как известно, чрезвычайно любят проникать в тайны своих ближних и облегчать их печали, особенно если дело идет о мужчине видном собой, в полном расцвете лет. Возможно поэтому, что среди голубоглазых и белокурых дочерей Туле таинственный и задумчивый незнакомец без труда отыскал бы красавицу, готовую стать его утешительницей, если бы проявил хоть малейшее желание принять от нее столь любезную услугу. Однако Мертон не только не делал к тому никаких попыток, но, казалось, явно избегал общества прекрасного пола, к которому мы в наших горестях как телесного, так и душевного свойства обычно обращаемся в поисках утешения и сочувствия.
     К вышеназванным странностям мистера Мертона присоединялась еще одна, особенно неприятная его хозяину и главному покровителю Магнусу Тройлу. Этот шетлендский магнат происходил по отцовской линии, как мы уже говорили, от союза одного из представителей древнего норвежского рода с благородной датчанкой и придерживался того благочестивого убеждения, что чарка голландской можжевелевой настойки, или нанца, служит лучшим лекарством от забот и огорчений, каковы бы они ни были. Но мистер Мертон к подобным средствам не прибегал: он пил воду и одну только воду, и ни уговоры, ни просьбы не могли заставить его отведать напитка более крепкого, чем тот, что сверкает в чистом ручье. Этого-то как раз и не мог перенести Магнус Тройл, это-то и казалось ему вопиющим нарушением древних норвежских законов гостеприимства. Сам он соблюдал их весьма ревностно и хотя любил утверждать, что ни разу в жизни не лег в постель пьяным (разумеется, в его собственном понимании слова), однако нельзя было доказать, что он хоть раз в жизни отправился спать в совершенно трезвом состоянии. Чем же тогда, спрашивается, пленял незнакомец окружавшее его общество, чем искупал он недовольство, вызываемое его строгим нравом и воздержанием? Прежде всего он обладал манерами и уверенностью в обращении, изобличавшими в нем человека с известным положением; затем, хотя и полагали, что он не слишком богат, однако расходы его указывали, что он далеко не беден; наконец, он мог быть интересным собеседником, хотя, как мы уже говорили, только в тех случаях, когда ему самому это было угодно. Свое презрение к людям и отвращение ко всякого рода делам и событиям обыденной жизни он выражал в весьма смелых парадоксах, которые его простодушные собеседники, не видавшие ничего лучшего, принимали за тонкий ум. Наконец, его окружала непроницаемая тайна, и присутствие его представляло поэтому такой же интерес, как загадка, над которой людям нравится без конца ломать голову именно по той причине, что разгадать ее они не в силах.
     Несмотря, однако, на все эти достоинства мистера Мертона, между ним и Магнусом Тройлом имелись столь существенные различия, что гость, прожив некоторое время в главной резиденции своего хозяина, приятно удивил его, когда однажды вечером, после того, как оба часа два просидели в полном молчании, потягивая бренди и воду (следует оговориться, что Магнус пил бренди, а Мертон - воду из соседнего ручья), гость попросил хозяина сдать ему внаем заброшенный дом в Ярлсхофе, в отдаленнейшей части округа Данроснесс, у самого Самборо-Хэда. "Вот уж буду рад от него избавиться! - заметил про себя Магнус. - Бутылка опять пойдет себе спокойно по кругу, и эта постная физиономия не будет больше мешать ее путешествию. Вот только без него на лимоны-то я совсем разорюсь, ибо одного его взгляда было достаточно, чтобы подкислить целый океан пунша".
     Однако добрейший шетлендец честно и бескорыстно принялся отговаривать Мертона, указывая ему на одиночество и неудобства, какие ожидают его в Ярлсхофе.
     - В старом доме, - сказал он, - вряд ли найдется даже самая необходимая мебель. Соседей - ни души на много миль в окружности. Из съестного вы одну только соленую треску там и получите, а гостями вашими только и будут, что чайки да глупыши.
     - Дорогой друг, - возразил ему на это Мертон, - если вы хотели упомянуть обстоятельства, делающие для меня Ярлсхоф самым приятным местом на свете, так вы не могли бы выбрать лучших: вблизи моего убежища не будет ни человеческой роскоши, ни человеческого общества. Нашлось бы только мне и моему мальчику где укрыться от непогоды - вот все, чего я ищу. Итак, назначьте плату, мистер Тройл, и дозвольте мне арендовать у вас Ярлсхоф.
     - Плату? - повторил шетлендец. - Ну какая же плата может быть за старый дом, где никто со смерти моей матери - упокой Господи ее душу! - не жил. А что до укрытия, так и старые стены, слава Богу, еще держатся и вынесут не одну бурю. Но ради всего святого, мистер Мертон, хорошенько обдумайте свое решение. И для любого из моих земляков поселиться в Ярлсхофе было бы сущим безумием, а уж для вас... Вы ведь из других краев, будь то Англия, Шотландия или Ирландия - безразлично, мы ведь не знаем...
     - Да это к делу и не относится, - довольно резко перебил его Мертон.
     - О, конечно, конечно, оно и селедочного хвоста не стоит, - согласился лэрд, - только должен сказать, вас я как раз за то и люблю, что вы не шотландец, я просто уверен, что не шотландец. Налетели они к нам сюда, как дикие гуси. Каждый управитель притащил за собой целую стаю сородичей, да еще и свой собственный выводок в придачу. Уселись они прочно на наших местах, а теперь попробуйте заставьте-ка их снова убраться на свои голые горы или равнины! Они уже и вкус нашей шетлендской говядины узнали и наши чудесные воу <Озера с соленой водой или небольшие бухты. (Прим. автора.)> и озера увидели. Нет уж, сэр, - продолжал Магнус, все более одушевляясь и потягивая наполовину разбавленный спирт, что в одно и то же время возбуждало его чувства против захватчиков и смягчало возникавшие при этом горькие мысли, - нет, сэр, старые времена и добрые старые обычаи на наши острова уж не вернутся! Наши прежние землевладельцы - Пэтерсоны, Фи, Шлагбреннеры, Торбьорны - все они уступили место разным там Гиффордам, Скоттам, Мауатам... Самые-то их имена указывают, что они или их предки - чужие в стране, где мы, Тройлы, обитали еще задолго до того, как Торфяной Эйнар научил островитян топить печи торфом, за что благодарные потомки и дали ему такое прозвище.
     Раз начав говорить на эту тему, владелец Ярлсхофа становился чрезвычайно многоречив, чему Мертон неизменно радовался, ибо тогда ему не надо было поддерживать разговора и он мог отдаться собственным мрачным думам, предоставив Магнусу разглагольствовать об изменившихся временах и людях. Но как раз когда Магнус пришел к следующему печальному выводу: "И весьма вероятно, что уже через сто лет ни одного мерка, да куда там, ни одного юра не останется во владении норвежцев, настоящих шетлендских юдаллеров", он вспомнил о своем госте и тотчас же остановился.
     - Да вы не подумайте, - добавил он, - против вас-то я ничего не имею, живите на моей земле на здоровье, мистер Мертон. Но только Ярлсхоф - совсем дикое место... Откуда вы родом - не знаю, но только, наверное, вы тоже скажете, как и другие приезжие, что на вашей родине климат лучше, это уж все вы так говорите, а еще думаете поселиться там, откуда местные жители и те бегут. Не выпить ли нам? - заметил он мимоходом. - Не хотите? Ну, тогда за ваше здоровье!
     - Дорогой сэр, - ответил Мертон, - климат не имеет для меня никакого значения. Было бы достаточно воздуха для моих легких, а какого - аравийского или лапландского, мне совершенно безразлично.
     - Ну, воздуха там хватит, - ответил Магнус, - в нем у вас недостатка не будет. Правда, там он немного сыроват - так уверяют приезжие, но против сырости есть прекрасные средства. За ваше здоровье, мистер Мертон! Да, придется-таки вам научиться этому, а заодно уж и трубку курить. Вот тогда, как вы сами сказали, шетлендский воздух будет для вас все равно что аравийский. Но видали ли вы Ярлсхоф?
     Мертон признался, что нет.
     - Значит, - возразил Магнус, - вы сами не знаете, что затеяли. Вы, пожалуй, думаете, что там такая же удобная бухта, как здесь, и дом стоит на берегу закрытого воу, так что сельди к самому порогу подходят; ну так вы, дорогой мой, жестоко ошибаетесь. В Ярлсхофе вы увидите только бурные волны, что бьются о голые скалы, да течение Руст-оф-Самборо, что несется со скоростью пятнадцати миль в час.
     - Зато я там не увижу потока человеческих страстей, - заметил Мертон.
     - И услышите вы там одни только вопли и крики больших бакланов, буревестников да чаек, и так с самого рассвета и до заката.
     - Я и на это согласен, друг мои, - ответил ему Мертон, - только бы не слышать женской болтовни.
     - А, - воскликнул старый норвежец, - это вы потому сказали, что слышите, как мои дочки Минна и Бренда и ваш Мордонт поют в саду. Ну, а мне их юные голоса милей, нежели пение жаворонка - один раз я слышал его в Кейтнессе, или соловья - о нем-то я только читал. Но раз вы увезете Мордонта, с кем же мои дочки будут тогда играть?
     - Что ж, им придется обойтись без него, - ответил Мертон. - Поверьте, в любом возрасте они найдут с кем играть и кого водить за нос. Но все дело в том, мистер Тройл, согласны ли вы уступить мне в аренду дом в Ярлсхофе?
     - Ну ладно, пусть будет по-вашему, - раз уж вы обязательно хотите жить в таком пустынном месте.
     - А какую вы возьмете с меня плату? - продолжал Мертон.
     - Плату? - переспросил Магнус. - Ну что же, у вас будет там клочок плэнти крув  <Клочок земли для огорода. Согласно вольным обычаям страны, любое лицо, которому казалось это выгодным, могло занять на неогороженной вересковой пустоши небольшой участок, окружить его оградой из камней и выращивать на нем овощи, пока почва не истощится, после чего участок забрасывали и переходили на другой. Подобная свобода действий настолько не считалась умалением прав собственника или арендатора, что если какой-либо шетлендец не желал допускать на своей земле плэнти крув, к нему начинали относиться с самым крайним презрением. (Прим. автора.)> - раньше он назывался садом, да еще право на скэтхолд - выпас скота, да к тому еще шестипенсовый мерк берега: местные рыбаки будут для вас там рыбу ловить. Так вот, если, скажем, положить за все восемь лиспандов <Лиспанд составляет около тридцати английских фунтов, и доктор Эдмондстон определяет его цену примерно в десять шиллингов. (Прим. автора.)> масла и восемь шиллингов серебром в год, так как - не будет этого слишком много?
     Мистер Мертон согласился на столь умеренную плату и с тех пор почти безвыездно пребывал в одиноком жилище, описанном в начале главы, перенося не только без малейшего ропота, но, казалось, даже с какой-то угрюмой радостью все лишения, на которые по необходимости обрекала своих жителей столь пустынная и дикая местность.

Глава II

     Поверь, Ансельмо, человек находит
     Вот в этих диких скалах, в бурном море
     Душе созвучье, что найти не мог он
     Там, где спокойней воды, берег - краше.

     Старинная драма

     Немногочисленные жители поселка Ярлсхоф сначала с тревогой узнали, что в полуразрушенный дом, который они все еще продолжали именовать замком, переехало на жительство лицо, превосходившее их по положению. В те дни - ибо теперешние времена намного изменились к лучшему - появление господина почти неизбежно влекло за собой добавочные тяготы и поборы, для которых, под тем или иным предлогом, система феодальных повинностей представляла тысячу различных возможностей. В каждом подобном случае часть скудного дохода, добытого тяжким трудом, изымалась в пользу могущественного соседа и господина, называемого тэксменом. Но обитатели Ярлсхофа вскоре убедились, что со стороны Бэзила Мертона им нечего было опасаться подобного рода притеснений. Его личные средства - независимо от того, велики они были или малы, - во всяком случае, полностью соответствовали его расходам, носившим, если судить по его образу жизни, самый умеренный характер. Всю его роскошь составляли немногие книги и физические приборы, присылавшиеся ему при случае из Лондона. Это указывало, с одной стороны, на необычное для Шетлендских островов богатство, хотя стол мистера Мертона и весь остальной уклад его жизни не превышали того, что можно было встретить в домах самых скромных шетлендских собственников.
     Жителей поселка, однако, мало заботило положение их господина, коль скоро они увидели, что их собственное не только не ухудшилось, но, пожалуй, даже улучшилось с его приездом. Когда же они окончательно убедились, что им нечего бояться притеснений с его стороны, то пришли к дружному выводу о необходимости извлечь из его пребывания всю возможную выгоду и пустились на разные мелкие хитрости: за все стали запрашивать с него невероятные цены, а то и прямо прибегать к вымогательству. Вначале приезжий давал себя обирать с самым философским спокойствием. Вскоре, однако, произошло событие, по-новому осветившее его характер и прекратившее дальнейшие попытки заполучить с него лишнее.
     Однажды на кухне замка поднялся спор между старой служанкой, выполнявшей обязанности домоправительницы, и Суэйном Эриксоном, достойнейшим из шетлендцев, когда-либо ходивших ловить рыбу в хааф <То есть в открытое море, в противоположность рыболовству вдоль берега. (Прим. автора.)>. Спор этот, как всегда бывает в подобных случаях, разгорался все сильнее и становился все громче, пока не достиг наконец ушей Мертона, или, как его называли в округе, - самого хозяина. Удалившись в уединенную башню, он как раз в это время был занят разбором только что прибывшего из Лондона ящика с книгами; после долгих задержек ящик этот попал сначала в Гулль, оттуда на китобойном судне - в Леруик и, наконец, достиг Ярлсхофа. Мертона охватило раздражение, намного превосходившее ту досаду, которую обычно чувствует человек бездеятельный, когда какая-либо неприятность побуждает его к действию. Он спустился на поле боя и так неожиданно, властно и прямо потребовал объяснения, что обе стороны, несмотря на неоднократные попытки увернуться, оказались не в состоянии скрыть от своего господина, что его честная домоправительница и не менее честный рыбак не поделили примерно стопроцентной надбавки к цене на треску, которую первая купила у второго для господского стола.
     Когда это окончательно выяснилось и подтвердилось полным признанием со стороны провинившихся, мистер Мертон остановил на них взгляд, где крайнее презрение, по-видимому, боролось с зарождающимся гневом.
     - Ах ты старая ведьма, - сказал он наконец, - сию же секунду вон из моего дома! И знай, что я выгоняю тебя не потому, что ты лгунья, воровка и неблагодарная тварь: все эти качества столь же присущи тебе, как самое имя "женщина", - но потому, что ты в моем доме посмела возвысить голос! А ты, мошенник, если ты думаешь, что обдирать чужестранца так же просто, как сдирать ворвань с кита, так помни, что я прекрасно знаю свои права, которые, как уполномоченный вашего землевладельца Магнуса Тройла, могу предъявить вам, стоит мне захотеть. Попробуйте только вывести меня из терпения, и вы на собственной шкуре узнаете, что мне так же легко уничтожить ваше благополучие, как вам прервать мои занятия. Мне прекрасно известно, что такое скэт, и уоттл, и хокхен, и хэгалеф, и все прочие повинности, которыми опутали вас ваши прежние и теперешние лэрды. И не будет среди вас ни единого, кто не проклял бы день, когда вам мало показалось воровать мои деньги, а понадобилось еще нарушить мой покой перебранкой, да еще на вашем ужасном северном наречии, которое режет слух хуже, чем крики полярных чаек.
     В ответ на все эти упреки Суэйн не нашел ничего лучшего, как покорнейше просить его милость принять треску без всякой платы и на том покончить дело. Но тут мистер Мертон не смог больше сдерживать свой гнев: одной рукой он швырнул деньги рыбаку в лицо, а другой схватил рыбу и так хлестнул его по спине, что тот вылетел за дверь; вдогонку за ним полетела и рыба.
     На этот раз в действиях чужеземца проглянула такая страшная и неукротимая ярость, что Суэйн не только не остановился подобрать свои деньги или злополучную рыбину, но со всех ног побежал в деревушку, где поспешил сообщить своим односельчанам, что, если они будут и дальше обманывать мистера Мертона, он, на их горе, обернется новым Пейтом Стюартом <Суэйн имел в виду, очевидно, Патрика Стуарта, оркнейского ярла, казненного за тиранию и притеснение жителей этих далеких островов в начале семнадцатого столетия. (Прим. автора.)> и станет рубить головы и вешать без всякого суда и снисхождения.
     Сюда же явилась и отставленная от должности домоправительница, чтобы посоветоваться с соседями и родней - она тоже была из этого селения, - как бы снова вернуться на вожделенное место, которого она столь внезапно лишилась. Престарелый ранслар, чей голос имел самый большой вес на всех совещаниях общины, выслушав отчет о случившемся, заявил, что Суэйн Эриксон зашел уж слишком далеко, запросив так много с мистера Мертона; как бы хозяин ни объяснял свою ярость, настоящая-то причина, конечно, заключалась в том, что с него спросили пенни, а не полпенни за фунт самой обыкновенной трески. Поэтому он настоятельно советует всему обществу никогда впредь не запрашивать больше чем по три цента на шиллинг; из-за столь ничтожной надбавки господин в замке не станет с ними ссориться: зла он им делать не собирается, а значит, можно надеяться, что хоть в малой мере, но согласится делать добро.
     - А три на двенадцать, - заключил умудренный опытом ранслар, - так это вполне приличная, умеренная надбавка, угодная и Господу Богу и святому Роналду.
     Итак, согласуя дальнейшие действия с расценкой, столь разумно предложенной рансларом, жители Ярлсхофа впредь стали обсчитывать Мертона лишь в весьма пристойных пределах двадцати пяти процентов сверх обычной цены товара. Впрочем, с подобным тарифом должны были бы согласиться все набобы, армейские интенданты, биржевые спекулянты и прочие особы, коим быстро приобретенное богатство дало возможность обосноваться на земле и жить помещиками на весьма широкую ногу, почитая этот налог, взимаемый с них сельскими соседями, вполне приемлемым. Мертон придерживался, очевидно, того же мнения, ибо не проявлял больше беспокойства по поводу своих домашних расходов.
     Уладив таким образом собственные дела, старейшины ярлсхофского селения принялись обсуждать случившееся с Суертой - опальной матроной, изгнанной из замка. Им было чрезвычайно желательно снова восстановить ее, как испытанного и полезного союзника, в должности домоправительницы, если к тому имелась еще возможность. В данном случае, однако, вся их мудрость оказалась бессильной, и Суерта в отчаянии решила обратиться за помощью к Мордонту. С ним у нее сложились довольно дружеские отношения, ибо она знала множество старинных норвежских баллад и страшных рассказов о трау, или драу (так звались гномы скальдов), которыми суеверная древность населила уединенные пещеры и мрачные лощины Данроснесса, равно как и прочих областей Шетлендии.
     - Суерта, - сказал ей юноша, - я вряд ли смогу что-либо для тебя сделать, но ты можешь помочь себе сама. Видишь ли, гнев моего отца похож на ярость тех древних богатырей берсеркеров, о которых поется в твоих песнях.
     - Ах, рыбка моего сердца, - ответила с жалобным хныканьем Суерта, - берсеркеры были богатыри, что жили еще до блаженных времен святого Олафа, и они, как бесноватые, бросались и на мечи, и на копья, и на гарпуны, и на мушкеты, и ломали их все на куски, точь-в-точь как молодой кит рвет неводы для ловли сельдей. А потом ярость эта у них проходила, и они становились слабыми-слабыми, ну прямо делай с ними, что хочешь. <Саги древних скальдов изобилуют описанием этих героев и не оставляют никакого сомнения в том, что берсеркеры, именуемые так потому, что они сражались без доспехов, умели при помощи известных им снадобий приводить себя в исступление, на время которого обретали силу и ярость безумцев. Известно, что индийские воины добиваются того же при помощи опиума или гашиша. (Прим. автора.)>
     - Вот-вот, Суерта, то же самое происходит и с моим отцом, - сказал Мордонт, - он, видишь ли, когда успокоится, страшно не любит вспоминать о своем гневе и этим ка