рламенту - последнему более всего
подобало   бы   оберегать   наши   свободы   -  было  угодно  вручить  право
распоряжаться нашим имуществом и нашею жизнью.
     - Пред  Клеверхаузом!  -  произнесла Эдит совершенно упавшим голосом. -
Боже  мой,  вы  погибли!  Вы погибли прежде, чем предстанете перед судом! Он
писал  моей  бабушке, что завтра будет у нас проездом, направляясь в главный
город   нашего  графства,  где  несколько  отчаянных  вигов,  воодушевляемых
присутствием  в  их  среде  двух  или трех убийц примаса, собрались вместе с
целью   поднять  восстание  против  правительства.  Выражения,  которыми  он
пользуется  в  письме,  заставили  меня содрогнуться, хотя я не знала тогда,
что... что мой друг...
     - Не  надо  чрезмерно  тревожиться  обо  мне, моя родная Эдит, - сказал
Генри,  заключая  ее  в объятия, - хотя Клеверхауз беспощаден и крут, но все
говорят,  что он человек прямой, благородный и честный. Я сын солдата и буду
защищаться,   как   подобает   солдату.  Он  благосклоннее,  может  статься,
отнесется   к   открытой   и   бесхитростной   речи,   чем   это  сделал  бы
подобострастный  и  трусливый  судья.  В самом деле, в наше время, когда суд
всех  инстанций  прогнил  насквозь,  я  предпочитаю  расстаться  с  жизнью в
результате   неприкрытого  произвола  военщины,  чем  быть  приговоренным  к
смертной   казни  при  помощи  какого-нибудь  подлого  фокуса,  придуманного
прожженным  судейским  крючком,  который  использует  свое  знание законов и
кодексов,  созданных, чтобы оказывать нам защиту, для того, чтобы добиваться
нашего осуждения.
     - Вы  погибли,  погибли,  если  ваше  дело  зависит  от  Клеверхауза! -
вскричала  Эдит.  -  "Искоренить  до основания" - это наиболее мягкое из его
выражений.  Несчастный  примас  был  его  близким  другом, а в дни молодости
полковника   Грэма  -  и  его  покровителем.  "Никакие  оправдания,  никакие
увертки,   -   говорится   в   его   письме,   -   не  спасут  ни  тех,  кто
покровительствовал   убийцам   или  предоставлял  им  убежище,  от  сурового
наказания,  предусмотренного законами, и я буду непреклонен до тех пор, пока
не  отдам  в  отмщение за это чудовищное убийство столько же жизней, сколько
на  голове  этого  почтенного  старца было седых волос". Тщетно надеяться на
сострадание или сочувствие.
     Дженни   Деннисон,   хранившая   до   этой  поры  молчание,  видя,  что
влюбленные,  понимая  опасность,  тем  не  менее  не  могут найти против нее
средства, решилась подать совет:
     - С  позволения вашей милости, мисс Эдит, а также вашей, молодой мистер
Мортон,  нам  нельзя  терять  время.  Пусть  Милнвуд  возьмет мой плед и мое
платье;  я  мигом  сброшу  их  в  темном углу, если он обещает, что не будет
смотреть.  И  он  как ни в чем не бывало пройдет мимо Тома Хеллидея, который
наполовину   ослеп  от  своего  эля;  я  расскажу  мистеру  Гарри,  как  ему
потихоньку  выбраться  из  нашего замка; а ваша милость, мисс Эдит, спокойно
отправится  к  себе  в комнату; я же завернусь в серый плащ и надену на себя
шляпу  и  буду  изображать  заключенного,  пока можно, а потом позову Тома и
заставлю его меня выпустить.
     - Выпустить? - сказал Мортон. - Да вы за это поплатитесь жизнью!
     - Нисколечко,  -  ответила  Дженни.  -  Том ради себя самого не посмеет
признаться,  что  он  хоть  кого-то  впустил в эту комнату; и я заставлю его
как-нибудь объяснить исчезновение арестованного.
     - Так  вот оно что, черт подери! - сказал часовой, внезапно показываясь
в  дверях.  -  Если я наполовину ослеп, то еще не оглох, и вам не нужно было
так  громко  трещать  о своем замысле, раз вы хотели его исполнить. А ну-ка,
мисс  Дженет,  марш!  Отряд, рысью! В галоп! Черт меня побери! А вы, госпожа
родственница,  -  не  хочу  дознаваться вашего настоящего имени, - хоть вы и
собирались  сыграть  со  мною  такую подлую шутку, должен ли я очистить свой
пост?  Должен.  А  раз  так,  давай  пошевеливайся,  пока вы не устроили мне
подвоха.
     - Надеюсь,   -   сказал  Мортон,  обеспокоенный  неожиданным  оборотом,
который  приняло  дело, - надеюсь, вы не станете рассказывать о случившемся,
друг  мой,  и  поверите  моему  слову,  что  я  постараюсь отплатить за вашу
любезность,  буде  вы  сохраните  происшедшее  в тайне. Если вы подслушивали
нашу  беседу, то должны были заметить, что мы не приняли и даже не обсуждали
опрометчивого предложения этой доброй и сострадательной девушки.
     - Доброй  и  сострадательной девушки! Черта с два! - сказал Хеллидей. -
Что  до  прочего,  я  догадываюсь, в чем тут дело, да я не охотник разносить
сплетни  или  болтать  всякую  всячину,  как  другие; но только эту плутовку
Дженни  Деннисон  благодарить  не  за  что;  она  заслуживает  основательной
трепки,  потому  что тащит бедного парня прямо в беду, и все из-за того, что
ему сдуру понравилась ее осыпанная веснушками рожица.
     Дженни  располагала  только  теми  средствами  самозащиты, к которым во
всех   трудных   случаях   имеют   обыкновение  прибегать  представительницы
прекрасного  пола, и часто небезуспешно; она прижала к лицу носовой платок и
начала  судорожно рыдать, и то ли действительно плакала, то ли притворялась,
что  плачет,  как  мог  бы  сказать  Хеллидей,  -  но  ее  всхлипывания были
поразительно правдоподобны.
     - А  теперь, - продолжал солдат, немного смягчась, - если вам нужно еще
о  чем-нибудь потолковать, толкуйте себе, даю вам ровно две минуты на это, и
вообще,  покажите  мне  поскорей  ваши  спины;  ведь  взбреди в пьяную башку
Босуэла  произвести  смену  на  полчаса  раньше, солоно придется и мне и вам
заодно.
     - Прощайте,  Эдит,  -  прошептал  Мортон,  собирая  всю свою твердость,
которой  у  него  в  эту  минуту  было не слишком много. - Уходите, уходите,
предоставьте  меня судьбе; что бы ни ожидало меня, я стерплю решительно все,
раз  вы  думаете  и  помните  обо  мне. Покойной ночи, покойной ночи! Идите,
чтобы вас тут не застигли.
     Произнеся  эти  слова,  он  препоручил  Эдит  ее  спутнице,  которая не
торопясь вывела ее под руку из комнаты узника.
     - Конечно,  у  каждого  свой  собственный вкус, - сказал Хеллидей, - но
черт  меня  побери,  когда бы я стал огорчать такую милую девушку даже из-за
всех вигов, поклявшихся в верности ковенанту.
     Добравшись  до  своей  комнаты,  Эдит  дала  волю  отчаянию, что немало
встревожило  Дженни,  которая  принялась  утешать  ее,  приводя  все доводы,
которые только могла измыслить.
     - Не  надо  так  огорчаться,  мисс Эдит, - говорила верная горничная, -
кто  знает, откуда может прийти помощь молодому Мортону? Он кавалер храбрый,
и  добрый,  и  честный, и они не вздернут его, как тех бедняг вигов, которых
вылавливают  на болоте и потом развешивают на деревьях, точно связки зимнего
лука;  может,  его  вызволит  дядя,  а может, и ваш дядюшка замолвит за него
слово: уж кому-кому, а ему знакомы все эти господа красные куртки.
     - Верно,  Дженни!  Верно,  -  сказала  Эдит,  оправляясь  понемногу  от
овладевшего  ею  оцепенения.  - Сейчас не время предаваться отчаянию, сейчас
нужно  действовать.  Найди  кого-нибудь,  кто  отвез бы этой же ночью письмо
моему дяде.
     - В  Чарнвуд,  сударыня?  Но  ведь  страшно  поздно, и туда целых шесть
миль,  да  еще  кусок  вниз,  до реки; боюсь, что нам не найти этой ночью ни
человека,  ни  лошади;  к  тому  же  они  поставили часового у ворот. Бедный
Кадди!  Нет  его  больше  с нами, бедняги, а то бы он сделал все, чего бы от
него  ни  потребовали,  и  даже  не  спросил  бы, зачем это нужно. А с новым
пахарем  у  меня  еще не было времени познакомиться, и потом, говорят, будто
он собирается взять за себя Мег Мердисон, эту жалкую коротышку.
     - И  все-таки ты должна кого-нибудь отыскать, слышишь, Дженни; от этого
зависит жизнь или смерь Генри Мортона.
     - Я  бы отправилась и сама, моя леди; я могу вылезти из окошка чулана и
спуститься  вниз  по  старому  тису;  я  проделывала это не раз. Но дорога в
Чарнвуд  страсть  какая безлюдная, а тут шатается столько красных курток, не
говоря  уж  о вигах, которые поведут себя нисколько не лучше (молодые парни,
конечно),  если  встретят такое слабое существо, да еще одну-одинешеньку, да
еще  в  пустоши.  Я  не постояла бы, чтобы пойти в Чарнвуд пешком, я могу, и
даже очень могу, пройти десять миль, когда светит луна.
     - Неужели  ты  так  и не сможешь вспомнить о ком-нибудь, кто ради денег
или  из преданности согласится оказать эту услугу?! - в волнении воскликнула
Эдит.
     - Нет,  пожалуй,  что  не  смогу,  - ответила после некоторого раздумья
Дженни.  -  Разве Гусенок Джибби; только он, может статься, не знает дороги,
хотя  отыскать  ее  проще простого, если он будет держаться конной тропы, да
не  забудет  свернуть  у Капперклю, и не потонет в Хумлеккернской топи, и не
свалится  с  утеса  у  Чертого луга, или не оступится на щербатых ступеньках
Уолкуорского  перехода,  или  не  наткнется  на  вигов, которые уведут его с
собой  в  горы,  или  не  наскочит  на красные куртки и они не потащат его в
тюрьму.
     - Надо   все-таки   попытаться,   -  сказала  Эдит,  пресекая  перечень
происшествий,  могущих  помешать  благополучному прибытию Джебби к конечному
пункту  его  многотрудных  странствий,  - нужно рискнуть, раз не найти гонца
понадежнее.  Поди  вели мальчику приготовиться, и потом ты сама выведешь его
из  замка,  да так, чтобы никто не заметил. Если его остановят в пути, пусть
скажет,  что  несет  письмо  майору  Беллендену  из Чарнвуда, но не называет
других имен.
     - Понимаю,  сударыня,  -  сказала  Дженни,  -  я  уверена, что парнишка
справится  с  этим  делом,  а  Тиб,  нашей  птичнице,  я  скажу,  чтобы  она
присмотрела  за птицей, и еще я передам Джибби, что ваша милость поговорит с
леди Маргарет, и он получит прощение, и что мы дадим ему доллар.
     - Пообещай  ему  два,  если  он  удачно выполнит поручение, - приказала
Эдит.
     Дженни  пошла  будить  Джибби,  так как, укладываясь на покой на заходе
солнца  или  чуть  позже  вместе  с  гусями  и  прочей,  находящейся под его
присмотром   домашней   птицей,  он  в  это  время  уже  спал.  Пока  Дженни
отсутствовала,  Эдит  успела  написать  следующее  письмо, адресовав его: "В
собственные руки майора Беллендена из Чарнвуда, моего глубокочтимого дяди".

     "Дорогой  дядя! Пишу, чтобы известить вас о том, что я хотела бы знать,
как  ваша  подагра,  -  мы  не  встретили вас на смотре, и это обеспокоило и
бабушку  и  меня.  И если вам не повредит выехать, мы будем счастливы видеть
вас  в нашем скромном жилище завтра за утренним завтраком, так как полковник
Грэм  Клеверхауз, проходя с полком, обещал быть у нас, и мы бы хотели, чтобы
вы  помогли  нам  встретить  и  принять  у  себя  столь  заслуженного воина,
которого,  возможно,  не  очень-то  развлечет общество женщин. И кроме того,
дорогой    дядя,    передайте,    пожалуйста,    миссис    Карфорт,    вашей
домоправительнице,  что я прошу ее переслать мое платье из падуанского шелка
-  с  такой же подкладкой и со свисающими рукавами; она найдет его в третьем
ящике  в  ореховом шкафу, что в зеленой комнате, которую вы по своей доброте
зовете  моею.  И  еще,  дорогой дядя, пришлите, пожалуйста, второй том "Кира
Великого",  так  как  я  прочла  только  до  заточения Филидапса в тюрьму на
семьсот  тридцать третьей странице. Но самое главное, дядя, приезжайте к нам
завтра  утром,  к  восьми,  что  вы  сможете  сделать,  не поднимаясь раньше
обычного  часа, - ведь у вас такой замечательный иноходец. Итак, моля Бога о
вашем здоровье, остаюсь вашей почтительною и любящею племянницей
     Эдит Белленден.

     P.S.   Сегодня  под  вечер  несколько  лейб-гвардейцев  доставили  сюда
арестованного  -  это  ваш  юный друг Генри Мортон из Милнвуда. Предполагая,
что  вас огорчит происшествие с этим молодым джентльменом, довожу об этом до
вашего  сведения  на случай, если вы вздумаете ходатайствовать за него перед
полковником  Грэмом.  Я  не  называла  бабушке  его  имени,  так как знаю ее
неприязнь к семье Мортонов".

     Письмо  было  надлежащим образом запечатано и отдано Дженни, после чего
преданная  служанка поспешила вручить его Джибби, готовому тронуться в путь.
Она  подробно  объяснила  ему,  как  нужно идти, так как предвидела, что он,
конечно,  собьется  с  дороги,  не  проделав  ее предварительно раз пять или
шесть,  ибо  природа  наградила  его  такой же скудною порцией памяти, как и
ума.  В  заключение она тихонько выпроводила его через окно кладовой, откуда
он  перелез  на  раскидистый  тис,  и  с  облегчением вздохнула, увидев, что
Джибби  благополучно  достиг  земли и, пускаясь в странствие, пошел в нужном
направлении.   Возвратившись  к  своей  молодой  госпоже,  Дженни  принялась
уговаривать  ее прилечь и хотя бы немного вздремнуть, уверяя ее, что Джибби,
без   сомнения,   справится  со  своим  посольством,  и,  кстати,  мимоходом
посетовала,  что  нет  ее  верного  Кадди,  который  куда  лучше исполнил бы
подобное поручение.
     Джибби-гонец    оказался    удачливее   Джибби-кавалериста.   Благодаря
счастливой  случайности,  а  не сметливости и расторопности, сбившись с пути
не  менее  девяти  раз  и  дав  своему  платью испробовать вкус воды во всех
лужах,  ручьях и болотах между Тиллитудлемом и Чарнвудом, он уже на рассвете
добрался  до  ворот  старого дома майора Беллендена, пройдя девять миль (ибо
"кусок",  как  обычно,  составлял  добрых  четыре  мили)  за  девять часов с
небольшим.


                                  Глава XI

                                       Во двор к нам примчался отряд удалой,
                                       И там капитан им скомандовал: "Стой!"

                                                                       Свифт

     Давнишний  слуга  майора  Беллендена  Гедеон  Пайк,  принеся  к постели
своего  господина  одежду,  приготовленную  для утреннего туалета почтенного
старого  воина,  и  разбудив  его на час раньше обычного, сообщил ему в свое
оправдание, что из Тиллитудлема прибыл нарочный.
     - Из   Тиллитудлема?   -   переспросил   старый   джентльмен,  поспешно
поднимаясь  с  постели  и усаживаясь на ней. - Отвори ставни, Пайк; надеюсь,
моя  невестка  здорова;  откинь  полог, Пайк. Что тут такое? - продолжал он,
бросая  взгляд  на письмо Эдит. - Подагра? Какая подагра? Она отлично знает,
что  у  меня не было приступа с самого Сретенья. Смотр? Но ведь я говорил ей
месяц  назад,  что  не  собираюсь  там  быть. Платье из падуанского шелка со
свисающими  рукавами?  Повесить  бы  ее  самое!  Кир  Великий и Филипп Даст.
Филипп  Черт  Подери! Девчонка спятила, что ли? Стоило ли посылать нарочного
и  будить меня в пять утра ради такой дребедени! А что в постскриптуме? Боже
мой!  -  воскликнул  он,  пробежав приписку. - Пайк, Пайк, немедленно седлай
старика Килсайта и другого коня для себя!
     - Надеюсь,  сэр,  ничего  тревожного  из  Тиллитудлема? - спросил Пайк,
пораженный внезапным порывом своего господина.
     - Ничего...  то  есть...  да,  да,  ничего;  я должен там встретиться с
Клеверхаузом  по неотложному делу; итак, Пайк, в седло! Как можно быстрей! О
господи!  Ну  и  времена!  Бедный  мальчик...  Сын моего соратника и старого
друга!  И  глупая девчонка заткнула это известие куда-то в постскриптум, как
она  сама  выражается,  после  всего  этого  вздора о старых платьях и новых
романах!
     В  несколько  минут  старый  офицер  был  совершенно  готов  к отъезду;
усевшись  на  коня  столь  же  величественно,  как  это  сделал  бы сам Марк
Антоний, он направился в Тиллитудлем.
     Зная   о   давней  ненависти  леди  Маргарет  ко  всем  без  исключения
пресвитерианам,  он по дороге благоразумно решил не сообщать ей о том, кто и
какого  звания  арестованный,  находящийся  в  ее  замке,  но самостоятельно
добиваться от Клеверхауза освобождения Мортона.
     "Человек  исключительной честности и благородства, он не может не пойти
навстречу  старому  роялисту,  -  размышлял  ветеран.  - Все говорят, что он
хороший  солдат,  а если так, то он с радостью поможет сыну старого воина. Я
еще  не  встречал  настоящих  солдат,  которые не были бы простосердечны, не
были  бы  честными и прямыми ребятами, и я полагаю, что было бы в тысячу раз
лучше,  если  бы  стоять  на  страже законов (хотя грустно, конечно, что они
находят  необходимым  издавать  такие  суровые) доверили людям военным, а не
мелочным судейским крючкам или меднолобым сельским дворянам".
     Таковы   были   размышления   майора   Майлса   Беллендена,  прерванные
подвыпившим  Джоном  Гьюдьилом,  который  принял  у  него  повод и помог ему
спешиться на грубо вымощенном дворе Тиллитудлема.
     - Ну,  Джон,  - сказал майор, - хороша у тебя, черт подери, дисциплина!
Ты, никак, уже с утра успел начитаться женевской стряпни?
     - Я  читал  литании,  -  ответил  Джон,  покачивая  головой и смотря на
майора  с  хмельною важностью (он уловил лишь одно слово из всего сказанного
майором).  -  Жизнь  коротка,  сэр, и мы - полевые цветы, сэр, ик... ик... и
лилии дола.
     - Цветы  и  лилии? Нет, приятель, такие чудища, как мы с тобой, едва ли
заслуживают  другого названия, чем плевел, увядшая крапива или сухой бурьян;
но ты считаешь, видимо, что мы все еще нуждаемся в орошении?
     - Я старый солдат, сэр, и, благодарение Господу, ик... ик...
     - Ты  всего-навсего  старый пьянчуга, приятель. Ладно, старина, проводи
меня к своей госпоже.
     Джон  Гьюдьил  привел  майора  в  большой, выложенный каменными плитами
зал,   где  леди  Маргарет,  суетясь  и  поминутно  меняя  свои  приказания,
заканчивала  приготовления  к  приему знаменитого Клеверхауза, которого одни
чтили  и  превозносили  до  небес,  как  героя,  а  другие  проклинали,  как
кровожадного угнетателя.
     - Разве  я  вам не сказала, - говорила леди Маргарет, обращаясь к своей
главной  помощнице, - разве я вам не сказала, Мизи, что хотела бы соблюсти в
точности  то  убранство стола, которое было в столь памятное мне утро, когда
его священнейшее величество вкушал завтрак у нас в Тиллитудлеме?
     - Конечно,  ваша  милость  именно  так  и  приказывали, и я сделала как
только  могла  получше...  -  начала  было Мизи, но леди Маргарет, не дав ей
докончить, перебила:
     - Почему  в таком случае паштет из дичи оказался у вас по левую руку от
трона,  а графин с кларетом - по правую, когда, как вы хорошо помните, Мизи,
его  священнейшее  величество  собственноручно  переставил  паштет поближе к
графину, сказав, что они приятели и разлучать их негоже.
     - Я  это  очень  хорошо  помню,  сударыня, - сказала Мизи, - а если бы,
упаси  Боже,  запамятовала,  то  ваша  милость вспоминали об этом счастливом
утре  многое  множество  раз;  но я думала, что все нужно поставить так, как
оно  было  при входе в этот зал его величества, благослови его Господь, - он
больше  походил  бы на ангела, чем на мужчину, когда бы не был таким смуглым
с лица.
     - А  раз  так,  Мизи,  значит,  вы плохо думали и додумались до чепухи:
ведь  как бы его священнейшее величество ни переставлял графины и кубки, это
в  не  меньшей  мере,  чем  королевская  воля  в более значительных и важных
делах,  должно  быть  законом  для  его подданных и будет всегда таковым для
тех, кто имеет отношение к Тиллитудлему.
     - Все   в   порядке,   сударыня,  -  сказала  Мизи,  делая  необходимые
перестановки,  -  ошибку  нетрудно  исправить;  но  только  если всякой вещи
полагается  быть  такой  же, какою ее оставил король, то в паштете, с вашего
позволения, была даже очень немалая дырка.
     В это мгновение приоткрылась дверь.
     - В  чем дело, Джон Гьюдьил! - воскликнула старая леди. - Я занята и не
стану  ни  с  кем  разговаривать. А, это вы, дорогой брат? - продолжала она,
несколько  удивившись  при  виде  майора.  -  Ранехонько  вы  к  нам сегодня
пожаловали.
     - Хоть  и ран