сей шайки; к тому же юдаллеру хотелось, быть может, смягчить пирата комплиментом, всегда доставляющим удовольствие всем поклонникам бутылки.
     - Клянусь мощами святого Магнуса, - сказал он, - я привык считать, что справляюсь со своей кружкой как джентльмен, но при виде того, капитан, как глотают спиртное ваши люди, я готов думать, что желудки у них такие же бездонные, как Лейфеллская впадина в Фауле, которую я сам измерял лотом длиной в сто морских саженей. Клянусь честью, да они осушили бы кубок святого Магнуса одним глотком!
     - При нашем образе жизни, сэр, - ответил Банс, - мы обычно пьем до тех пор, пока не призовет нас к себе наше дело или не окажется пустой большая бочка.
     - Честное слово, сэр, - заметил Клод Холкро, - из ваших молодчиков каждый, пожалуй, способен одним духом осушить большой кубок Скарпы; его, видите ли, всегда подносили оркнейскому епископу до краев полным самого лучшего баммака <Напиток, который варили для рождественского угощения. (Прим. автора.)>.
     - Ну, если бы умение хлестать эль могло сделать их всех епископами, - сказал Банс, - тогда у меня была бы целая команда преосвященств, но поскольку у них нет никаких иных, подобающих священнослужителям качеств, то в мои планы вовсе не входит, чтобы они сегодня напились в стельку, а потому давайте прервем нашу попойку песней.
     - Я, я спою, черт меня побери! - закричал или, вернее, зачертыхался Флетчер и тут же запел старинную песню:

     - Славный корабль наш летел по волнам,
     С верфи спешил он к чужим берегам,
     Было сто и полсотни на нем удальцов,
     И каждый испытан и к бою готов.

     - Уж лучше бы меня протащили под килем, - воскликнул Банс, - только бы не слушать снова этих гнусных куплетов! Дьявол бы побрал твою лошадиную пасть, если ты ничего другого из нее не можешь выдавить!
     - Пошел ты сам к дьяволу, - ответил Флетчер, - а я буду петь свою песню, и плевать я хотел, нравится она тебе или нет! - И он снова затянул заунывным голосом, похожим на вой норд-оста в шкотах и винтах:

     - Капитан наш Глен молодец молодцом,
     Был храбрым воякой и добрым юнцом,
     С ним не страшен был штиль и не страшен был шквал,
     И к далекой Берберии путь наш лежал.

     - Говорят тебе, - повторил Банс, - хватит с нас этой зловещей музыки, и будь я трижды проклят, если позволю тебе и дальше сидеть здесь и издавать такие адские звуки!
     - Ну так я тогда вот что тебе скажу, - ответил Флетчер, - я буду себе петь, прохаживаясь по палубе, и надеюсь, Джек Банс, что от этого никакого вреда не случится. - И, поднявшись со своего места, он действительно зашагал и закаркал опять свою длинную и страшную балладу.
     - Видите, в какой строгости я их держу! - заявил, самодовольно улыбнувшись, Банс. - Дайте только этому парню сделать хоть столько вот по-своему, и он станет бунтовщиком на всю жизнь. Но я держу его в ежовых рукавицах, и он привязан ко мне, как охотничий спаниель, получивший хорошую выучку палкой. Ну, а теперь послушаем ваш тост и вашу песню, - обратился он к Клоду Холкро, - или нет, одну только песню, ибо тост провозглашу я сам: слава всем удальцам разбойникам и позор честным людям!
     - Я не поддержал бы подобного тоста, если бы имел к тому возможность, - произнес Магнус Тройл.
     - Вот как! Вы, значит, причисляете себя к честным людям? - воскликнул Банс. - Но поведайте мне, какого рода делом вы занимаетесь, и я вам скажу, что о нем думаю. А что касается вашего пуншмейстера, то я с первого взгляда понял, что он портной и имеет поэтому не больше оснований претендовать на честность, чем на отсутствие чесотки! А вы, я ручаюсь, какой-нибудь голландский шкипер, готовый, когда он в Японии, попрать крест и отречься от своей веры ради нескольких жалких грошей.
     - Ошиблись, - возразил юдаллер, - я шетлендский джентльмен.
     - Ах, вот оно что! - подхватил сатирически настроенный Банс. - Вы, значит, из той благословенной страны, где бутылка джина стоит грош, а солнце никогда не заходит?
     - Да, капитан, к вашим услугам, - ответил юдаллер, с трудом сдерживаясь, чтобы не ответить по-свойски на эту насмешку над своей родиной, что могло повлечь за собой весьма неприятные последствия.
     - К моим услугам! - повторил Банс. - О, конечно, если бы с моего потерпевшего крушение судна был протянут на берег трос, так вы действительно оказались бы к моим услугам для того, чтобы любезно перерубить его, превратив тем самым и судно, и груз в выброшенную морем добычу, и хорошо еще, если попутно не стукнули бы меня обухом по голове. И при всем том вы называете себя честным человеком? Ну да ладно, как бы там ни было, а я все-таки провозглашаю свой тост. А теперь, господин портной, спойте вы свою песню, да смотрите, чтоб она была не хуже вашего пунша.
     Холкро, молясь в душе, чтобы небо помогло ему стать новым Тимофеем и слова его, подобно словам достославного Джона, обрели силу смирять гордыню в сердцах слушающих, запел трогательную песню, начинавшуюся следующими строчками:

     - Девы, свежие как розы,
     К вам летят мои стихи...

     - Ничего не хочу я слушать о девах и розах! - прервал его Банс. - Это напомнит мне, какого рода груз имеется у нас на борту, и, клянусь честью, пока это в моих силах, я хочу остаться верным моему другу и капитану. И вообще, поразмыслив, я пришел к выводу, что хватит с меня пунша. Последняя кружка что-то уже слишком ударила мне в голову, а я не собираюсь сегодня вечером разыгрывать роль Кассио; ну, а раз я сам перестану пить, так и никто не будет.
     С этими словами он мужественно опрокинул ногой ведро, которое, несмотря на непрерывные старания разбойников осушить его, было еще наполовину полно, поднялся с места, слегка встряхнулся, чтобы, как он выразился, привести себя в порядок, заломил шляпу набекрень, с большим достоинством прошелся по шканцам и начал словами и знаками подавать команду, чтобы оба корабля становились на якорь. На обоих судах поспешили выполнить его приказание, ибо Гофф, по-видимому, не в состоянии уже был ни во что хоть сколько-нибудь разумно вмешиваться. Юдаллер тем временем печально обсуждал с Клодом Холкро создавшееся положение.
     - Дела наши обстоят довольно плохо, - сказал отважный норвежец, - этот народ - отъявленные негодяи, и все же, если бы не мои дочери, я не побоялся бы их. Впрочем, юный сорванец, что над ними, видимо, командует, не такой уж, пожалуй, прирожденный мошенник, каким представляется.
     - У него, однако, весьма странные фантазии, - возразил Клод Холкро, - и хорошо, если бы мы поскорее от него избавились. Подумайте только! Опрокинуть целых полведра превосходнейшего пунша, да еще прервать меня, когда я начал лучшую песню, какую когда-либо сочинил. Честное слово, я просто не знаю, что он еще вздумает выкинуть, но поверьте, тогда это будет нечто совершенно безумное.
     Пока суда ставили на якорь, бравый лейтенант Банс, подозвав Флетчера, снова подсел к своим невольным пассажирам и заявил, что, поскольку это их до известной степени касается, они должны знать, какого рода послание намерен он отправить старым кёркуоллским рогоносцам.
     - Письмо это будет от имени Дика, - объяснил он, - так же как и от моего. Время от времени я люблю таким образом подбодрить бедного малого, - правда ведь, Дик, осел ты этакий?
     - Правда-то правда, Джек Банс, - ответил Дик, - тут я, брат, спорить с тобой не стану, да только ты всегда меня задеваешь. Но как ты там ни верти, а видишь ли...
     - Ну, хватит болтать, закрепи-ка свои челюсти, - прервал его Банс и принялся строчить свое послание; затем он прочел его вслух, и окружающие услышали следующее:

     "Мэру и олдерменам города Керкуолла.
     Джентльмены! Поелику, в противность данному вами слову, вы не доставили к нам на борт заложника, дабы он отвечал за безопасность нашего капитана, каковой, в исполнение вашего требования, остался на берегу, то мы настоящим письмом имеем вам сообщить, что с нами шутки плохи!
     Мы уже захватили бриг, на коем обретается в качестве пассажиров весьма почтенное семейство его владельца, и как вы поступите с нашим капитаном, таким же манером мы обойдемся с ними. И это первый, но, зарубите себе на носу, далеко не последний урон, каковой мы еще нанесем вашей торговле и вашему городу, буде вы не вернете нам нашего капитана и не снабдите нас провизией, как о том было договорено.
     Дано на борту брига "Морская утка" из Боро-Уестры, на рейде Инганесского залива. Руку приложили командиры "Баловня фортуны", джентльмены удачи..."

     Затем Банс подписался: "Фредерик Алтамонт" и передал письмо Флетчеру, который, с немалым трудом разобрав эту подпись, пришел в полный восторг от ее звучности и поклялся, что тоже хочет иметь новое имя, тем более что слово "Флетчер" самое неразборчивое и трудное, какое только есть в словаре. Соответственно с этим он и подписался "Тимоти Тагматтон".
     - Не хотите ли и вы прибавить несколько строк от себя этим старым колпакам? - обратился Банс к Магнусу.
     - Нет, - ответил юдаллер, непоколебимый в своих понятиях о добре и зле даже перед лицом столь грозной опасности, - кёркуоллские олдермены знают свой долг, и, будь я на их месте... - Но мысль о том, что дочери его находятся во власти разбойников, заставила побледнеть гордое лицо Магнуса Тройла и остановила слова вызова, готовые уже сорваться с его уст.
     - Черт возьми! - воскликнул Банс, который прекрасно понимал, что происходило в душе его пленника. - Как эффектна была бы подобная пауза на сцене! Да тут все бы полегли от восторга - и партер, и ложи, и галерка, - ей-Богу, не хуже, чем от самого Бэйса!
     - А я так и слышать ничего не хочу о вашем Бэйсе! - ответил ему Клод Холкро, тоже немного под хмельком. - Знаю я его непристойную сатиру на достославного Джона, которой он зато так хорошо угодил Бакингему:

     Коварный Зимри первым был из них...

     - Ни слова больше! - закричал Банс, заглушая почитателя Драйдена своим еще более громким и страстным голосом. - Да ведь "Репетиция" - самый блестящий фарс, когда-либо написанный! А если кто с этим не согласен, так я заставлю его облобызаться с дочкой пушкаря! Ах, черт возьми, да ведь я был лучшим принцем Приттименом, когда-либо выступавшим на сцене:

     То принц, то сын простого рыбака...

     Но вернемся к нашему делу. Послушайте, папаша, - обратился он к Магнусу, - что-то у вас слишком уж мрачный вид, а за это некоторые мои товарищи по профессии отрезали бы вам уши и зажарили бы их вам на обед с красным перцем. Гофф, я помню, проделал такую штуку с одним беднягой за то, что тот состроил чересчур кислую и зловредную рожу, когда его шлюп отправили к Дэви Джонсу в ящик, а на шлюпе-то находился его единственный сын. Но я человек совсем другого сорта, и если с вами или с вашими леди приключится какая-либо неприятность, так виной тому будут кёркуоллцы, а не я, говорю вам по совести, так что вы все-таки сообщите им, в каком положении находитесь и как вообще обстоят дела, - это я вам тоже по совести говорю.
     Магнус, убежденный подобными доводами, взял перо и попытался написать несколько слов, но несгибаемый нрав и родительская тревога вели в его сердце такую борьбу, что рука отказывалась служить ему.
     - Ничего не могу поделать, - сказал он после двух или трех попыток написать что-либо удобочитаемое, - я не в силах был бы, кажется, начертать ни одной буквы, даже если бы от этого зависели самые наши жизни.
     И действительно, чем больше старался он подавить свое внутреннее волнение, тем сильнее проявлялось оно в нервной дрожи, сотрясавшей все его тело. Гибкий ивняк иной раз легче переносит бурю, чем дуб, который гордо противостоит ей, и точно так же в минуты суровых испытаний иногда беспечные и поверхностные натуры скорее вновь обретают живость ума и присутствие духа, чем люди с более сильным характером. В данном случае Клод Холкро, к счастью, оказался способным выполнить то, что его другу и покровителю мешали сделать как раз его более глубокие чувства. Он взял перо и, сколь возможно кратко, описал положение, в каком они очутились, и страшную опасность, которая им угрожала, намекнув при этом в самых деликатных выражениях, что для предержащих властей жизнь и честь их сограждан должна быть дороже возможности захватить и наказать преступника. Эту последнюю мысль он из боязни прогневить пиратов постарался выразить самым осторожным образом.
     Банс прочитал письмо, которое, к счастью, удостоилось полного его одобрения, и, увидев внизу подпись Клода Холкро, воскликнул с большим изумлением и в гораздо более энергичных и красочных выражениях, чем мы можем позволить себе привести в настоящем повествовании.
     - Как, вы, значит, и есть тот самый человечек, что играл на скрипке в труппе старого Гэдабаута в Хогз-Нортоне в первый же год, как я там выступал! Недаром мне послышалось что-то знакомое, когда вы мне подали свою реплику о достославном Джоне!
     В другое время подобное признание не очень польстило бы честолюбию нашего менестреля, но при сложившихся обстоятельствах открытие золотой россыпи не могло бы больше его порадовать. Он тотчас же припомнил многообещающего молодого актера, который выступал в роли дона Себастьяна, и тут же не без умысла добавил, что за все время, что он сам играл первую (он смело мог бы прибавить "и единственную") скрипку у старика Гэдабаута, муза достославного Джона не имела более блестящего исполнителя.
     - Ну, как вам сказать... Может быть, вы и правы, - ответил Банс. - Мне кажется, я мог бы потрясать зрителей не хуже Бута или Беттертона, но рок предначертал мне выступать на иных подмостках, - здесь он топнул ногой о палубу, - и я останусь им верен до тех пор, пока под ногами моими будет хоть какая-нибудь опора. А теперь, старый приятель, я хотел бы для вас кое-что сделать; отойдемте на минуту в сторонку, вот сюда, мне нужно было бы побеседовать с вами с глазу на глаз.
     Оба перегнулись через гакаборт, и Банс зашептал намного более серьезным тоном, нежели объяснялся обычно:
     - Поверьте, мне в высшей степени жаль этого славного, кряжистого, как норвежская сосна, добряка - разрази меня гром, если это не так, - и его дочерей тоже. Кроме того, у меня есть свои собственные причины, чтобы покровительствовать одной из них. Знаете, я ведь могу быть и дерзким, особенно если девчонка и сама не прочь... Но перед такими скромными и невинными созданиями, черт меня подери, да я просто становлюсь Сципионом в Нумансии или Александром в палатке Дария. А помните, какой у меня получался Александр?

     Из гроба я восстал на дальний зов,
     Чтоб милую спасти из рук врагов,
     Всех победил, чтоб волю ей вернуть,
     И слава мне указывала путь.

     Клод Холкро не преминул рассыпаться в похвалах его декламации и заявил, что, честно говоря, по его мнению, мистер Алтамонт всегда произносил этот монолог даже с большим огнем и выразительностью, нежели сам Беттертон.
     Банс, или Алтамонт, горячо пожал ему руку.
     - Вы льстите мне, дорогой друг, - произнес он. - Ах, почему публика не разделяла вашего взгляда! Тогда я не оказался бы в таком положении, как сейчас! Видит Бог, дорогой мистер Холкро, видит Бог, с какой радостью я оставил бы вас здесь на борту, для того чтобы около меня всегда находился друг, который так же любит слушать избранные отрывки из наших лучших драматургов, как я люблю их декламировать. Ведь большинство из нас - скоты, а тот, кто остался в Керкуолле заложником, так он, ей-Богу, обращается со мной не лучше, чем я с Флетчером, и чем больше я стараюсь для него, тем с большим пренебрежением он ко мне относится. А какое бы это было наслаждение ночью, в тропиках, когда судно спокойно идет на всех парусах, подгоняемое легким ветром, для меня декламировать роль Александра, а для вас - быть одновременно партером, и ложами, и галеркой. И, кто знает (ведь вы, насколько я помню, тоже питомец муз), быть может, вы и я - мы сумели бы, подобно Орфею и Эвридике, тронуть сердца наших слушателей истинной красотой и, пробудив в них лучшие чувства, смягчить их нравы!
     Все это было произнесено с таким одушевлением, что Клод Холкро испугался, уж не сделал ли он пунш слишком крепким и не подмешал ли чрезмерное количество одурманивающих веществ в преподнесенную им Бансу чашу лести. Не вздумает ли теперь сентиментальный пират задержать его силой просто для того, чтобы наяву осуществить свои мечты? Положение было, однако, слишком деликатным, чтобы Холкро мог предпринять что-нибудь для исправления своей оплошности, и поэтому он только с чувством пожал Бансу руку и воскликнул "увы!", вложил в это междометие весь пафос, на какой был способен. Банс тотчас же понял его.
     - Вы правы, мой друг, - ответил он, - все это лишь праздные мечты о счастье, и незадачливому Алтамонту остается только оказать последнюю услугу товарищу, с которым он вынужден расстаться навеки. Я решил отправить вас и обеих девушек на берег под охраной Флетчера; итак, позовите молодых леди, и пусть они уезжают, пока в меня или еще в кого-либо на корабле не вселился дьявол. Вы передадите мое письмо отцам города, подкрепите мое послание собственным красноречием и доведете до их сведения, что если они тронут хоть один волос на голове Кливленда, им придется иметь дело с самим чертом и попробовать кое-чего похуже горячей смолы.
     При столь непредвиденном окончании всех разглагольствований пирата Холкро почувствовал в душе немалое облегчение; он скатился, перескакивая через несколько ступенек, по трапу, постучался в каюту и едва смог найти подходящие слова, чтобы передать девушкам решение Банса. Услышав столь неожиданную и радостную весть, сестры тотчас же закутались в плащи, и, так как шлюпка была уже приготовлена для спуска, поспешили на палубу; только тут они, к ужасу своему, узнали, что отец их остается на борту пиратского судна.
     - Тогда мы тоже останемся с ним, что бы нам ни угрожало! - воскликнула Минна. - Быть может, наше присутствие будет нужно ему хотя бы на одно мгновение. Мы хотим жить и умереть с ним вместе!
     - Мы скорее сумеем помочь ему, - возразила Бренда, которая лучше сестры сознавала их положение, - убеждая правителей Керкуолла согласиться на требования этих джентльменов.
     - О ангел красоты, твоими устами глаголет сама мудрость! - воскликнул Банс. - А теперь исчезайте скорее! Черт меня подери, а то дело становится похожим на зажженный фитиль в крюйт-камере. Если вы скажете еще только слово, разрази меня гром, я уже не найду в себе силы расстаться с вами.
     - Уезжайте, ради всего святого, уезжайте, дети мои, - сказал Магнус. - Я в руках Всевышнего, и, когда вас тут не будет, о себе я не стану тревожиться. Но, пока я жив, я не перестану думать и утверждать, что этот благородный джентльмен достоин иной, лучшей участи, чем та, что выпала на его долю. Ступайте же, ступайте, уезжайте отсюда, - прибавил он, ибо девушки все еще медлили, не находя в себе мужества покинуть его.
     - Пожалуйста, только без прощальных поцелуев, - заявил Банс, - а то мне станет завидно, и я потребую свою долю. Живо в шлюпку!.. Или нет, погодите минутку. - Тут он отвел троих пленников в сторону. - Флетчер, - продолжал он, - отвечает мне за гребцов и проводит вас в город, но как поручиться за самого Флетчера - не знаю, разве что вручив мистеру Холкро вот этого маленького защитника.
     Банс протянул поэту небольшой двуствольный пистолет, прибавив, что он заряжен на оба ствола.
     Минна заметила, как дрожала рука поэта, когда он протянул ее за оружием.
     - Дайте его мне, сэр, - сказала она, беря пистолет из рук пирата, - и будьте уверены, что я сумею защитить сестру и себя.
     - Браво! Браво! - закричал Банс. - Вот это слова женщины, достойной Кливленда, короля корсаров!
     - Кливленда! - повторила Минна. - Вы, значит, знаете Кливленда? Вот уже второй раз вы упоминаете его имя.
     - Знаю ли я его? - воскликнул Банс. - Да на всем свете нет человека, который знал бы лучше, нежели я, самого благородного, самого отважного молодца, гулявшего когда-либо между форштевнем и кормой! Когда он благополучно вырвется из оков - а это, по милости неба, до