будет уже и в помине, тюки табака превратятся в дым, мойдоры, серебряные слитки и золотой песок перейдут из наших рук в руки мирных, честных, добросовестных жителей Порт-Рояля или какого-либо другого города, которые смотрят на нашу профессию сквозь пальцы до тех пор, пока у нас есть деньги, но ни на йоту дольше. А там на нас начинают коситься и порой даже намекают кое о чем шерифу, ибо, когда в карманах у нас становится пусто, наши добрые друзья бывают не прочь заработать на наших головах. А там - высокая виселица и тугая петля: такова участь джентльмена-пирата. Говорю тебе, что я хочу бросить это занятие, и, когда я перевожу свою подзорную трубу с одного из этих парусников на другой, я думаю лишь о том, что предпочел бы всю свою жизнь быть гребцом на самом жалком из них, чем продолжать то, что я делал до сих пор! Для этих бедняков море служит источником честного существования и средством для дружеских сношений между одним берегом и другим к обоюдной пользе жителей, - мы же превратили море в дорогу бедствий для честных людей и в дорогу погибели для нас самих как здесь, так и в вечности. Говорю тебе, что я решил стать честным человеком и бросить эту проклятую жизнь!
     - А где же, разрешите поинтересоваться, ваша честность думает искать себе пристанища? - спросил Банс. - Ты нарушил законы всех стран, и рука правосудия настигнет и покарает тебя всюду, где бы ты ни нашел себе убежище. Послушай, Кливленд, я сейчас говорю с тобой серьезно - гораздо серьезнее, чем имею обыкновение. Да, и у меня бывали минуты раздумья, горького раздумья, и этих минут, хотя и кратких, было достаточно, чтобы отравить мне радость существования на целые недели. Но - в этом вся суть - что же остается нам теперь делать, как не вести прежнюю жизнь, если мы не ставим себе первейшей целью украсить своей персоной нок рея.
     - Мы можем воспользоваться милостью, которую известная прокламация обещает тем из нас, кто сам явится с повинной, - ответил Кливленд.
     - Хм, - сухо заметил его товарищ, - но срок явки с повинной давно уже прошел, и тебя смогут теперь казнить или миловать, как им заблагорассудится. Будь я на твоем месте, я не стал бы подвергать свою шею подобному риску.
     - Но многие получили помилование совсем недавно, так почему бы и мне не оказаться в их числе? - спросил Кливленд.
     - Да, - согласился Банс, - Гарри Глазби и некоторые другие действительно были помилованы, но Глазби совершил то, что называется доброй услугой: он выдал своих товарищей и помог захватить "Веселую Фортуну". Ты ведь, я думаю, не унизишься настолько даже ради того, чтобы отомстить этой скотине Гоффу.
     - Нет, в тысячу раз лучше умереть! - воскликнул Кливленд.
     - Я готов был поклясться в этом, - ответил Банс. - Ну, а все прочие были простые матросы, мелкие воришки и мошенники, едва ли стоящие даже той веревки, на которой бы их повесили. Но твое имя приобрело слишком громкую известность среди джентльменов удачи, и ты так легко не отделаешься: ведь ты - главный вожак всего стада, и тебя соответственно этому и отметят.
     - Но почему же, скажи на милость? - спросил Кливленд. - Ты ведь знаешь, к чему я всегда стремился, Джек.
     - Фредерик, с вашего разрешения, - поправил его Банс.
     - Черт бы побрал твои вечные шутки! Прошу тебя, придержи свое остроумие, и давай будем хоть на минуту серьезными.
     - На минуту - согласен, - ответил Банс, - но я чувствую, как дух Алтамонта вот-вот снова овладеет мной: ведь я был серьезным человеком целые десять минут.
     - Так побудь же в таком состоянии еще немного, - сказал Кливленд. - Я знаю, Джек, ты в самом деле любишь меня, и раз наш разговор зашел уже так далеко, я откроюсь тебе до конца. Но скажи, пожалуйста, почему мне обязательно должны отказать в прощении, обещанном этой милостивой прокламацией? Правда, с виду я казался свирепым, но тебе же известно - и это в случае нужды я мог бы доказать, - сколько раз я спасал людей от верной смерти и сколько раз возвращал по принадлежности имущество, которое без моего вмешательства было бы бессмысленно уничтожено. Одним словом, Банс, я могу доказать, что...
     - Что ты был таким же благородным разбойником, как сам Робин Гуд, - докончил Банс, - и по этой-то причине я, Флетчер и еще некоторые наши лучшие товарищи любим тебя, Кливленд, как человека, который спасает имя джентльмена-пирата от окончательного посрамления. Ну ладно, предположим, что ты получишь помилование; что станешь ты делать дальше? Какое общество согласится тебя принять? С кем будешь ты вести знакомство? Ты скажешь, что во времена блаженной памяти королевы Бесс старый Дрейк разграбил Перу и Мексику, не имея на то ни единой строчки каких-либо полномочий, а по возвращении был посвящен в рыцари. А в более близкое к нам время, при веселом короле Карле, уэльсец Хэл Морган привез всю свою добычу домой и завел себе имение и помещичий дом, и так было со многими... Но теперь времена изменились, и раз уж ты был пиратом, то навсегда останешься отверженным. Бедняге, которого все презирают и избегают, придется заканчивать дни в каком-нибудь захудалом портовом городке, существуя на ту часть своих преступных доходов, какую соблаговолят оставить ему законники и чиновники, ибо прощение не скрепляется печатью безвозмездно. А когда он выйдет прогуляться на пристань и какой-нибудь чужестранец спросит, кто этот загорелый человек с унылым лицом и понурой головой, которого все сторонятся, словно зачумленного, ему ответят, что это такой-то помилованный пират! Ни один честный человек не захочет разговаривать с ним, ни одна порядочная женщина не захочет отдать ему свою руку!
     - Ну, ты слишком уж сгустил краски, Джек, - прервал своего друга Кливленд. - Есть женщины - во всяком случае, есть одна женщина, которая останется верна своему возлюбленному, даже такому, Джек, какого ты только что описал!
     Некоторое время Банс молчал, пристально глядя на своего друга.
     - Черт меня побери! - воскликнул он наконец. - Я начинаю думать, что я настоящий колдун! Хоть это и казалось невероятным, но я с самого начала никак не мог отделаться от мысли, что тут замешана девушка! Ну, знаешь ли, это еще почище влюбленного принца Вольсция, ха-ха-ха!
     - Можешь смеяться сколько тебе угодно, - ответил Кливленд, - но это правда. Есть на свете девушка, которая смогла полюбить меня, зная, что я пират. И сознаюсь тебе, Джек, что, хотя порой я тоже начинал ненавидеть наше разбойничье ремесло и себя самого за то, что занимаюсь им, не знаю, хватило бы у меня духу порвать с прошлым, как я решил это сделать теперь, если бы не она.
     - Ну, тогда разрази меня на этом самом месте! - воскликнул Банс. - С тобой нечего и разговаривать: разве безумному что-либо докажешь? А любовь, капитан, для того, кто занимается нашим делом, немногим лучше безумия. Твоя девушка, должно быть, необыкновенное создание, раз умный человек рискует ради нее отправиться на виселицу! Но послушай: может быть, она и сама немножко... того, не в своем уме, так же как и ты, и уж не это ли привлекло вас друг к другу? Она, должно быть, не то, что наши красотки, а девушка строгих правил и с добрым именем?
     - И в том, и в другом можешь не сомневаться, и, кроме того, - прекраснейшее и прелестнейшее создание, какое когда-либо ступало по земле, - ответил Кливленд.
     - И она любит тебя, благородный капитан, зная, что ты глава тех джентльменов удачи, которых в просторечии зовут пиратами?
     - Да, я уверен в этом, - подтвердил Кливленд.
     - Ну тогда, - заявил Банс, - или она на самом деле сумасшедшая, как я уже говорил, или не знает, что такое пират.
     - В этом последнем отношении ты прав, - согласился Кливленд. - Она была воспитана в таком уединении и простоте, в таком совершенном незнании зла, что считает нас чем-то вроде тех древних норманнов, что бороздили моря на своих победоносных галерах, заходили в чужие гавани, основывали колонии, завоевывали целые страны и назывались королями морей, или викингами.
     - Да, оно звучит куда лучше, чем пират, хотя по сути дела, думаю, что это одно и то же, - заметил Банс. - Но твоя красавица, должно быть, мужественная девушка; почему бы тебе не взять ее с собой на корабль? Хотя, пожалуй, жаль было бы ее разочаровывать!
     - А ты думаешь, - возразил Кливленд, - что я настолько уже продался злым силам, что способен воспользоваться ее восторженным заблуждением и бросить ангела красоты и невинности в тот ад, что царит на нашем дьявольском шлюпе? Нет, друг мой, будь даже все мои прежние преступления вдвое тяжелее и вдвое чернее, подобное злодейство превзошло бы их все.
     - Но тогда, капитан, - сказал его наперсник, - мне кажется, что с твоей стороны было совершенным безумием вообще являться сюда. Ведь в один прекрасный день все равно разнеслась бы весть, что знаменитый пират Кливленд со своим славным шлюпом "Мщение" погиб вместе со всем экипажем у шетлендского Мейнленда. Таким образом, ты прекрасно мог бы скрыться и от друзей, и от врагов, женился бы на своей прелестной шетлендочке, сменил перевязь и офицерский шарф на рыболовные сети, а тесак - на гарпун и отправился бы бороздить море в погоне уже не за флоринами, а за китами.
     - Таково и было мое намерение, - сказал капитан, - но один коробейник, ужасный проныра, пройдоха и вор, принес в Шетлендию слух, что вы в Керкуолле, и пришлось мне отправиться сюда выяснять, не тот ли вы консорт, о котором я рассказывал своим новым друзьям еще задолго до того, как решил бросить эту разбойничью жизнь.
     - Да, - сказал Банс, - ты поступил правильно, ибо так же, как до тебя дошла весть о нашем пребывании в Керкуолле, и до нас вскоре могли бы дойти сведения, что ты в Шетлендии. Тогда одни из дружеских побуждений, другие из ненависти, а третьи из страха, как бы ты не сыграл с нами такую же штуку, как Гарри Глазби, обязательно нагрянули бы туда, чтобы снова заполучить тебя в свою компанию.
     - Вот этого-то я и боялся, - ответил капитан, - и поэтому вынужден был отклонить любезное предложение одного друга доставить меня сюда как раз в эти дни. Кроме того, Джек, я вспомнил, как ты верно сказал, что скрепить печатью помилование обойдется недешево. Мои же средства почти все уже растаяли, да и неудивительно: ты ведь знаешь, я никогда не был скрягой, а потому...
     - А потому ты явился за своей долей пиастров? - спросил его друг. - Ну что же, это ты умно сделал, ибо раздел мы произвели честно: в данном случае Гофф, надо отдать ему справедливость, действовал по всем правилам. Но только держи свое намерение покинуть нас в самой большой тайне, а то боюсь, как бы он не сыграл с тобой какой-нибудь скверной шутки! Ведь он, конечно, уверен, что твоя доля достанется ему, и едва ли простит тебе свое разочарование, когда узнает, что ты жив.
     - Я не боюсь Гоффа, - сказал Кливленд, - и он это прекрасно знает. Хотел бы я, чтобы меня так же мало тревожили последствия нашей прежней с ним дружбы, как возможные последствия его ненависти! Но мне может повредить другое печальное обстоятельство: во время несчастной ссоры в самое утро моего отъезда из Шетлендии я ранил одного юношу, который в последние дни страшно досаждал мне!
     - И он умер? - спросил Банс. - Здесь на подобные вещи смотрят куда серьезнее, чем, к примеру сказать, на Большом Каймане или на Багамских островах, где можно среди бела дня застрелить на улице двоих разом, а разговоров и расспросов о них будет не больше, чем о паре диких голубей. Но здесь - совсем другое дело, а потому надеюсь, что ты не отправил его на тот свет?
     - Надеюсь, что нет, - ответил Кливленд, - хотя гнев мой часто бывал роковым даже при меньших поводах к оскорблению. Говоря по правде, мне, несмотря ни на что, жаль парнишку, особенно потому, что я вынужден был оставить его на попечение одной сумасшедшей.
     - На попечение сумасшедшей? - переспросил Банс. - Что ты хочешь этим сказать?
     - Слушай, - сказал Кливленд, - прежде всего ты должен знать, что он помешал мне как раз в ту минуту, когда я под окном у Минны умолял ее согласиться на свидание, чтобы перед отплытием сообщить ей свои намерения. А когда в такую минуту тебя грубо прерывает какой-то треклятый мальчишка...
     - О, он заслуживает смерти, - воскликнул Банс, - по всем законам любви и чести!
     - Оставь свои театральные замашки, Джек, и послушай меня серьезно хотя бы еще минуту. Юноша, когда я велел ему убираться, счел нужным мне возразить. Я не очень-то, как ты знаешь, терпелив и подтвердил свое приказание ударом, на который он ответил тем же. Мы схватились с ним врукопашную, и тут мной овладело страстное желание во что бы то ни стало избавиться от него, а это было возможно только пустив в ход кинжал - ты знаешь, по старой привычке, я всегда ношу при себе оружие. Едва я нанес удар, как тотчас раскаялся, но тут уж некогда было думать о чем-либо, кроме бегства и собственного спасения: если бы я разбудил весь дом, то мне пришел бы конец. Крутой старик, глава семьи, не пощадил бы меня, будь я его родным братом. Я поспешно взвалил тело на спину, чтобы снести его на берег моря и бросить в риву - как там называют глубокие пропасти, где не так-то скоро сумели бы его обнаружить. Затем намеревался я прыгнуть в ожидавшую меня шлюпку и отплыть в Керкуолл. Но пока я спешил со своей ношей к берегу, несчастный юноша застонал, и я понял, что он только ранен, а не убит. К тому времени я успел уже скрыться среди скал и, отнюдь не желая довершить своего преступления, опустил молодого человека на землю и стал делать все, что было в моих силах, чтобы остановить кровь. Вдруг передо мной выросла фигура старой женщины. То была особа, которую за время моего пребывания в Шетлендии я не раз уже встречал и которую местные жители считают колдуньей, или, как говорят негры, женщиной-оби. Она потребовала, чтобы я отдал ей раненого, а я так спешил, что согласился на это, не раздумывая. Она хотела сказать что-то еще, но тут послышался голос некоего старого чудака, близкого друга дома, который что-то пел совсем недалеко от нас. Тогда старуха приложила палец к губам в знак сохранения тайны, тихо свистнула, и на помощь к ней явился ужасный, изуродованный, омерзительный карлик. Они унесли раненого в одну из пещер, которых в тех местах великое множество, а я спустился в свою шлюпку и со всей возможной поспешностью вышел в море. Если старая ведьма в самом деле, как говорят, может приказывать владыке ветров, то она сыграла со мной в то утро прескверную штуку: даже те вест-индские торнадо, что мы с тобой, помнишь, переживали вместе, не поднимали в море такого дикого буйства, как шквал, умчавший меня далеко в сторону от прямого курса. Если бы не шлюпочный компас, который, по счастью, оказался у меня с собой, я никогда не добрался бы до Фэр-Айла, куда держал путь и где застал бриг, доставивший меня в Керкуолл. Не знаю, желала ли мне старая колдунья добра или зла, но сюда я в конце концов благополучно добрался и здесь теперь обретаюсь, объятый сомнениями и окруженный грозящими мне со всех сторон неприятностями.
     - Черт бы побрал этот Самборо-Хэд, или как там его еще! - воскликнул Банс. - Одним словом, ту скалу, о которую ты разбил нашу красавицу "Мщение".
     - Неправда, это не я разбил ее о скалу, - возразил Кливленд. - Сто раз повторял я тебе, что если бы мои трусы не бросились в шлюпки, хоть я и предупреждал их об опасности, говорил, что их неминуемо затопит, как это и случилось на самом деле, едва они отдали фалинь, "Мщение" до сих пор бороздило бы воды. Да, если бы они остались тогда верны мне и судну, то сохранили бы свои жизни, а если бы я сошел с ними в шлюпку, то погубил бы свою, хотя неизвестно еще, что было бы лучше!
     - Ну, - заявил Банс, - теперь, когда я все узнал, я лучше сумею помочь тебе и советом, и делом. Я-то останусь всегда верен тебе, Клемент, как клинок верен рукояти, но я не в силах думать о том, что ты можешь нас покинуть. "Болит мое сердце в разлуке с тобою", как поется в одной старой шотландской песне. Но скажи, сегодня-то ты, во всяком случае, вернешься к нам на судно?
     - У меня нет иного пристанища, - со вздохом произнес Кливленд.
     Он еще раз окинул взором всю бухту, переводя подзорную трубу с одного судна, скользившего по воде, на другое, в надежде, очевидно, обнаружить бриг Магнуса Тройла, а затем молча начал спускаться с холма вслед за своим спутником.

Глава XXXII

     Я - как корабль, который в час отлива
     Без ветра благосклонного не в силах
     Противиться могучему теченью;
     Я каждый день клянусь пороки бросить,
     Но всякий раз соблазн, привычка, случай
     Меня относят в океан. О небо,
     Наполни слабый парус мой дыханьем
     И помоги достигнуть тихой бухты!

     "Равные непременно сойдутся"

     Кливленд и друг его Банс некоторое время шли молча. Наконец Банс возобновил прерванный разговор.
     - Ты напрасно принял так близко к сердцу рану этого юноши: знавал я на твоей совести дела куда более серьезные, о которых ты гораздо меньше беспокоился.
     - Да, но тут я пришел в ярость по слишком ничтожному поводу, Джек, - возразил Кливленд. - Кроме того, этот юноша спас мне жизнь; правда, я отплатил ему тем же, но все же нам не следовало доходить до открытого столкновения. Надеюсь только, что ему помогла эта старуха: наверное уж, она сведуща во всяких колдовских зельях.
     - И колдовских чарах, - прибавил его друг, - которыми тебя и опутала, раз ты до сих пор все еще думаешь о таких пустяках. То, что тебе вскружила голову молодая девушка, еще понятно - ведь это случалось со многими порядочными людьми, но то, что ты не можешь выкинуть из башки кривляний старой ведьмы, так это уж такая глупость, за которую никакой друг не похвалит. Можешь говорить мне о своей Минне, - так, кажется, ты ее назвал - сколько душе угодно, но не терзай своего верного оруженосца рассказами о старой колдунье. А вот мы опять подошли к балаганам и палаткам, что устанавливают эти добрые люди; ну что же, посмотрим, не найдется ли тут чего-нибудь занимательного или забавного. Будь это в веселой Англии, мы непременно встретили бы труппу, а то и две странствующих актеров, не меньшее число шпагоглотателей, фокусников и зверинцев, но у этого степенного народа нет ничего, что не пахло бы сделкой или товаром, здесь не услышишь даже перебранки веселого болтуна Панча с его благоверной Джоан.
     Пока Банс разглагольствовал таким образом, взгляд Кливленда был привлечен несколькими весьма нарядными кафтанами и камзолами, вывешенными вместе с другим платьем у одного из балаганов, гораздо лучше отделанного и богаче украшенного, чем другие. У входа виднелась небольшая вывеска, выполненная на холсте, с длинным перечнем разнообразных товаров, которые предлагал вниманию покупателей владелец лавочки Брайс Снейлсфут, и сообщались разумные цены, по которым он готов был их уступить. Для вящего развлечения публики на обратной стороне вывески красовалась эмблематическая картина, изображавшая наших прародителей Адама и Еву в одежде из листьев со следующей надписью:

     В раю, обмануты змеей,
     Прикрылись грешники листвой.
     А где у нас листву найти,
     Когда деревьев нет почти?
     Но много шерсти есть и льна
     Для полотна и для сукна.
     И краше, чем сукно и лен,
     Товар заморский привезен
     В день урожая, паренек,
     Зайди с подружкой в мой ларек:
     Брайс Снейлсфут предоставить рад
     Для каждой парочки наряд.
     <В прежние времена на ярмарке святого Оллы в Керкуолле существовал обычай, согласно которому молодые парни и девушки из простонародья образовывали пары на все время, пока длилась ярмарка, и в течение этого срока назывались братьями и сестрами урожая. Нетрудно понять, что крайняя близость, возникавшая в силу этого обычая, легко вела к злоупотреблениям, тем более что, как говорят, связанные с ними нескромные последствия не считались особенно зазорными. (Прим. автора.)>

     Кливленд погрузился в чтение этих замечательных виршей, напоминавших ему Клода Холкро, перу которого, как всеми признанного поэта - лауреата острова, готового служить своим талантом и большим и малым, они, очевидно, и принадлежали.