рекратим эти прения, и
будьте  любезны,  молодой  человек,  ответить  точно и ясно, когда вы видели
Белфура Берли.
     - Насколько  я  знаю,  вы  не имеете права задавать мне такой вопрос, -
ответил Мортон, - и я отказываюсь на него отвечать.
     - Вы  признались  моему  сержанту,  -  сказал  Клеверхауз, - что видели
Берли  и  предоставили ему кров, хотя были осведомлены, что он - объявленный
вне  закона преступник; почему же вы не желаете быть столь же откровенным со
мною?
     - Потому,  -  ответил  на  это узник, - что полученное вами образование
должно  бы,  казалось,  обязывать  вас  уважать права, которые вы стремитесь
попрать;  а  я  хочу,  чтобы  вы  знали,  что  еще  не перевелись шотландцы,
способные отстаивать свободу Шотландии.
     - И эти воображаемые права вы готовы защищать своей шпагой, не так ли?
     - Будь  я  вооружен  так же, как вы, и случись нам с вами столкнуться в
горах, вам не пришлось бы дважды задавать этот вопрос.
     - С  меня  совершенно  достаточно,  -  невозмутимо сказал Клеверхауз, -
ваши  речи  вполне  соответствуют  всему,  что  я  о  вас  слышал. Но вы сын
солдата,  хотя  и мятежного, и вы не умрете смертью собаки; я избавлю вас от
такого позора.
     - Я  умру  так,  как  смогу, - отозвался Мортон, - я умру, как подобает
сыну  отважного человека, и да падет позор, о котором вы говорите, на головы
тех, кто проливает невинную кровь.
     - Даю  вам  пять  минут  для  примирения с небом. Босуэл, ведите его во
двор и приготовьте людей.
     Этот    жуткий   разговор   и   его   завершение   до   того   потрясли
присутствовавших,  что  все,  кроме  самих  собеседников, пораженные ужасом,
оцепенели  в  молчании.  Теперь, однако, со всех сторон раздались возгласы и
мольбы:  старая леди Маргарет, несмотря на предубежденность, свойственную ее
положению  и  взглядам,  не  смогла  побороть в себе чувствительность своего
пола и во всеуслышание вступилась за Мортона.
     - О  полковник, - воскликнула она, - пощадите его юную жизнь! Передайте
его  в  руки  закона;  нет,  нет,  не  отплачивайте  мне  за  гостеприимство
пролитием человеческой крови у порога моего дома!
     - Полковник  Грэм,  вы  ответите  за  свою  жестокость,  - сказал майор
Белленден,  -  не  думайте,  что  если  я стар и немощен, то сын моего друга
может  быть  безнаказанно  умерщвлен  у  меня  на  глазах.  Я смогу отыскать
друзей, которые заставят вас ответить за это.
     - Успокойтесь,  майор, я отвечаю за свои действия, - бесстрастно сказал
Клеверхауз.  -  А  вы,  сударыня,  соблаговолите  избавить  меня  от горькой
необходимости   отклонить   вашу   страстную  просьбу  о  помиловании  этого
государственного   преступника.   Вспомните,  что  благородная  кровь  ваших
родичей пролита такими, как он.
     - Полковник  Грэм,  -  ответила  старая  леди,  дрожа  от волнения, - я
предоставляю  отмщение Господу Богу, возвестившему, что оно принадлежит ему,
и  никому  больше. Если вы прольете кровь этого юноши, вы не возвратите тех,
кто  дорог  моему  сердцу;  да и могу ли я находить для себя утешение в том,
что  еще  какая-нибудь  вдова,  быть может, лишится сына, как лишилась их я,
из-за черного дела, совершенного у моей двери?
     - Но  ведь  это  безумие  чистейшей  воды,  -  возразил Клеверхауз. - Я
обязан  исполнить  мой  долг  перед  церковью  и  государством. Здесь тысяча
негодяев,  открыто  поднявших  восстание,  а  вы  просите,  чтобы  я пощадил
молодого  фанатика,  которого  и одного было бы совершенно достаточно, чтобы
зажечь  пожаром  все  королевство.  Нет,  это решительно невозможно. Босуэл,
уведите его!
     Та,  кто  больше  всех  переживала  это  роковое решение, дважды делала
попытку  заговорить,  но ее не слушался голос, ее ум не находил нужных слов,
а  язык  был  бессилен  их  вымолвить.  Она  вскочила со своего места, чтобы
устремиться  вперед,  но  упала  бы навзничь на каменный пол, не подхвати ее
вовремя верная Дженни.
     - На  помощь!  -  закричала  она. - Ради Бога, на помощь! Моя юная леди
кончается.
     Услыхав  ее  крик, Эвендел, неподвижно стоявший на протяжении всей этой
сцены, опираясь на свой палаш, теперь подошел к Клеверхаузу и произнес:
     - Полковник  Грэм,  повремените  с  исполнением  приговора  и позвольте
сказать вам два слова наедине.
     Клеверхауз  удивленно  взглянул  на  Эвендела, но тотчас же встал из-за
стола  и  отошел  с  ним  в оконную нишу, где между ними произошел следующий
краткий диалог.
     - Надеюсь,  полковник, мне незачем напоминать вам о том, что в минувшем
году,  когда  наша  семья  оказала  вам  некоторые  услуги в известном деле,
которое   разбиралось  в  Тайном  совете,  вы  заявили,  что  считаете  себя
обязанным нам?
     - Разумеется,  мой  милый  Эвендел,  -  ответил Клеверхауз, - ведь я не
принадлежу  к  числу  тех,  кто  забывает  свои  долги,  и  вы доставите мне
огромное удовольствие, указав, чем бы я мог выразить мою благодарность.
     - Хорошо,  будем  считать,  что  с  вашим долгом покончено, - продолжал
лорд Эвендел, - если вы пощадите жизнь молодого Мортона.
     - Эвендел,  -  возразил  Клеверхауз,  изумленный  этой  просьбой,  - вы
рехнулись,  вы  совершенно  рехнулись. Что может вас побуждать вступаться за
отродье  какого-то  круглоголового?  Его отец был самым опасным человеком во
всей   Шотландии,  можете  мне  поверить,  это  был  холодный,  решительный,
отважный  солдат,  непреклонный в своих проклятых принципах. Что же касается
сына,  то  он  -  весь  в  отца. Я, слава Богу, знаю людей, Эвендел; будь он
ничтожным,  фанатичным  деревенским  тупицей,  разве  я стал бы отказывать в
таком  пустяке,  как  его  жизнь,  леди Маргарет и ее домашним? Но это юноша
пламенный,  убежденный и к тому же с образованием, а этим негодяям недостает
именно  такого вождя, им нужен человек, который мог бы направить их слепую и
полную  энтузиазма  отвагу. Я говорю об этом не потому, что намерен ответить
отказом  на  вашу просьбу, но для того, чтобы вы отчетливо представляли себе
возможные  последствия вашего шага. Я никогда не отрекаюсь от своих обещаний
и  всегда  оплачиваю  свои  долги - если вы просите сохранить его жизнь, она
будет ему оставлена.
     - Держите   его  под  строгой  охраной,  -  ответил  Эвендел,  -  и  не
удивляйтесь,  что я так настойчиво домогаюсь его помилования. Меня побуждают
к этому весьма основательные причины.
     - Пусть  будет  по-вашему,  - сказал Клеверхауз, - но, молодой человек,
если  вы  хотите  достигнуть  когда-нибудь  высокого положения, служа своему
королю  и отечеству, пусть первейшей вашей обязанностью будет безоговорочное
подчинение  ваших страстей, привязанностей и чувств общественным интересам и
служебному  долгу. Теперь не время отказываться ради бредней выживших из ума
стариков  и  слез неразумных женщин от спасительных мер, прибегать к которым
нас  вынуждают грозящие отовсюду опасности. И помните, что если на этот раз,
поддавшись  вашей  настойчивости,  я  сдался,  то  эта  уступка должна раз и
навсегда избавить меня от ваших ходатайств такого же рода.
     Сказав  это,  он  вышел  из ниши и бросил на Мортона испытующий взгляд,
желая,  видимо,  выяснить,  какое  впечатление  произвела на того эта жуткая
пауза  между  жизнью  и  смертью, оледенившая ужасом всех окружающих. Мортон
сохранял  ту твердость духа, на которую в час смертельной опасности способны
лишь те, кому на земле уже некого любить и не на что надеяться.
     - Взгляните,  -  прошептал  Клеверхауз  лорду  Эвенделу,  -  он стоит у
самого  края  бездны, отделяющей сроки человеческие от вечности, в неведении
более   мучительном,   чем  самая  страшная  неотвратимость,  и  все  же  он
единственный,  чьих щек не покрыла бледность, чей взгляд спокоен, чье сердце
бьется  в  обычном ритме, чьи нервы не сдали. Посмотрите на него хорошенько,
Эвендел.  Если  этот человек станет когда-нибудь во главе войска мятежников,
вам  придется  отвечать  за содеянное вами нынешним утром. - Потом он громко
сказал:  -  Молодой  человек, на этот раз ваша жизнь будет пощажена. Этим вы
обязаны  заступничеству друзей. Уведите его, Босуэл; держите его под строгой
охраной и возите за нами вместе с другими задержанными.
     - Если  мне  сохраняют  жизнь,  -  начал Мортон, уязвленный мыслью, что
этим  он  обязан  заступничеству  своего  удачливого  соперника,  - если мне
сохраняют жизнь по ходатайству лорда Эвендела...
     - Уведите  узника, Босуэл, - сказал Клеверхауз, прерывая Мортона, - мне
некогда ни произносить, ни выслушивать красивые речи.
     Босуэл  подтолкнул  Мортона  и  заставил  его выйти из зала. По дороге,
ведя его во двор замка, он сказал ему:
     - Разве  у  вас  в  кармане  три  жизни, кроме той, которая заключена в
теле?  Как  же вы позволили своему языку, дружище, наболтать столько всякого
вздора?  Ладно,  уж я постараюсь держать вас подальше от глаз полковника, не
то,  знаете,  не  пройдет  и пяти минут, как у первого встречного дерева или
первого  рва  ваша  песенка будет спета. Ну, марш, марш к вашим товарищам по
несчастью.
     Произнося  эти  слова, сержант, который при всей своей внешней грубости
ощущал  что-то  вроде  симпатии  к бесстрашному юноше, торопил Мортона сойти
поскорее  во  двор, где под охраной драгун находились трое задержанных (двое
мужчин и одна женщина), доставленных отрядом лорда Эвендела.
     Тем   временем   Клеверхауз   прощался   с   леди  Маргарет  и  майором
Белленденом.  Доброй  леди нелегко было, однако, забыть, что он не уважил ее
заступничество.
     - До  сих  пор  я  думала,  - сказала она, - что мой Тиллитудлем всегда
сможет  служить убежищем для всякого, кому угрожает опасность, даже если его
поведение  и не столь безупречно, как ему полагалось бы быть; но я вижу, что
старый  плод  теряет  свой  вкус;  наши жертвы и наши заслуги - все это было
слишком давно.
     - Мною,  сударыня,  заверяю  вас в этом, они никогда не будут забыты. И
ничто,  кроме  велений  моего  священного  Долга, не могло бы заставить меня
отклонить  вашу просьбу или просьбу майора. Итак, моя добрая леди, разрешите
считать,  что мне даровано ваше прощение, а когда нынешним вечером я вернусь
к  вам  со  стадом  из  двухсот  вигов, пятьдесят голов ради вас я отпущу на
свободу.
     - Я  буду  счастлив  узнать  о  вашем успехе, полковник, - сказал майор
Белленден,  -  но  внемлите совету старого воина: избегайте кровопролития по
окончании битвы. И разрешите еще раз поручиться за юного Генри Мортона.
     - Мы  потолкуем  об  этом по моем возвращении, - сказал Клеверхауз. - А
пока будьте спокойны: его жизнь в безопасности.
     Во  время этой беседы Эвендел несколько раз с беспокойством оглядывался
вокруг,  отыскивая  взглядом  Эдит;  но  Дженни  Деннисон уже успела принять
необходимые меры, и ее госпожа была перенесена в свою комнату.
     Угрюмо  и  неохотно  подчинился  молодой лорд нетерпеливым напоминаниям
Клеверхауза,  который, попрощавшись по всем правилам этикета с леди Маргарет
и  майором,  направился  во  двор замка. Арестованные и их конвой уже были в
пути,  и  офицеры  вместе  с  эскортом  последовали  за ними. Они торопились
догнать  главные  силы,  предполагая,  что  часа  через  два окажутся в виду
неприятеля.


                                 Глава XIV

                                          Пусть убегают псы мои,
                                          Пусть соколы в леса летят,
                                          Пусть лорд возьмет себе мой дом, -
                                          Я больше не вернусь назад.

                                                           Старинная баллада

     Мы   оставили   Мортона   в   тот  момент,  когда  он  вместе  с  тремя
арестованными  двинулся  в путь под охраною небольшого отряда, составлявшего
арьергард   колонны,   которой  командовал  Клеверхауз,  и  находившегося  в
непосредственном  подчинении  у сержанта Босуэла. Они направлялись в сторону
гор,  где, согласно полученным донесениям, собрались мятежные пресвитериане.
Наши  всадники  не  проехали  и  четверти мили, как их обогнали Клеверхауз и
Эвендел,  проскакавшие  мимо  них  в  сопровождении ординарцев, чтобы занять
свое  место  в  колонне,  успевшей пройти вперед. Едва они скрылись из виду,
как Босуэл остановил отряд, которым командовал, и снял наручники с Мортона.
     - Королевская  кровь  должна  свято  соблюдать  данное  слово, - сказал
драгун.  -  Я обещал, что обращение с вами в меру возможности будет хорошим.
Капрал  Инглис,  сюда!  Пусть  этот  джентльмен едет бок о бок с тем молодым
парнем,  задержанным  людьми  лорда  Эвендела;  и  ты  можешь  позволить  им
разговаривать  в  свое удовольствие, только смотри, не иначе как шепотом, да
прикажи,  чтобы  за ними хорошенько присматривали двое рядовых с заряженными
карабинами.  Если  попытаются  улизнуть  - уложить их на месте. Вы не можете
назвать  это  невежливостью,  -  продолжал он, обращаясь к Мортону, - таковы
законы  войны,  ничего  не  поделаешь.  Так  вот,  Инглис,  а  что до попа и
старухи,  то  пусть  и  они будут рядышком - лучшей пары не сыщешь: хватит с
них  и  одного  рядового.  Если  они  вымолвят  хоть  словечко  изо  всей их
ханжеской  дребедени и фанатической чепухи - полоснуть их хорошенько ремнем.
Есть  надежда,  что  поп,  которого  мы  заставим помалкивать, чего доброго,
лопнет  с  досады:  ведь  если  не дать ему разглагольствовать, он посчитает
себя предателем и задохнется от ненависти к себе.
     Отдав   эти  распоряжения,  Босуэл  тронул  коня,  и  Инглис  с  шестью
драгунами  двинулся за сержантом. Они пустились крупною рысью, спеша нагнать
полк.
     Мортон,  подавленный  теснившимися  в  нем  противоречивыми  чувствами,
проявил  полное  безразличие  не  только  к мерам, принятым Босуэлом для его
охраны,  но  и  к освобождению от наручников. Он ощущал усталость и душевную
пустоту,   которые  обычно  следуют  за  ураганом  страстей,  и,  больше  не
поддерживаемый   гордостью   и   сознанием  своей  правоты,  внушившими  ему
достойные   ответы   полковнику  Клеверхаузу,  в  глубоком  унынии  созерцал
просеки,  по  которым  проезжал  их отряд, и каждый поворот дороги напоминал
ему  о  минувшем  счастье  и  о  безжалостно  разбитых упованиях его сердца.
Теперь  они  поднимались  на  ту  возвышенность,  откуда  можно было увидеть
замок,   всякий   раз   открывавшийся   его  взорам,  когда  он  подходил  к
Тиллитудлему  или  возвращался  домой;  нужно  ли  добавлять,  что  здесь он
обыкновенно  задерживался, чтобы с восторгом влюбленного рассматривать зубцы
стен,  выступавшие  над высоким и густым лесом, указывая жилище той, которую
он  ожидал  вскоре  увидеть  или  с  которой незадолго перед этим расстался.
Инстинктивно  он  обернулся,  чтобы бросить последний взгляд на картину, еще
недавно  столь  дорогую  ему,  и  так  же инстинктивно вздохнул. Ему ответил
громкий  стон  его  товарища  по  несчастью, глаза которого, быть может, под
влиянием  тех  же  чувств,  устремились  туда  же.  Стон этого арестованного
прозвучал,  однако,  скорее  хрипло,  чем  нежно; но то был голос наболевшей
души,  и в этом отношении он был сродни вздоху Мортона. Они повернулись друг
к  другу,  их глаза встретились, и Мортон увидел перед собой простецкое лицо
Кадди  Хедрига,  теперь  унылое  и  измученное,  на  котором  скорбь о своей
собственной  участи  сочеталась  с  выражением  трогательного  сочувствия  к
судьбе своего спутника.
     - Ну  и  дела!  - произнес отставной пахарь тиллитудлемской фермы. - Да
ведь  это же ни на что не похоже, чтобы добрых людей возили, как нас с вами,
по всей стране, словно каких-нибудь чудищ.
     - Мне  очень  прискорбно,  Кадди, видеть вас в таких обстоятельствах, -
сказал  Мортон,  который,  при всех своих горестях, не утратил сострадания к
несчастью другого.
     - И  мне  тоже, мистер Генри, - ответил Кадди, - и за вас и за себя, но
от  этого  нам  легче  не  станет.  За  меня  будьте  спокойны,  - продолжал
арестованный  земледелец, находя утешение в разговоре, хотя ему было отлично
известно,  что  разговорами  беде не поможешь, - за меня будьте спокойны, на
мне  вины  нет,  и держать меня не за что: в жизни не вымолвил я ни слова ни
против  нашего  короля, ни против священников, но моя бедная матушка - та не
смогла   прикусить   свой   старый  язык,  и,  видать,  нам  обоим  придется
поплатиться за это.
     - Разве и ваша мать арестована? - рассеянно спросил Мортон.
     - А  как  же!  Скачет, словно невеста какая, рядом с этим старым хрычом
проповедником,  которого  они  называют Гэбриелом Тимпаном, - посадил бы его
дьявол  в  этот самый тимпан! - ведь из-за него все дело и вышло. Видите ли,
из  Милнвуда-то  нас  с  матерью тоже прогнали, и ваш дядюшка, и его хозяйка
дверь  за  нами  захлопнули  и  заперли  ее  на засов, точно мы какие-нибудь
прокаженные.  Тут  я и говорю матери: "Куда нам податься? Всякая нора и дыра
теперь  нам  с  вами  заказаны  -  ведь  вы  оскорбили  мою старую госпожу и
принудили  солдат  взять молодого Милнвуда". А она говорит: "Не падай духом,
сынок,  но  препояшись мечом на выполнение великой задачи этого дня и ратуй,
как подобает мужу, на стенах ковенанта".
     - И вы, наверное, отправились на собрание? - спросил Мортон.
     - Вы  еще  про  это услышите, - продолжал Кадди, - так вот, не придумав
ничего  лучшего,  мы  отправились  к одной старой бабке, такой же полоумной,
как  моя мать, и там нам дали немного похлебки и овсяных лепешек; но сначала
они  прочитали  уйму  молитв  и  пропели кучу псалмов - сдается, им хотелось
задурить  и меня, только меня от них лишь голод разобрал. Утром подняли меня
чуть  свет,  и  я должен был - хочешь не хочешь - тащиться с ними на большое
собрание  у  Мирских  ключей;  и там этот парень Гэбриел Тимпан кричал им со
склона  холма,  чтобы они, не колеблясь, поднялись ратовать и пошли на бой в
этот  Римский  Гилеад  или  еще  какое-то  место.  Ах,  мистер  Генри,  ну и
наворотил  же  им  этот  дед!  Его было слышно за целую милю, само собою, по
ветру.  Он  ревел, как корова на чужом выгоне. Так вот, думаю я, нет в нашей
округе  места,  которое  прозывалось  бы  Римский  Гилеад, это где-нибудь на
западе,  в  пустошах.  И  пока мы дойдем туда, я уж как-нибудь улизну с моей
старой  матерью,  потому  что  мне  вовсе  не хочется сломать себе шею из-за
какого-то  там  Гэбриела  Тимпана.  Так  вот, - продолжал Кадди, отводя душу
подробным  рассказом о своих злоключениях и не задаваясь вопросом, насколько
внимательно  слушает  его  Мортон, - так вот, под конец проповеди, когда она
просто  ужас  как  надоела,  кругом пошли разговоры, что подступают драгуны.
Одни  побежали,  другие  давай кричать: "Стой!" - а некоторые вопили: "Долой
филистимлян!"  Тут  я  к матери, чтобы потихоньку да полегоньку удрать с нею
подальше,  пока  на  нас не набросились красные куртки, но мне было бы легче
погнать  без  стрекала  нашего  старого  тиллитудлемского  вола,  что  ходит
передним  в  упряжке;  черта  с  два, она и с места не сдвинулась. Мы были в
тесной  ложбинке, туман поднялся густой-прегустой, и драгуны могли бы нас не
заметить,  помолчи  мы  хоть  капельку;  да куда там, держи карман шире! Дед
Тимпан  и  один  своим  криком  мог  покойника разбудить, а они вдобавок еще
псалом  завыли,  да  так,  что  и в Ланрике, наверное, было слышно! Так вот,
чтобы  длинную  басню  маленько  укоротить, вижу я, сам молодой лорд Эвендел
скачет  так, как только коню его вмочь, а за ним десятка два красных курток.
Двое-трое  из  наших  ребят стали отбиваться от них, и тут же их порешили, и
они  приняли  венец мученический, но большого урону все-таки не было, потому
что Эвендел крикнул, чтобы нас разгоняли, но, однако ж, щадили жизнь.
     - И  вы не сопротивлялись? - спросил Мортон, быть может, думая, что сам
он встретил бы лорда Эвендела совсем по-другому.
     - По  правде  говоря,  нет,  -  ответил  К