каких великих и благородных предков мы ведем свое происхождение. Берегись, говорю я тебе! Знай, что, пока Норна глядит с высоты Фитфул-Хэда на необозримые воды, люди земли Туле могут еще защищаться. Если мужчины наши перестали быть героями и не готовят больше пиршеств для воронья, так женщины не забыли еще того искусства, что с давних пор возвышало их над всеми, делая из них королев и пророчиц!
     Незнакомка, произнесшая эту удивительную тираду, столько же поражала своей наружностью, сколько необычайно надменным и величественным видом и речью. Черты ее лица, голос и фигура были таковы, что она вполне могла бы изображать на сцене Бондуку или Боадицею бриттов, мудрую Велледу, Ауринию или другую вещающую судьбы прорицательницу, вдохновлявшую на бой племена древних готтов. Строгие и правильные черты ее лица могли бы считаться даже красивыми, если бы время и суровая природа Севера не наложили на них своей печати. Годы, а может быть, и горе притушили огонь ее темно-синих, почти черных глаз и осыпали снегом пряди волос, выбившиеся из-под капюшона и растрепанные бурей. Ее верхняя одежда, с которой струилась вода, была из грубой темной ткани, называемой уодмэл и в те времена весьма распространенной на Шетлендских островах, так же как в Исландии и Норвегии. Когда Норна сбросила с плеч этот плащ, то оказалась в короткой кофте из синего тисненого бархата и алом корсаже, вышитом потускневшим серебром. Пояс ее украшали накладные серебряные знаки планет. Синий передник, вышитый такими же эмблемами, покрывал ее юбку из алого сукна. Грубые и прочные башмаки из местной сыромятной кожи были крест-накрест перевязаны шнурками, наподобие римских котурнов, поверх красных чулок. На поясе у нее висело весьма двусмысленного вида оружие, которое могло сойти и за жертвенный нож и за кинжал, так что обладательницу его можно было по желанию считать древней жрицей или колдуньей. В руке она держала четырехгранный посох с вырезанными на нем руническими знаками и изображениями, своего рода переносной и вечный календарь, подобный тому, какие были в употреблении у древних жителей Скандинавии; посох этот в глазах суеверного человека легко мог сойти за магический жезл.
     Таковы были внешний вид, черты и одежда Норны из Фитфул-Хэда; многим внушала она уважение, многим - страх, но почти всем - благоговение. В любой другой части Шотландии даже гораздо меньших улик было бы достаточно, чтобы она возбудила подозрение жестоких инквизиторов, которым Тайный совет передавал свои полномочия преследовать, подвергать пыткам и в конечном итоге предавать пламени обвиненных в ведовстве и чернокнижии. Но суеверия подобного рода, прежде чем исчезнуть окончательно, проходят обычно две стадии: на ранних ступенях жизни общества население всегда глубоко чтит тех, кто одарен якобы сверхъестественным могуществом. По мере того как усиливается власть религии и растут знания, подобных лиц начинают ненавидеть и бояться, а в конце концов считать просто обманщиками. Шотландия находилась на втором этапе подобного развития: страх перед колдовством был велик, и сильна ненависть к тем, кого в нем подозревали. Но Шетлендский архипелаг представлял как бы небольшой обособленный мирок, где главным образом среди простого, невежественного населения бытовало еще много древних северных суеверий, в том числе и глубокое почитание тех, кто обладал якобы сверхъестественными познаниями и властью над стихиями, что составляло существенную часть древней скандинавской религии. Во всяком случае, если обитатели страны Туле и считали, что кудесники вершат свои действия, заключив договор с сатаной, они также твердо верили, что среди них есть и такие, что состоят в союзе с духами иного, далеко не столь страшного рода - с древними гномами, которых в Шетлендии называют трау или драу, или с более современными - феями и прочими подобными существами.
     Среди лиц, заподозренных в сношениях с бесплотными духами, Норна, происходившая из семьи, издавна притязавшей на подобный дар, занимала столь видное положение, что получила имя одной из трех роковых сестер, прядущих нить человеческих судеб, в знак своего сверхъестественного могущества. И сама она, и все ее родные тщательно скрывали ее настоящее, данное ей при крещении имя, ибо с обнаружением этой тайны их суеверные понятия связывали неизбежные губительные последствия. В те времена сомнению могло подвергаться только то, чистым ли путем получила она свою власть. В наше время возник бы иной вопрос: была ли она явной обманщицей или таинства воображаемого искусства так глубоко подействовали на ее рассудок, что она, быть может, и сама до известной степени верила в свои сверхъестественные познания? Достоверно только то, что она исполняла свою роль с такой не допускающей никаких сомнений уверенностью, держалась и действовала с таким достоинством, речь ее звучала с такой силой и она выказывала при этом такую непреклонность воли, что даже величайшему скептику трудно было бы усомниться в искренности ее восторженных порывов, хотя притязания ее и могли бы вызвать у него улыбку.

Глава VI

     Отец! Когда своею властью волны
     Ты взбушевал, утишь их!

     "Буря"
     <Перевод Т.Щепкиной-Куперник.>

     Перед самым приходом Норны ураган несколько стих, да иначе в самый разгар его она и не могла бы добраться до Харфры. Но едва она столь неожиданным образом присоединилась к обществу, которое случай свел в жилище Триптолемуса Йеллоули, как буря внезапно обрела свою прежнюю силу и забушевала вокруг дома с такой яростью, что находившиеся под его кровлей перестали ощущать что-либо, кроме страха, как бы старое строение не обрушилось им на головы.
     Перепуганная миссис Бэйби дала выход своему чувству в громких восклицаниях:
     - Господи помилуй! Вот уж воистину последний наш день настал! Ну и страна! Кругом просто какие-то ряженые да пугала! А ты-то, дурак, простофиля, - обернулась она к брату, ибо ко всем взрывам ярости у нее неизменно примешивалась капля язвительности, - угораздило же тебя покинуть наш добрый Мирнс и переселиться сюда, где ничего не видишь, кроме дерзких попрошаек и нищебродов в своем собственном доме, а за дверями - чистое наказание Господне!
     - Послушай, сестрица Бэйби, - ответил обиженный агроном, - говорю тебе, что все переменится и исправится, все, за исключением, - прибавил он сквозь зубы, - дурного характера сварливой бабы, от которого любая буря покажется еще горше!
     Старая служанка и коробейник тем временем горячо упрашивали о чем-то Норну, но поскольку выражались они по-норвежски, хозяин дома так ничего и не понял.
     Норна слушала с гордым и непреклонным видом и наконец громко ответила по-английски:
     - Нет, не хочу! А вот если этот дом превратится в груду развалин, прежде чем настанет утро, кому будут нужны тогда помешанный на новшествах фантазер и скаредная, злая баба, которые в нем проживают? Им понадобилось явиться сюда, чтобы изменить шетлендские обычаи, - посмотрим, по вкусу ли им придется шетлендская буря! Ну, а теперь тот, кто не хочет погибнуть, - прочь из этого дома!
     Коробейник схватил свой небольшой короб и поспешно стал привязывать его себе на спину, старая служанка набросила на плечи плащ, и оба, казалось, готовы были как можно скорее покинуть дом.
     Триптолемус Йеллоули, несколько встревоженный подобными приготовлениями, нетвердым от страшных предчувствий голосом спросил Мордонта, думает ли он, что им действительно грозит какая-либо опасность - настоящая опасность.
     - Не знаю, - ответил юноша, - пожалуй, я еще никогда не видел такой сильной бури. Норна лучше чем кто-либо другой скажет нам, когда ураган сможет затихнуть, ибо никто на островах не умеет предсказывать погоду так, как она.
     - И это, по-твоему, все, что умеет Норна? - спросила старая сивилла. - Так знай же, что ее могущество не ограничивается столь жалкими пределами! Слушай меня, Мордонт, юноша из чужой земли, но с добрым сердцем: уйдешь ли ты из этого обреченного дома вместе с теми, кто собирается сейчас покинуть его?
     - Нет, не уйду и не хочу уходить, Норна, - ответил Мордонт. - Я не знаю ваших побуждений, не знаю, почему вы хотите, чтобы я ушел, но из-за этих непонятных угроз я не покину крова, где меня радушно приняли во время сегодняшней страшной бури. Если хозяева не привыкли к обычному у нас широкому гостеприимству, так я тем более благодарен им за то, что они отступились от своих правил и открыли мне двери.
     - Вот так смелый паренек! - сказала миссис Бэйби, достаточно суеверная, чтобы испугаться угроз той, которая, очевидно, была колдуньей; сестра Триптолемуса, несмотря на свою всегдашнюю раздражительность, узость взглядов и недовольство всем на свете, способна была, как все сильные личности, на проявление более высоких чувств и умела ценить великодушие в других, хотя и считала, что ей самой великодушие не по карману. - Вот так смелый паренек, - повторила она, - для него не жаль и десятка гусей! Будь только они у меня, уж я бы ему их и наварила, и нажарила! Бьюсь об заклад, что он сын джентльмена, а не какого-нибудь там скряги.
     - Послушайся меня, юный Мордонт, - сказала Норна, - и удались из этого дома. Великое будущее предназначено тебе судьбой. Ты не должен оставаться в этом презренном жилище, чтобы погибнуть под его жалкими развалинами вместе с его недостойными обитателями: их жизни так же не нужны миру, как и сорные травы, что сейчас покрывают соломенную кровлю, а скоро будут лежать раздавленными рядом с их искалеченными телами.
     - Я... я... я выйду, - пробормотал Йеллоули, который, хоть и старался вести себя, как подобает ученому и разумному мужу, начал, однако, серьезно опасаться за исход всего дела, ибо дом был старый и буря жестоко сотрясала стены.
     - Это еще зачем? - спросила его сестра. - Надеюсь, что дух, повелевающий ветрами, не имеет такой власти над теми, кто создан по образу и подобию Божию, чтобы повалить прочный дом на наши головы только потому, что какая-то крикливая баба, - здесь она метнула дерзкий взгляд в сторону шетлендской пифии, - хвастает перед нами своим колдовством, словно мы просто псы какие и должны ползать перед ней по ее приказанию!
     - Да я только хотел, - сказал Триптолемус, устыдившись своей трусости, - взглянуть, как там мои всходы ячменя - здорово, должно быть, помяла их буря. Но если сей почтенной женщине угодно будет переждать у нас, так я думаю, что лучше всего нам присесть и посидеть себе спокойно, пока погода наладится и можно будет снова взяться за работу.
     - Почтенная женщина? - повторила Бэйби. - Как бы не так! Мерзкая ведьма и воровка, вот ты кто! Убирайся отсюда, потаскуха! - прибавила она, поворачиваясь прямо к Норне. - Вон из честного дома, или я не я буду, если не пройдусь по тебе вальком! <Валек шотландским хозяйкам служил для того же, для чего теперь служат каток и скалка: колотить выстиранное белье на гладком камне, который так и назывался стиральным камнем. (Прим. автора.)>
     Норна бросила на нее взгляд, полный величайшего презрения, затем повернулась к окну и стала внимательно всматриваться в небо. Тем временем старая служанка Тронда, подкравшись как можно ближе к своей хозяйке, принялась умолять ее, во имя всего, что только дорого сердцу мужчины или женщины, не сердить Норну из Фитфул-Хэда:
     - Ведь у вас, в вашей шотландской стороне, и не водится-то таких колдуний! Да ведь ей ничего не стоит пронестись верхом на той вон туче, все равно как кому другому - на простом пони!
     - Ну, а все-таки доживу до того, что своими глазами увижу, как она пронесется на облаке дыма от смоляной бочки, и это будет самый для нее подходящий скакун!
     Норна снова взглянула на взбешенную миссис Бэйби Йеллоули с тем неизъяснимым пренебрежением, которое так хорошо выражали ее надменные черты, и ближе подошла к окну, выходившему на северо-запад, откуда, казалось, в эту минуту дул ветер; некоторое время она стояла, скрестив руки и глядя на свинцовое небо, по которому неслись темные косматые тучи. Порой буря затихала на несколько томительных и мрачных мгновений, чтобы затем разразиться с новой силой.
     Норна наблюдала борьбу стихий как нечто хорошо ей знакомое; однако к строгому спокойствию ее черт вместе с сознанием собственной ответственности примешивался некоторый оттенок тревоги - так чародей смотрит на духа, которого сам же вызвал: он знает, как снова подчинить его своей воле, но сейчас тот все еще являет обличье, страшное для существа из плоти и крови. Тем временем остальные вели себя по-разному, каждый - в зависимости от собственных ощущений: Мордонт, хотя прекрасно понимал грозившую всем опасность, испытывал скорее любопытство, чем страх. Он слыхал, что Норна будто бы обладала властью над стихиями, и теперь лишь ожидал случая лично убедиться, так ли это в действительности. Триптолемус Йеллоули стоял, пораженный тем, что намного превосходило пределы его понимания, и, если говорить правду, почтенный агроном чувствовал скорее страх, чем любопытство. Сестрица его, видимо, нисколько не интересовалась поведением Норны, хотя трудно сказать, гнев или страх отражались в пронзительном взгляде ее глаз и плотно сжатых губах. Разносчик и старая Тронда, уверенные, что дом не рухнет, пока грозная Норна находится под его кровлей, были готовы броситься вон в то же мгновение, что и она.
     Некоторое время Норна, не двигаясь и не произнося ни слова, смотрела на небо. Вдруг она медленным и торжественным движением протянула свой посох из черного дуба к той части небосвода, откуда неслись самые яростные порывы ветра, и в минуту его крайнего неистовства запела норвежское заклинание, до сих пор сохранившееся на острове Унст под названием "Песня Рейм-кеннара", хотя многие называют ее "Песней бури".
     В следующих строках дается вольный перевод этой песни, ибо невозможно дословно передать множество эллиптических и метафорических выражений, свойственных древней скандинавской поэзии:

     Грозный орел далекого северо-запада,
     Ты, несущий в когтях громовые стрелы,
     Ты, чьи шумные крылья вздымают седой океан,
     Ты губишь стада, ты гонишь по воле своей корабли,
     Разрушаешь высокие башни,
     Но сквозь злобные крики свои,
     Сквозь шум своих крыльев раскрытых,
     Хотя крик твой подобен воплям умирающего народа,
     Хотя шум твоих крыльев подобен грохоту тысячи волн,
     Ты, гневный и быстрый, должен услышать
     Голос Рейм-кеннара.

     На пути своем встретил ты сосны Тронхейма,
     И легли их темно-зеленые кроны возле вывороченных корней.
     На пути ты встретил скитальца морей,
     Стройный и крепкий корабль пирата, -
     И, покорный тебе, спустил он свой марсель,
     Которого не спускал в боях с королевской армадой.
     На пути своем встретил ты башню, одетую облаками,
     Необоримый оплот когда-то могучих ярлов, -
     И камни ее зубцов
     Легли вблизи очага, там, где прежде шумели гости.
     Но и ты смиришься, гордый тучегонитель,
     Услышав голос Рейм-кеннара.

     Есть стихи, от которых в лесу остановится вдруг олень,
     Хоть темные псы за ним, по следу его несутся.
     Есть стихи, от которых ястреб в полете замрет,
     Как сокол, в путах ножных, в клобучке.
     Послушный внезапному свисту хозяина.
     Ты же смеешься над криками утопающих моряков,
     Над треском падающих деревьев,
     Над стонами жалкой, припавшей к земле толпы,
     Когда рушатся своды храма во время молитвы,
     Но есть слова, которым и ты должен внимать,
     Если пропеты они Рейм-кеннаром.

     Много зла причинил ты на море:
     Вдовы ломают руки на его берегах,
     Много горя ты причинил и на суше:
     Пахарь сложил в отчаянье руки,
     Перестань же веять крылами, -
     Пусть утихнет темная глубь океана.
     Перестань же сверкать очами, -
     Пусть уснут громовые стрелы в колчане у Одина;
     Смирись, незримый скакун северо-запада,
     И усни по велению Норны, Рейм-кеннара!

     Мы уже говорили, что Мордонт любил романтическую поэзию и романтические положения. Неудивительно поэтому, что он с величайшим интересом слушал грозное заклинание самого грозного ветра из всей розы ветров, певшееся притом с каким-то диким одушевлением. Но хотя в стране, где он жил уже так давно, ему приходилось немало слышать о рунических стихах и скандинавских заклинаниях, это не сделало его суеверным, и он не мог представить себе, что буря, бушевавшая до тех пор без удержу, а теперь начинавшая затихать, в самом деле подчинилась колдовским песнопениям Норны. Несомненно было одно: ураган действительно проходил, и страшная опасность миновала. Было, однако, вполне вероятно, что северная пифия заранее предвидела подобный исход, опираясь на признаки, незаметные для тех, кто не жил так долго в стране или не привык следить за явлениями природы глазом строгого и внимательного наблюдателя. В глубоких познаниях Норны Мордонт не сомневался, а они в значительной степени могли служить объяснением того, что казалось в ее действиях сверхъестественным. Однако благородные черты ее лица, наполовину закрытого растрепанными волосами, и величие, с которым она одновременно и угрожала, и приказывала невидимому духу бури, невольно побуждали юношу уверовать во власть магических сил. И если какой-либо смертной женщине и суждено было обладать подобным могуществом над естественными законами мироздания, то именно Норна из Фитфул-Хэда, судя по всему ее поведению, внешнему облику и чертам лица, предназначена была для столь высокого удела.
     Но остальным не пришлось раздумывать так долго, чтобы признать полное могущество Норны. Тронда и коробейник давно уже верили в ее безграничную власть над стихиями, а Триптолемус и его сестра смотрели друг на друга с изумлением и тревогой, особенно когда ветер и в самом деле начал стихать, что ясно можно было заметить во время пауз, которыми Норна разделяла строфы своего заклинания. За последней строфой наступило долгое молчание; затем Норна запела снова, но уже другим, гораздо более мягким, голосом:

     Орел далеких северо-западных вод,
     Ты услышал голос Норны, Рейм-кеннара.
     По приказу ее опустил ты широкие крылья
     И мирно сложил их.
     Благословляю тебя на обратный путь!
     И когда ты слетишь с высот,
     Да будет сладок твой сон в глубине безвестного моря.
     Спи, доколе судьба не пробудит тебя опять.
     Грозный орел северо-запада, ты слышал голос Рейм-кеннара.

     - А подходящая это была бы песенка во время жатвы - ни один колос не осыпался бы, - прошептал агроном сестре. - Надо поласковей поговорить с ней: может, она и уступит нам свой секрет за сотню шотландских фунтов.
     - За сотню дурацких голов! - возразила Бэйби. - Да предложи ты ей попросту пять марок серебром. Все ведьмы, каких я только встречала, были бедны, как Иов.
     Норна обернулась к хозяевам, словно прочла их мысли, а может быть, так оно и было. Окинув их взглядом, полным царственного презрения, она подошла к столу, где уже стоял скудный обед миссис Барбары, налила из глиняного кувшина в небольшую деревянную чашку бленда - кисловатого напитка, приготовляемого из обрата, отломила кусок от ячменной лепешки, поела и попила, а затем снова обернулась к скаредным хозяевам:
     - Я не говорю вам слов благодарности за то, что подкрепила силы свои вашей снедью, ибо вы не предлагали мне разделить с вами трапезу. Благодарность же, обращенная к скряге, подобна небесной росе, павшей на утесы острова Фаула, где ничему живому она не может придать сил. Я не говорю вам слов благодарности, но плачу вам тем, что вы цените больше, нежели благодарность всех обитателей Хиалтландии, дабы не могли вы сказать, что Норна из Фитфул-Хэда ела ваш хлеб и пила из вашей чаши, оставив вас сокрушаться над ущербом, нанесенным вашему имуществу. - С этими словами она положила на стол небольшую старинную золотую монету с грубым и полустертым изображением какого-то древнего скандинавского короля.
     Триптолемус и его сестра громко запротестовали против подобной щедрости: первый стал уверять, что он не содержатель харчевни, а вторая воскликнула:
     - Да что эта ведьма рехнулась, что ли? Да