отдать ему кое-какие
распоряжения и попросить нескольких человек для своего арьергарда.
     - Еще  пять  минут  этой  бойни,  -  сказал он ему вполголоса, - и наши
негодяи  предоставят честь заканчивать эту битву вам, милорд, старому Аллану
и  мне  нашими  собственными руками. Я должен во что бы то ни стало рассеять
стрелков  неприятеля,  причиняющих  нам  столько  урона, или мы покроем себя
позором.  Не  старайтесь  помочь,  если  увидите,  что  мне приходится туго;
станьте  во  главе  ваших  людей и, заклинаю вас Господом Богом, выбирайтесь
отсюда,  как  сможете,  и  передайте  его  величеству королю и Совету, что я
умер, исполняя свой долг.
     Проговорив  это  и  приказав  двум  десяткам  отважных драгун следовать
неотступно  за  ним,  он  ринулся в такую отчаянную и неожиданную атаку, что
смял  передних  бойцов  пресвитерианского  войска и отбросил их на некоторое
расстояние.  В горячке атаки Клеверхауз увидел Белфура Берли и, желая внести
смятение  в ряды неприятеля, обрушил на его голову удар такой сокрушительной
силы,  что перерубил каску и свалил его с лошади. Берли грохнулся наземь; он
был  оглушен,  но  не  ранен.  Впоследствии  немало  толковали  о том, каким
образом  человека  такой  поразительной  силы,  как Белфур, мог свалить удар
столь  хрупкого,  судя по внешности, Клеверхауза; простой народ, разумеется,
склонен  был усматривать в этом вмешательство сверхъестественных сил, относя
на  их  счет мощь, которую непреклонный дух иногда придает даже относительно
слабой  руке.  Во  время  этой  последней  атаки Клеверхауз, однако, слишком
глубоко врезался в гущу повстанцев, и они окружили его со всех сторон.
     Лорд  Эвендел  заметил  опасность,  угрожавшую  его командиру, - в этот
момент  его  отряд  сдерживал натиск врага, тогда как Аллан со своими людьми
отходил  вверх  по  склону.  Пренебрегая  приказанием  Клеверхауза, согласно
которому  он  не  должен был оказывать ему помощь, Эвендел велел своим людям
броситься  вниз на выручку полковника. Несколько человек последовали за ним,
большинство  в  нерешительности осталось на месте, многие ускакали подальше.
С  теми,  кто подчинился его приказу, Эвендел и спас Клеверхауза. Его помощь
подоспела  в самую решительную минуту; один из мятежных крестьян ударом косы
сильно  ранил  коня  Клеверхауза  и  готовился  повторить  удар,  когда лорд
Эвендел  зарубил  его насмерть. Выбравшись из рукопашной схватки, они смогли
наконец  осмотреться  и  уяснить  себе положение. Солдаты Аллана скрылись за
гребнем  возвышенности;  даже авторитет этого офицера не смог удержать их от
бегства.  Отряд  Эвендела  также  рассыпался  и  метался в полном смятении и
беспорядке по склону холма.
     - Что же нам делать, полковник? - спросил лорд Эвендел.
     - Мы,  кажется,  последние,  оставшиеся  на  поле  сражения,  -  сказал
Клеверхауз,  -  а  если  люди  дрались,  пока  могли, то нет никакого позора
искать  спасения в бегстве. Если двадцати приходится биться с целою тысячей,
то  и самому Гектору было бы не зазорно сказать: "Пусть дьявол забирает себе
отставшего!"  Спасайтесь,  ребята,  а потом как можно быстрее соберитесь все
вместе. Едем и мы, милорд; ради этого надо поторопиться и нам.
     Сказав  это, он пришпорил своего раненого коня, и благородное животное,
как  бы  понимая,  что жизнь всадника зависит от усилий, какие оно приложит,
стрелой  понеслось вперед, словно не чувствовало никакой боли и потеря крови
совсем  не  сказалась  на  нем.  Несколько  офицеров  и  солдат в беспорядке
последовали  за  ним. Отъезд Клеверхауза явился сигналом для всех отставших,
все  еще  оказывавших кое-какое сопротивление наступающему противнику; и они
также   поспешно   бежали,   окончательно   уступив  поле  битвы  победившим
повстанцам.


                                 Глава XVII

                                  Смотри, с поля битвы, сквозь гром и огонь,
                                  Чей мчится безумный без всадника конь?

                                                                      Кэмбел

     Во  время  ожесточенной  схватки,  описанной  нами  в предыдущей главе,
Мортон,  Кадди,  его  мать и достопочтенный мистер Гэбриел Тимпан оставались
на  гребне  возвышенности,  близ  того  каменного  надгробия, возле которого
Клеверхауз  держал  перед  боем военный совет, и это позволило им следить за
ходом  событий,  происходивших  внизу.  Их  охрана,  состоявшая  из  капрала
Инглиса  и четырех солдат, как нетрудно себе представить, уделяла неизмеримо
больше   внимания   капризам   фортуны   на  поле  сражения,  чем  поведению
арестованных.
     - Если  эти ребята постоят за себя, - сказал Кадди, - нам, может, опять
удастся  избегнуть  пенькового галстука. Да только что-то не верится. Плохие
они вояки, сударь.
     - А  здесь, Кадди, большого искусства не требуется, - ответил Мортон. -
У  них выгодная позиция, они сносно вооружены и больше чем втрое превосходят
нападающих  в  численности. Если они не сумеют постоять за свою свободу и на
этот  раз,  значит,  они и их сторонники заслуживают того, чтобы утратить ее
навсегда.
     - Ах!  -  воскликнула  Моз. - Зрелище это воистину великолепно! Дух мой
подобен  духу  благословенного  пророка Илии, он пылает во мне; внутренности
мои  - словно сусло, что бурлит и рвется наружу, еще немного, и я лопну, как
сосуд,  в  который  налито  молодое  вино. О, если бы Господь обратил в этот
день  суда  и  освобождения взоры свои на избранный им народ! Но что печалит
тебя,  бесценный  наш  Гэбриел?  Я  спрашиваю,  что печалит тебя, который во
время  оно  был  бы  назареем  чище,  чем  снег,  белее, чем молоко, краснее
сапфира  (старая Моз, видимо, не очень-то разбиралась в драгоценных камнях);
я  говорю,  что  печалит тебя, почему лицо твое сделалось чернее, чем уголь?
Почему  увяла  твоя  красота?  Почему  испарилась  твоя любезность и ты стал
сухим,  как  глиняный  черепок?  Сейчас  самое время восстать и действовать,
время  воззвать  во  весь  голос и беспощадно разить; время вознести молитвы
свои  за наших страдальцев, которые ратуют за правое дело, не жалея ни своей
крови, ни крови врагов.
     Это  пламенное  обращение  Моз  заключало  в себе горький упрек мистеру
Гэбриелу  Тимпану,  который,  сущий  Воанергес,  что  означает сын грома, на
кафедре,  вдали от врагов, и достаточно упорный, как мы видели, даже попав в
их  руки,  утратил теперь от пальбы, криков и неистовых воплей, доносившихся
из  долины,  способность  членораздельной  речи  и  был  до того перепуган -
впрочем,  это  могло  бы  случиться со всяким, окажись он в положении, когда
нельзя   ни   броситься   в   бой,  ни  бежать,  -  что  не  только  не  мог
воспользоваться  благоприятным случаем и громить гонителей пресвитерианства,
чего  ожидала  от него бесстрашная Моз, но и молиться об успешном завершении
битвы.  И  все же он сохранял некоторое присутствие духа и не менее ревниво,
чем  прежде,  заботился  о поддержании своей славы несгибаемого и пламенного
глашатая слова Господня.
     - Помолчи,  женщина,  -  сказал  он, - не нарушай моих размышлений и не
отвлекай  от  борьбы, которую я веду с врагами в сердце моем. Однако, говоря
по  правде, выстрелы неприятеля учащаются! Шальная пуля, чего доброго, может
залететь  и  сюда!  Ага!  Я укроюсь, пожалуй, за камнем, как за несокрушимой
крепостною стеной.
     - Он  просто-напросто  трус,  -  сказал  Кадди,  отнюдь не лишенный той
храбрости,  которая  равнодушна к опасности, - он всего-навсего жалкий трус!
Далеко   ему   до  Рамблбери,  Господи  Боже!  Тот  бился  и  громил  своими
проклятиями,  как  крылатый  дракон.  Как жаль, что ему, бедняге, не удалось
избежать  петли!  Говорят,  он  шел  на казнь, распевая псалмы, бодро и даже
весело,  как  я  бы,  скажем, пошел к миске с похлебкой, проголодавшись, как
сейчас,  например. Эх, страшно взглянуть, что там творится, а все смотришь и
глаз не оторвешь.
     В  самом деле, жадное любопытство Мортона и Кадди и пламенный энтузиазм
Моз  заставляли их оставаться на месте, так как отсюда они могли лучше всего
следить  за  ходом  событий,  между  тем  как  почтенный Гэбриел Тимпан один
укрывался  в  безопасном  убежище. Хотя наши узники и видели с вершины холма
все   описанные   нами   превратности  битвы,  они  не  могли  по-настоящему
разобраться  в  положении дел. Что пресвитериане не поддаются, было очевидно
по  густому,  тяжелому,  освещаемому  частыми вспышками дыму, который теперь
застилал   всю   долину   и  накрыл  борющихся  своей  серою  тенью.  Однако
непрерывная  стрельба  с  ближнего  края низины свидетельствовала о том, что
враг  упорно стремится вперед, что бой протекает крайне ожесточенно и что от
сражения,  в  котором  не  обученным  военному  делу  крестьянам  приходится
отбивать  атаки  прекрасно  вооруженного  регулярного  войска  под  командою
опытных офицеров, можно ожидать любого исхода.
     Наконец   из   окутанной  дымом  лощины  начали  выскакивать  кони  без
всадников;  судя  по  сбруе,  они  принадлежали  драгунам.  Потом показались
спешенные  солдаты,  покидавшие  поле  боя  и  торопившиеся перевалить через
гребень  холма,  чтобы  поскорее  уйти от опасности. Число этих беглецов все
увеличивалось,  и  можно  было предполагать, что судьба дня решена. Затем из
клубов  дыма  вынырнул  большой отряд лейб-гвардейцев, он кое-как построился
на  склоне  холма, с трудом удерживаемый на месте стараниями своих офицеров;
потом  появился  так же поспешно отступавший отряд лорда Эвендела. Исход боя
был  очевиден; узники торжествовали: они радовались и победе пресвитериан, и
своему скорому освобождению.
     - Эти уже зашабашили, - сказал Кадди, - и работать больше не станут!
     - Они  бегут!  Бегут! - воскликнула радостно Моз. - О, спесивые тираны!
Они  скачут, как никогда еще не скакали. О, лукавые египтяне... О, надменные
ассирийцы,  филистимляне,  моавитяне,  идумеи, измаильтяне! Господь направил
на  них  остро  отточенные  мечи,  чтобы  стали  они  пропитанием  для  птиц
поднебесных  и тварей земных. Смотрите, какие тучи и вспышки огня преследуют
их  по  пятам,  смотрите,  как  предшествуют они избранным сынам ковенанта -
точно  столп  облачный  и  столп  огненный,  что  вели  народ израильский из
Египта!  День  сей  -  воистину  день  освобождения праведных, день гнева на
гонителей и безбожников!
     - Спаси  нас, Господи! Матушка, - сказал Кадди, - придержали бы вы свой
язык  да  легли бы за камнем, как мистер Тимпан, золотой человек! Пули вигов
не  очень-то  разбирают,  в кого им попасть, и так же легко могут размозжить
голову распевающей псалмы старухе, как и изрыгающему богохульства драгуну.
     - Не  бойся  за  меня,  Кадди,  -  ответила  старая Моз, обрадованная и
возбужденная  успехом  повстанцев,  -  не бойся! Я поднимусь на могильник и,
словно  Дебора,  вознесу  песнь мою в поношение этих людей из Харошеф-Гоима,
что разбили подковы коней своих, спесиво гарцуя перед людьми.
     Восторженная  старуха  и  впрямь проделала бы задуманное и, взобравшись
на  камень,  стала  бы, как она выражалась, хоругвью и стягом своего народа,
если   бы   Кадди,   преисполненный   скорее   сыновней   заботливости,  чем
почтительности,  не  принудил  ее, хотя его руки и были связаны, остаться на
месте.
     - Ого,  -  сказал  он,  покончив  с  этим,  -  взгляните сюда, Милнвуд,
смотрите,  видали ли вы когда-нибудь, чтобы кто из смертных дрался, как этот
сатана  Клеверз?  Смотрите, он трижды был в самой гуще и трижды выбирался из
нее  невредимым...  Но и мы сами, сдается, скоро выберемся отсюда. Инглис со
своими  солдатами  что-то  частенько  стали  поглядывать  через плечо, точно
дорога назад им милее, чем та, что ведет вперед.
     Кадди  не ошибся. Когда главная масса бегущих поравнялась с местом, где
они  находились,  капрал и его люди выстрелили, не целясь, по приближающимся
повстанцам  и,  бросив  всякое  попечение  об арестованных, присоединились к
своим  отступавшим  товарищам. Мортон и старая Моз, которые не были связаны,
не  теряя  времени,  развязали Кадди и проповедника, освободив их скрученные
за  спиной  руки.  Едва  успели  они  это сделать, как почти у самой подошвы
холма,  на  вершине  которого  было не раз уже упоминавшееся нами надгробие,
показался  арьергард отступающих, все еще сохранявших подобие строя. Во всем
замечались  та  спешка  и  то смятение, которые всегда налицо при отходе, но
они   все   же  еще  не  потеряли  облика  воинской  части.  Впереди  скакал
Клеверхауз;  его обнаженный палаш, так же как лицо и одежда, был окровавлен.
Конь  был  покрыт  корками  запекшейся  крови  и засекался от слабости. Лорд
Эвендел,  чей  вид  немногим  отличался  от  вида  Клеверхауза, вел за собою
последнюю   группу   драгун,   увещевая   их  не  разбредаться  и  сохранять
присутствие  духа.  Среди  них  было  несколько  раненых,  и  один  или двое
свалились с коней, уже поднявшись на холм.
     При  этом  зрелище  Моз снова зажглась вдохновением. Стоя среди густого
вереска,  с  непокрытою  головою, с седыми, развевающимися на ветру космами,
она  довольно точно являла собою образ престарелой вакханки или фессалийской
колдуньи,  исступленно  предающейся  своим заклинаниям. Она тотчас же узнала
мчавшегося во главе отступающих Клеверхауза и воскликнула с едкой иронией:
     - Остановись,  остановись!  Ведь ты всегда жаждал побывать на собраниях
святых  мучеников,  ведь  ты  готов  был  обрыскать  все, какие есть, болота
Шотландии,  чтобы  отыскать такое собрание. Что же ты не остановишься, когда
нашел  его  наконец?  Не  желаешь ли выслушать еще одно слово? Не желаешь ли
дождаться  послеобеденной  проповеди?  Горе тебе! - продолжала она, внезапно
меняя  тон.  -  Да  подсекутся сухожилия у той твари, на быстроту которой ты
уповаешь!  Смотри,  смотри,  тебе  приходит  конец, тебе, пролившему столько
крови  и  тщащемуся  теперь спастись самому, тебе, наглый Рабсак, изрыгающий
кощунства  Семей,  кровожадный  Доик!  Подъят  обнаженный  меч,  и вскоре он
настигнет тебя, как бы быстро ты ни скакал.
     Клеверхаузу,   как  нетрудно  предположить,  было  не  до  того,  чтобы
прислушиваться  к  ее  гневным речам. Надеясь собрать беглецов вокруг своего
боевого  штандарта,  он  торопился  перевалить  через гребень возвышенности,
заботясь  только  о том, чтобы вывести остатки полка за пределы досягаемости
неприятельских  выстрелов.  Но,  когда  последняя группа драгун поднялась на
вершину  холма,  пуля  поразила  лошадь  лорда  Эвендела,  и  она  тотчас же
грохнулась  наземь,  увлекая  за  собой  и  его.  Двое  повстанцев на конях,
опередившие  своих  сотоварищей  в  преследовании бегущих, понеслись к нему,
чтобы  убить  его,  ибо  в  те времена никому не давали пощады. Устремился к
нему,  но  чтобы  спасти  ему  жизнь,  и  Мортон, побуждаемый как врожденным
великодушием,  так и желанием уплатить долг, которым лорд Эвендел обязал его
утром  того  же  дня  и  который  в  силу  известных  читателю обстоятельств
заставил  его  так  жестоко  страдать. Пока он помогал раненому освободиться
из-под  убитой  лошади и встать на ноги, подоспели и оба всадника, и один из
них,  закричав:  "Смерть  тирану  в  краской  куртке!" - обрушил на знатного
юношу  свой  палаш;  Мортон, с трудом отпарировавший удар, крикнул всаднику,
оказавшемуся не кем иным, как Белфуром Берли:
     - Пощадите  этого  человека ради меня, ради, - добавил он, замечая, что
Берли  его  не  узнал, - ради Генри Мортона, еще так недавно предоставившего
вам кров.
     - Генри  Мортон?  - откликнулся Берли, вытирая окровавленный лоб рукой,
еще  более  окровавленной.  -  Разве  не  говорил я, что сын Сайлеса Мортона
покинет  страну  утеснения  и явится к нам, что недолго ему оставаться еще в
шатрах,  раскинутых в стране Хама? Ты головня, извлеченная из пожарища... Но
этот  обутый  в  ботфорты  апостол  епископства,  он  умрет  положенной  ему
смертью!  Мы  должны  безжалостно  их  разить,  мы  должны истреблять их под
корень   от  восхода  и  до  заката.  Мы  посланы,  чтобы  убивать  их,  как
амалекитян,  уничтожать  весь  их  род, не щадить ни мужчины, ни женщины, ни
дитяти,  ни сосунка, и потому не мешай мне, - прибавил он, снова замахиваясь
палашом на лорда Эвендела, - ибо дело это нужно делать как следует.
     - Вы  не  должны  его убивать, вы его не убьете, особенно теперь, когда
он  лишен  возможности  защищаться, - горячо произнес Мортон, заслоняя собою
лорда  Эвендела и готовый принять удар, предназначавшийся офицеру. - Сегодня
утром  он  спас  мою  жизнь,  жизнь,  которой грозила опасность только из-за
того,  что  я  укрыл  вас  в Милнвуде; пролить его кровь теперь, когда он не
может  сопротивляться,  было  бы не только жестокостью, ненавистной и Богу и
человеку,  но и отвратительной неблагодарностью как по отношению к нему, так
и ко мне.
     Берли опустил руку.
     - Ты  все  еще,  - сказал он, - в содоме язычников, и я скорблю о твоей
слепоте  и  слабости.  Жесткое  мясо  не  для  младенцев;  великое  и тяжкое
испытание,  заставившее  меня взяться за меч, не для тех, чьи сердца обитают
в  глиняных  хижинах,  чьи  ноги  опутали тенета бренных привязанностей, кто
облачается  в  покров,  называемый покровом праведника, хотя он не что иное,
как  мерзкое рубище. Но направить душу на путь веры и истины куда лучше, чем
отослать   злодея  в  Тофет,  а  потому  я  пощажу  юношу,  за  которого  ты
заступаешься,  полагая,  что  эта милость будет подтверждена военным советом
Господней   армии,  которую  Отец  наш  небесный  благословил  в  этот  день
предвестием  близкого  освобождения. У тебя нет, как вижу, оружия; дожидайся
моего  возвращения. Я должен преследовать этих грешников, этих амалекитян; я
должен  разить  их,  пока  они не будут окончательно стерты с лика земли, от
Хавилы до Суры.
     Проговорив это, он пришпорил коня и снова пустился в погоню.
     - Кадди,  -  сказал  Мортон,  -  ради Бога, достань лошадь, и как можно
скорее.   Я   не   могу  доверить  жизнь  лорда  Эвендела  людям,  настолько
ожесточившимся.  Как  ваши  раны,  милорд?  Можете  ли вы продолжать путь? -
добавил  он,  обращаясь  к  пленнику,  оглушенному  падением,  который  стал
понемногу приходить в себя.
     - Полагаю,  что  да,  - ответил молодой лорд. - Но возможно ли? Ужели я
обязан своею жизнью мистеру Мортону?
     - Я  помешал  бы убийству пленного и из простой человечности, - ответил
Мортон.  -  А  что касается вашей чести, то, вступившись за вас, я к тому же
уплатил священный долг благодарности.
     В этот момент возвратился с лошадью Кадди.
     - Ради  Господа  Бога, садитесь, садитесь в седло и летите, как ястреб,
милорд,  - сказал добродушный парень. - Я не я, если они не перебьют всех до
последнего - и пленных и раненых.
     Лорд  Эвендел,  которому  Кадди  почтительно  придержал  стремя, не без
труда взобрался на лошадь