когда  на него
наскакивает  куропатка,  защищающая  своих птенцов. - Ей-богу, никогда я еще
не  слыхивал  таких  красочных  выражений!  Не  могли  бы  вы  добавить  еще
что-нибудь в этом роде?
     - Добавить   еще   что-нибудь   в   этом  роде?  -  подхватила  Моз  и,
откашлявшись,  продолжала:  -  О,  я  буду  ратовать  против  вас еще и еще.
Филистимляне  вы и идумеи, леопарды вы и лисицы, ночные волки, что не гложут
костей  до утра, нечестивые псы, что умышляют на избранных, бешеные коровы и
яростные  быки  из  страны, что зовется Васан, коварные змеи, и сродни вы по
имени  и  по  природе  своей  большому красному дракону. (Откровение святого
Иоанна, глава двенадцатая, стих третий и четвертый.)
     Тут  старая женщина остановилась - не потому, разумеется, что ей нечего
было добавить, но чтобы перевести дух.
     - К  черту  старую ведьму! - воскликнул один из драгун. - Заткни ей рот
кляпом, и прихватим ее с собой в штаб-квартиру.
     - Постыдись,  Эндрю,  -  отозвался  Босуэл,  -  ты  забываешь, что наша
старушка  принадлежит  к  прекрасному  полу и всего-навсего дала волю своему
язычку.  Но  погодите,  дорогая моя, ни один васанский бык и ни один красный
дракон  не  будет  столь терпелив, как я, и не сетуйте, если вас передадут в
руки  констебля,  а  он  вас  усадит  в  подобающее вам кресло. А пока что я
должен  препроводить  молодого  человека  к  нам  в штаб-квартиру. Я не могу
доложить   моему   офицеру,  что  оставил  его  в  доме,  где  мне  пришлось
столкнуться лишь с изменой и фанатизмом.
     - Смотрите,   матушка,   что   вы   наделали,   -   зашептал  Кадди,  -
филистимляне,  как  вы их окрестили, собираются взять с собой мистера Генри,
и все ваша дурацкая болтовня, черт бы ее побрал.
     - Придержи  язык,  трус,  -  огрызнулась  Моз,  -  и не суйся со своими
упреками!  Если  ты и эти ленивые объедалы, что расселись здесь, пуча глаза,
как  корова, раздувшаяся от клевера, приметесь ратовать руками за то, за что
я ратовала языком, им не утащить в тюрьму этого драгоценного юношу.
     Пока  происходил  этот диалог, солдаты успели окружить своего пленника.
Но  тут вошел Милнвуд; встревоженный тем, что увидел, он поспешил, хотя и не
без  тяжких  вздохов,  протянуть  Босуэлу  кошелек  с  золотом,  которое  он
обязался  внести  как  выкуп  за  племянника.  Сержант  взял кошелек с видом
полного  равнодушия,  взвесил  его в руке, подбросил вверх и поймал на лету,
затем покачал головой и сказал:
     - В  этом  гнездышке  с  желтыми птенчиками много веселых и беззаботных
ночей,  но,  черт  побери,  мне  не  хочется рисковать ради них - уж слишком
громко  разглагольствовала  тут  эта  старуха,  и  к тому же перед столькими
свидетелями.  Послушайте,  старина,  я  обязан доставить вашего племянника в
штаб-квартиру,  а  потому  не  могу,  по  совести,  взять  сверх  того,  что
полагается за хорошее обращение с арестованным.
     Развязав кошелек, он дал солдатам по золотому, взяв себе три.
     - Теперь,  -  сказал  он,  -  вы  можете  утешаться  сознанием, что ваш
родственник,  юный Капитан Попки, в хороших руках и что с ним будут учтивы и
обходительны. Остаток денег я вам возвращаю.
     Милнвуд жадно протянул руку.
     - Только   вы,   конечно,   осведомлены,   -  продолжал  Босуэл,  играя
по-прежнему    кошельком,   -   что   всякий   землевладелец   отвечает   за
добропорядочность  и  верноподданническое поведение своих домочадцев и слуг,
а  также  что  мои  товарищи  и  подчиненные  отнюдь не обязаны умалчивать о
превосходной  проповеди,  которую  мы  выслушали от этой старой и закоснелой
пуританки  в  клетчатом  пледе;  и  я  вас  заранее  предупреждаю, что, если
кто-нибудь  донесет  о  случившемся,  Тайный  совет  наложит на вас изрядный
денежный штраф.
     - Мой  добрый  сержант,  мой  дорогой и уважаемый капитан, - воскликнул
вконец  перепуганный  скряга,  -  я ручаюсь, что в моем доме нет никого, кто
мог бы нанести вам оскорбление!
     - Ошибаетесь,  -  отозвался  Босуэл,  -  сейчас  вы  услышите,  как она
примется  ратовать,  -  она  сама называет так свои разглагольствования. Ну,
приятель,  -  бросил  он  Кадди, - отойди-ка в сторонку, и пусть твоя мамаша
выскажется  от  всего  сердца.  Я  вижу,  она  снова  поджала  губы  и снова
заряжена, как перед своим первым залпом.
     - Милостивый  лорд, благородный сэр, - сказал Кадди, - язык старой бабы
-  да  ведь это пустое дело, чтобы поднимать из-за него столько шуму. Ни мой
покойный отец, ни я никогда не прислушивались к болтовне моей матери.
     - Погоди,  дружок,  ты  и  сам хорош, - оборвал Кадди Босуэл, - честное
слово,  ты  не так прост, как хотел бы казаться. Ну, старая, вы слышите, ваш
хозяин не хочет верить, что вы способны так блистательно ратовать.
     Моз  нуждалась,  пожалуй,  лишь  в  этом ударе шпорой, чтобы понестись,
закусив удила.
     - Горе  отступникам  и любострастным корыстолюбцам, - возгласила она, -
которые  грязнят и обрекают гибели свою совесть, склоняясь перед нечестивыми
требованиями  и предаваясь гнусной мамоне сынов Велиала, лишь бы жить с ними
в  мире.  Это - греховное попустительство, это - подлый союз с врагом! Это -
зло,  содеянное  Менаимом  на  глазах  Господа,  когда  он вручил Фулу, царю
ассирийскому,  тысячу  талантов серебра, чтобы рука его помогла ему. (Вторая
книга  Царств,  глава пятнадцатая, стих девятнадцатый.) Это - зло, содеянное
также  Ахавом,  пославшим деньги Феглаффелассару. (Смотри ту же Вторую книгу
Царств,   глава  шестнадцатая,  стих  восьмой.)  И  если  был  осужден,  как
вероотступник,  даже  благочестивый Езекия, склонившийся перед Сеннахиримом,
дав  ему  денег  и  обещая  внести, что будет наложено на него (смотри ту же
Вторую   книгу   Царств,   главу   восемнадцатую,   стих   четырнадцатый   и
пятнадцатый),   то   не   иначе   будет   и  с  теми  из  нашего  косного  и
вероотступнического  поколения,  кто  вносит  подати,  и налоги, и поборы, и
штрафы   алчным  и  неправедным  мытарям  и  оплачивает  жалованье  наймитам
священникам  (этим  безгласным  псам,  которые  даже  не  лают,  но дремлют,
возлежа  среди  всякия  скверны, ибо больше всего любят покой), потворствует
их   вымогательствам  и  задаривает  их  для  того,  чтобы  они  могли  быть
пособниками  и  слугами  наших угнетателей и мучителей. Все они нисколько не
лучше,  чем  пребывающие  во  вражеском стане, чем те, кто готовит яства для
войска и предлагает жертвенные напитки сонмам.
     - Вот,   мистер  Мортон,  чудеснейший  образец  их  верований!  Как  вы
относитесь  к ним? Или вы думаете, что их одобрит Тайный совет? Полагаю, что
самое  главнее  мы  можем  унести в голове, не прибегая к мелкам и дощечкам,
какие  вы  таскаете  с  собой  на  ваши  молитвенные собрания. Эндрю, как ты
считаешь, не призывает ли она к отказу от уплаты налогов?
     - Именно  так,  ей-богу,  -  ответил  Эндрю,  - и говорит, что угостить
солдата кружкою эля и посадить его с собою за стол - превеликий грех.
     - Вы  слышите,  -  продолжал  Босуэл,  обращаясь к Милнвуду, - впрочем,
меня  это  нисколечко  не  касается,  дело  ваше. - И он равнодушно протянул
кошелек, успевший приметным образом отощать.
     Милнвуд,  ошеломленный  всеми  свалившимися  на него бедами, машинально
протянул руку за кошельком.
     - Да   вы  сумасшедший,  -  зашептала  в  страхе  домоправительница,  -
скажите,  что  вы  отдаете  им  эти деньги; все равно они оставят их у себя,
добром  или силою; и единственная наша надежда, что, получив их, они наконец
успокоятся.
     - Не  могу,  не  в  силах  сделать  это  своею  рукой,  Эли, - сказал в
изнеможении  Милнвуд,  -  не  в силах расстаться с деньгами, которые столько
раз пересчитывал, не могу отдать их этим слугам самого сатаны.
     - Раз  так,  я сделаю это сама, Милнвуд, - сказала домоправительница, -
иначе  все  у  нас  пойдет  прахом...  Мой  хозяин,  сэр, - обратилась она к
Босуэлу,  -  не  может  и думать о том, чтобы хоть что-нибудь взять назад из
рук  такого  почтенного  джентльмена,  как  вы:  он  умоляет вас принять эти
деньги  и быть с его племянником таким добрым, каким только вы сможете быть,
а  также  благожелательным в докладе начальству о духе нашего дома, и еще он
просит  не  делать  нам  зла из-за дурацкой болтовни этой старой кобылы (тут
она  надменно  посмотрела на Моз, чтобы хоть чем-нибудь вознаградить себя за
усилия,  которых  стоили  ей любезности, расточаемые солдатам), этой старой,
полоумной  смутьянской  дряни.  До вчерашнего вечера (пропади она пропадом!)
она  не  жила  в  нашем  доме и никогда больше не переступит его порога, как
только я выгоню ее вон.
     - Беда,  беда,  - зашептал Кадди на ухо матери, - всегда то же самое! Я
так  и  знал,  что  нам снова придется пуститься в дорогу, если вы раскроете
рот  и  произнесете  два-три  слова  подряд.  Я был уверен, что другому и не
бывать, матушка.
     - Помолчи,  сынок, - сказала Моз, - и не ропщи на наш крест. Никогда не
переступит  порога!  Да  я  и сама не захочу переступить их порог. На дверях
этого  дома  не начертано знака, чтобы ангел мщения миновал его. И они будут
поражены  от  руки  его,  ибо  думают  много  о тварях и не думают о творце,
радеют  о  благах  земных, а не о поруганном ковенанте, о кружках из желтого
кала,  а  не  о  чистом  золоте  слова  Господня, о друзьях и родне, а не об
избранных,  коих  преследуют  и поносят, гонят, выслеживают, ловят, хватают,
бросают  в  темницы,  терзают,  ссылают,  обезглавливают,  вешают, кромсают,
четвертуют,  не  говоря уже о сотнях других, принужденных покинуть дома свои
и  скитаться  в  пустынях,  горах,  болотах,  топях,  среди мшистых трясин и
заброшенных  торфяных  ям,  чтобы  слушать Писание Божие, как те, что тайком
вкушают хлеб свой насущный.
     - А   ведь   она,  сержант,  разошлась,  точно  на  своем  сборище.  Не
прихватить ли нам с собой и ее? - предложил один из солдат.
     - Не  мели,  черт  побери,  вздора,  -  ответил  Босуэл.  -  Разве тебе
невдомек,  что  лучше  оставить  ее  на  месте, пока здесь хозяйничает такой
уважаемый,  сговорчивый,  тороватый  и  почтенный  землевладелец, как мистер
Мортон  Милнвуд,  который  располагает  средствами  утихомирить ее? Пусть уж
старая  муха  выводит  свой  рой:  она  до  того упряма, что с ней ничего не
поделаешь.  Итак,  -  крикнул  он,  -  еще  одну круговую за Милнвуда, и его
чудо-гостеприимство,  и  за  нашу  приятную встречу, которая, надеюсь, не за
горами, если он и впредь будет держать у себя такую фанатичную челядь.
     Затем  он  приказал  солдатам седлать коней и выбрал в конюшне Милнвуда
лучшую  лошадь  "на  службу  его  величеству  королю",  как он заявил, чтобы
посадить на нее арестованного.
     Миссис  Уилсон, утирая слезы, собрала между тем небольшой узелок с теми
вещами,  которые,  по  ее  мнению, могли понадобиться мистеру Генри во время
его  вынужденной  поездки.  Бегая  в  хлопотах взад и вперед по комнате, она
нашла   случай  незаметно  вложить  ему  в  руку  немного  денег.  Босуэл  с
товарищами  сдержали  свое  обещание  и  хорошо  обошлись  с узником. Они не
связали  Мортона,  а  ограничились тем, что поместили его коня между своими.
Вскочив  наконец  в  седло и тронувшись в путь, они перекидывались шутками и
весело  гоготали,  оставив  обитателей  Милнвуда в страшном смятении. Старый
хозяин  усадьбы,  подавленный  арестом  племянника  и  бессмысленной потерей
двадцати  фунтов,  весь  вечер  только  и делал, что метался в своем большом
кожаном  кресле, повторяя все ту же жалобу: "Разорен, разорен окончательно и
пущен  по миру, разорен и пущен по миру, - о плоть моя и именье мое! О плоть
моя и именье мое!"
     Скорбь  миссис  Элисон  Уилсон  нашла  для себя отдушину и до некоторой
степени  утешение  в  потоке  брани,  который  она  обрушила на Моз и Кадди,
выпроваживая их из Милнвуда.
     - Пусть   болячки   источат   твое   старое  тело!  Первый  красавец  в
Клайдсдейле  стал отныне страдальцем, и все из-за тебя и твоего сумасшедшего
смутьянства!..
     - Поди  прочь!  - воскликнула Моз. - А я говорю, что вы в путах греха и
во  власти  зла,  раз  ропщете,  отдавая  лучшее и возлюбленное свое за дело
того,  кто  вам  его  даровал,  и  клянусь,  я  сделала для мистера Гарри не
меньше,  чем сделала бы для своего сына; и если бы Кадди сподобился ратовать
за истину на Сенном рынке...
     - Похоже, что так и будет, коли ты и он не пойдете другою дорогой.
     - И  если бы, - продолжала Моз, не обращая внимания на замечание миссис
Уилсон,  -  и  если бы кровавые псы и льстивые зифеи норовили завлечь меня в
тенета  своим  обещанием отпустить его ценою греховных уступок, я стояла бы,
несмотря  ни  на  что, на своем, и продолжала бы возвышать голос свой против
папства,    епископства,    антиномианства,   эрастианства,   лапсарианства,
сублапсарианства  и  других  грехов и соблазнов нашего времени, и вопила бы,
как  роженица,  кляня черную индульгенцию, которая стала камнем преткновения
для  ученых  богословов,  я  бы возвысила голос мой, подобно сильному словом
своим проповеднику.
     - Хватит,  матушка!  -  крикнул  Кадди,  вмешиваясь  в эту затянувшуюся
перебранку  и  силою  увлекая  за собой мать. - Хватит! Перестаньте ратовать
перед  достопочтенной  госпожой  домоправительницей, ведь она, чего доброго,
может   оглохнуть!   Вы   напроповедовали   на   всю   неделю   вперед.   Вы
допроповедовались  до  того,  что  нас  прогнали из нашего уютного дома, и с
нашего  милого  огорода,  и из этого нового убежища нашего, где мы не успели
даже  прилепиться  как  следует;  вы  допроповедовались до того, что мистера
Гарри  поволокли  в  яму;  вы  допроповедовались  и  до  того, что в кармане
хозяина  двадцати  фунтов как не бывало, а вы знаете, как туго он расстается
со  своими  кровными денежками; и, может быть, вы теперь помолчите немножко,
не   то   придется  мне,  видно,  подняться  по  лестнице  наверх,  а  потом
опуститься,  да только уже на веревке. Пошли, матушка, пошли прочь; они сыты
по горло вашими ратованиями и долго будут помнить о них.
     Произнеся  это,  он  потащил  за собою Моз, с тем чтобы приготовиться к
новым  странствиям в поисках крова, и долго еще ее язык не мог успокоиться и
с   гневных   уст   слетали   слова:   ратование,   ковенант,  злокозненные,
индульгенция.
     - Старая,   зловредная,   выжившая  из  ума  дура  -  вот  она  кто!  -
воскликнула  домоправительница,  наблюдая,  как  Кадди  с  матерью  покидают
усадьбу.  -  Воображает,  будто лучше ее не сыщешь на свете, старая дрянь! А
сколько  горя  и  неприятностей  принесла  она с собой в тихий и мирный дом!
Если  бы  я  не  была  по  моему  положению  больше  чем наполовину женщиной
благородного  звания,  запустила  бы  я  вот этот десяток моих коготков в ее
паршивую шкуру!


                                  Глава IX

                               Я веселый солдат, в битве черт мне не брат,
                               И рубцов целый ряд я бы вам показал:
                               За красотку свою иль в кровавом бою,
                               Там, где в дальнем краю я французов встречал.

                                                                       Бернс

     - Не  падайте  духом,  -  говорил  Босуэл  своему  пленнику  по  пути в
штаб-квартиру,  - вы славный малый, у вас много знакомств, и в худшем случае
вас  вздернут  за  это,  но  ведь  таков  удел  многих  честных людей. Скажу
откровенно:  ваша  жизнь  во  власти  закона; проявите покорность - и тогда,
пожалуй,  вы  сможете  выпутаться из этой истории, внеся порядочный штраф из
средств вашего дядюшки, а он, поверьте, от этого не разорится.
     - Но  это больше всего и волнует меня, - сказал Генри. - Расставаться с
деньгами  -  для моего дяди сущая пытка. Не он предоставил Берли ночлег, и я
молю  Бога  о  том,  чтобы  наказание,  которое  я понесу, если избавлюсь от
смертной казни, пало на меня одного.
     - Кто  его  знает,  -  заметил  Босуэл,  -  они  могут  предложить  вам
отправиться  на  службу в один из заграничных шотландских полков. Это совсем
неплохо;  если  ваши  друзья  похлопочут за вас и нажмут, где полагается, вы
сможете вскоре получить производство.
     - Я  убежден,  -  отозвался  Мортон, - что это самое лучшее, что только
может выпасть на мою долю.
     - В  самом  деле!  Значит,  вы  совсем  не  такой  уж  завзятый  виг! -
воскликнул сержант.
     - Я  никогда  не вмешивался в борьбу наших партий, - ответил Генри, - я
спокойно  сидел  у  себя  дома  и  не  раз  всерьез  задумывался над тем, не
поступить ли мне в один из наших заграничных полков.
     - Вот  как!  -  сказал  Босуэл.  -  Ну  что  ж,  это делает честь вашим
намерениям;  я  служил  в  шотландском  гвардейском  во  Франции, и довольно
долго;  вот  где  приучаешься к дисциплине, черт побери! Им нет ни малейшего
дела,  где  вы  пропадаете  в  свободное  время,  но  попробуйте опоздать на
поверку,   и   они  вам  покажут,  где  раки  зимуют.  Наш  старик,  капитан
Монтгомери,  заставил  меня  как-то  выстоять  на  часах у нашего арсенала в
кирасе,  латах  и  шлеме  шесть  часов  сряду,  да еще на солнцепеке, ну я и
испекся,  как  голубь,  которых  продают  возле Пор-Рояля. После этого я дал
себе  клятву,  что,  когда  на поверке выкрикнут: "Фрэнсис Стюарт!" - я буду
всегда  тут  как  тут  и ради этого даже брешу, если придется, свои карты на
барабане. Да, дисциплина - это не шутка!
     - А в других отношениях вам нравилась ваша служба?
     - Par  excellence*,  -  ответил  Босуэл, - женщины, вино, кутежи, всего
вволю,  дай  себе  только  труд  пожелать,  да с толком. И если у вас хватит
совести  внушить  какому-нибудь  жирному  патеру,  что вы не прочь перейти в
католичество,  он  как  есть  расшибется  в  лепешку,  чтобы  доставить  вам
удовольствие  и  таким способом заполучить немножко вашей признательности. А
где  вы  найдете  лопоухого  пастора-вига,  который  отличался  бы  такой же
предупредительностью!
     ______________
     * Исключительно (франц.).

     - Совершенно  согласен с вами, такого нигде не найти, - сказал Генри. -
Но в чем состояли ваши основные обязанности?
     - Охранять  особу его величества короля, - ответил Босуэл, - оберегать,
мой  мальчик,  жизнь  Людовика  Четырнадцатого  Великого  и время от времени
устраивать  облавы  на  гугенотов,  или, что то же, на протестантов. Да, там
было  где  поучиться этому ремеслу, и я здорово набил себе руку для службы в
нашей  стране.  Но  послушайте,  вы, сдается мне, bon camerado*, как говорят
испанцы,   и  я  должен  поделиться  с  вами  блестящими  соверенами  вашего
почтенного  старого  дяди.  Таков  уж  закон  среди  нас, рубак; мы не можем
безучастно  смотреть  на  товарища,  когда он в нужде, а у нас позвякивает в
кармане.
     ______________
     * добрый товарищ (искаж. исп. buen camarada).

     Произнеся  эти  слова,  он  вынул  из  кошелька несколько золотых и, не
считая,  протянул их Генри. Молодой Мортон не принял этого дара, но, полагая
излишним  сообщать  сержанту, несмотря на его очевидную щедрость, о деньгах,
которые  были  при нем, он без труда убедил Босуэла, что дядя не оставит его
своею поддержкой.
     - В  таком  случае,  -  сказал Босуэл, - позволим этим желтым плутишкам
чуть  подольше  полежать  у  меня  в кошельке. Я поставил себе за правило не
покидать  кабака (если того не потребует служба), пока мой кошелек настолько
увесист,  что  его  можно перебросить через флагшток. Когда же он становится
тощим  и  ветер  относит  его  назад,  как  пушинку,  тогда - тысяча чертей,
караул!  -  приходится  ломать  себе  голову,  где  бы  раздобыть  для  него
пополнение.  Но  что  за  башня  перед  нами  на  крутом холме посреди леса,
который со всех сторон окружает ее?
     - Это  Тиллитудлем,  -  сказал  один из солдат, - тут живет старая леди
Маргарет  Белленден.  Благонамереннее ее в этих краях никог