рах,  он
держался с той непринужденной грацией, которая свойственна людям,  привыкшим
приспосабливаться к любому положению.
   Его  длинные  каштановые  волосы  по  обычаю,  принятому  среди   знатных
роялистов того времени, были расчесаны на прямой пробор и падали  вдоль  щек
локонами, причем один завиток, на  два  или  три  дюйма  длиннее  остальных,
спускался на лоб, указывая на то, что Монтроз следовал моде, против  которой
мистер Принц, как истый пуританин, почел Своим долгом написать целый трактат
под  названием"  "Непривлекательность  локонов,  долженствующих   привлекать
любовь".  Лицо  Монтроза  было  из  тех,  обаяние  которых  заключено  не  в
правильности линий, а в  своеобразии  всего  облика.  Орлиный  нос,  большие
проницательные  серые  глаза   и   здоровый   румянец   искупали   некоторую
тяжеловатость и не правильность нижней  части  лица,  и  поэтому  наружность
Монтроза была не лишена приятности. Но  все,  кому  довелось  видеть  его  в
минуты, когда его взор светился вдохновением, кто слышал его пламенную речь,
- восхищались его красотой, хотя, судя  по  сохранившимся  до  сего  времени
портретам, это было некоторым преувеличением. Во всяком случае, именно такое
впечатление он произвел на собрание  горных  вождей,  а,  как  известно,  на
вершине общественной  лестницы  всегда  придается  весьма  большое  значение
внешности.
   Объявив  свои  полномочия,  Монтроз   в   дальнейшей   беседе   рассказал
присутствующим, каким опасностям ин  подвергался,  выполняя  возложенное  на
него дело. Вначале он  предполагал  собрать  отряд  приверженцев  короля  на
севере Англии, откуда они должны были, исполняя приказ маркиза Ньюкаслского,
выступить  в  Шотландию.  Однако  нежелание  англичан  перейти   границу   и
промедление графа Энтрима, который должен был высадиться со своим ирландским
войском в заливе Солуэй, помешали Монтрозу выполнить это  намерение.  Другие
его планы тоже потерпели крушение,  и  ему  пришлось  скрываться  под  чужим
именем, дабы благополучно пробраться  через  Нижнюю  Шотландию,  в  чем  ему
оказал любезное содействие его  родственник,  граф  Ментейт.  Каким  образом
Аллан Мак-Олей сумел узнать его, он не пытался объяснить. Те,  кто  верил  в
пророческий дар Аллана, таинственно улыбались; но сам Аллан ответил  только,
что "граф Монтроз не должен удивляться тому, что  его  знают  тысячи  людей,
которых он, конечно, не всегда может помнить".
   - Клянусь своей воинской честью, - воскликнул капитан  Дальгетти,  улучив
наконец минутку, чтобы вставить слово, - я почитаю за счастье и горжусь тем,
что случай привел меня обнажить меч под начальством  вашей  светлости;  и  я
готов забыть весь свой  гнев,  и  досаду,  и  злобу  против  мистера  Аллана
Мак-Олея и великодушно простить ему, что он вчера  оттащил  меня  на  нижний
конец стола. Правда, сегодня он говорил как человек, находящийся  в  здравом
уме, так что я в глубине души пришел к убеждению, что он не  имеет  никакого
права пользоваться преимуществом невменяемого. Но так как я перенес унижение
ради благородного графа, моего будущего военачальника, я заявляю  при  всех,
что признаю  всю  справедливость  оказанного  ему  предпочтения  и  сердечно
приветствую Аллана, как своего будущего bon-саmarado.
   Произнеся эту речь, которой  многие  не  поняли,  а  другие  не  слушали,
капитан Дальгетти, не снимая рукавицы,  схватил  Аллана  за  руку  и  крепко
потряс ее; Аллан ответил на это  рукопожатие,  сжав,  словно  тисками,  руку
капитана с такой силой, что железные чешуйки рукавицы впились тому в тело.
   Капитан Дальгетти мог бы, пожалуй, усмотреть в  этом  новое  оскорбление,
если бы в то время, как он встряхивал пораненную руку  и  дул  на  нее,  его
внезапно не позвал сам граф Монтроз.
   - Да будет вам известно, капитан Дальгетти.., или, лучше  сказать,  майор
Дальгетти... - проговорил он, - что ирландцы, которым предстоит  перенять  у
вас ваш военный опыт, находятся сейчас всего в нескольких милях от нас.
   - Наши охотники, - сказал  Ангюс  Мак-Олей,  -  посланные  за  дичью  для
дорогих гостей, слышали о появлении в наших краях отряда иноземцев,  которые
будто бы не говорят ни по-английски, ни на чисто гэльском наречии и с трудом
объясняются с нашим населением; они идут в боевом порядке, при оружии и, как
слышно, под предводительством Элистера  Мак-Доналда,  более  известного  под
кличкой Колкитто-младший.
   - Это, несомненно, наш отряд! -  отозвался  Монтроз.  -  Надо  немедленно
выслать им навстречу гонцов, чтобы их проводили сюда и помогли им.
   - Последнее будет нелегко сделать, - заметил Ангюс  Мак-Олей,  -  ибо  до
меня дошли сведения, что они, кроме мушкетов и небольшого количества  боевых
припасов, нуждаются решительно во всем: у них нет ни  денег,  ни  обуви,  ни
одежды.
   - Нет никакой надобности заявлять об этом  столь  громогласно,  -  сказал
Монтроз. - Как только мы достигнем  Глазго,  мы  позаботимся  о  том,  чтобы
тамошние ткачи-пуритане не замедлили  снабдить  их  достаточным  количеством
тонкого сукна. А если в  свое  время  пасторам  удалось  своими  проповедями
выманить у шотландских старух их запасы  домотканого  полотна,  из  которого
повстанцы понаделали палаток в  лагере  при  Данзлоу  <Сторонники  ковенанта
стояли лагерем под Данзлоу во время смуты 1639 года.  (Прим.  автора.)>,  то
надеюсь, что и я сумею повлиять на них и  заставить  этих  святош  повторить
свой патриотический дар, а их мужей - этих лопоухих мошенников - порастрясти
свои кошельки!
   - Что касается оружия, - начал капитан Дальгетти, - если  ваша  светлость
позволит старому воину высказать свое мнение, я полагаю, что лишь одна треть
войска  должна  быть  вооружена  мушкетами;  для  остальных   я   отдал   бы
предпочтение  моему  любимому  оружию  -  пике:   она   пригодна   как   при
сопротивлении конной атаке, так и при наступлении на пехоту. Простой  кузнец
может выковать сотню наконечников в день, а в лесу достаточно  деревьев  для
древков. Я утверждаю, что, согласно всем правилам ведения  войны,  батальон,
вооруженный пиками, построенный по  образцу  батальонов  великого  Северного
Льва, бессмертного  Густава  Адольфа,  способен  победить  даже  македонскую
фалангу, о которой мне приходилось читать в духовном училище,  когда  я  еще
пребывал в древнем городе Эбердине. Далее, осмелюсь заранее предсказать...
   Тут  тактические  выкладки  капитана  были  внезапно   прерваны   Алланом
Мак-Олеем, который торопливо произнес:
   - Место нежданному и нежеланному гостю!
   В ту же минуту двери зала распахнулись,  и  взорам  собравшихся  предстал
убеленный сединами старик весьма почтенного вида; в его фигуре чувствовалась
величавость и даже властность. Его гордая осанка, весь  его  облик  выдавали
человека, привыкшего повелевать. Войдя, он  окинул  строгим,  почти  грозным
взглядом собравшихся  вождей.  Наиболее  могущественные  и  знатные  из  них
ответили на этот взгляд  презрительным  равнодушием,  но  некоторые  дворяне
помельче, из западных округов, несомненно," готовы были  провалиться  сквозь
землю.
   - К кому из вас я должен обратиться как к предводителю? - спросил старик.
- Или вы еще не успели избрать то лицо, которое должно занимать  этот  пост,
столь же опасный, сколь почетный?
   - Обращайтесь ко мне, сэр Дункан  Кэмбел,  -  отвечал  Монтроз,  выступив
вперед.
   - К вам? - произнес Дункан Кэмбел с некоторым пренебрежением.
   - Да, ко мне, - повторил Монтроз, - к графу Монтрозу, если вы не  узнаете
меня.
   - Да вас и нелегко узнать в одежде конюха, - проговорил Дункан Кэмбел.  -
Впрочем, мне следовало бы догадаться, что  только  под  тлетворным  влиянием
вашей светлости - известного возмутителя Израиля - могло  быть  созвано  это
безрассудное собрание людей, совращенных с пути истинного.
   - Я отвечу вам, - сказал Монтроз,  -  в  духе  ваших  же  пуритан.  Я  не
возмущал народа Израиля,  а  смутил  только  тебя  и  дом  отца  твоего.  Но
прекратим наши пререкания, они никому не  интересны,  кроме,  нас  самих,  и
послушаем, какие вести привезли вы  нам  от  вашего  вождя  Аргайла,  ибо  я
полагаю, что на наше собрание вы явились от его имени.
   - От имени маркиза Аргайла, - отвечал  сэр  Дункан  Кэмбел,  -  от  имени
шотландского парламента я спрашиваю вас, что означает сие странное  сборище?
Если оно имеет целью нарушение мира в стране - больше  подобало  бы  честным
людям и добрым соседям предупредить нас, дабы мы могли принять меры.
   -  Странные  дела  творятся  ныне  в   Шотландии,   -   сказал   Монтроз,
отворачиваясь от Дункана Кэмбела и обращаясь ко всему собранию.  -  С  каких
это пор именитые и знатные шотландцы не имеют права собираться в доме своего
общего друга без  вмешательства  и  допроса  со  стороны  наших  правителей,
желающих знать предмет нашего совещания? Помнится мне, что наши предки "мели
обыкновение съезжаться на охоту в горах или собираться  вместе  ради  другой
какой-нибудь цели, не испрашивая предварительного разрешения ни  у  великого
Мак-Каллумора, ни у кого-либо из его эмиссаров или приспешников.
   - Были такие времена в Шотландии, - отозвался один из западных вождей,  -
и таковые настанут вновь, когда непрошеные гости, захватившие наши  исконные
владения, принуждены будут довольствоваться своим озерным краем и перестанут
налетать на нас, как стая прожорливой саранчи.
   - Должен ли я понимать  это  так,  -  спросил  Дункан,  -  что  все  ваши
воинственные замыслы направлены только  против  моего  клана?  Или  же  Сыны
Диармида  должны  пострадать  заодно  со  всем  мирным   и   добропорядочным
населением Шотландии?
   - Я желал бы, - вскочив с  места,  крикнул  свирепого  вида  предводитель
одного из кланов, - задать только один вопрос рыцарю Арденвору,  прежде  чем
он станет продолжать свои дерзкие расспросы. Уж не о двух ли он головах, что
не побоялся явиться к нам с оскорбительными речами?
   - Друзья! - воскликнул Монтроз. - Прошу вас сохранять спокойствие!  Лицо,
посланное к нам для переговоров, имеет право свободно  высказаться  и  может
рассчитывать на полную неприкосновенность. А уж если сэр Дункан  Кэмбел  так
настойчив, то я готов сообщить ему,  что  он  находится  среди  верных  слуг
короля, созванных мною именем и властью его величества,  в  силу  высочайших
полномочий, возложенных на меня.
   - Стало быть, - промолвил Дункан Кэмбел, -  у  нас  начинается  настоящая
междоусобная война? Я слишком старый солдат, чтоб эта мысль  могла  испугать
меня; но было бы к чести лорда Монтроза, если бы в настоящем деле он  меньше
считался со своим собственным честолюбием и больше думал  бы  о  спокойствии
отечества.
   - Личным своим честолюбием и личными интересами руководствуются  те,  сэр
Дункан, - возразил Монтроз, - кто довел страну до ее теперешнего состояния и
вызвал необходимость применения крутых мер, на которые  мы  сейчас  решаемся
против своей воли.
   - И какое же место среди этих честолюбцев, - спросил Дункан Кэмбел, -  мы
предоставим  благородному  графу,   некогда   столь   ревностно   преданному
парламенту,  что  в  тысяча  шестьсот  тридцать  девятом  году   он   первым
переправился вброд  через  реку  Тайн  во  главе  своего  полка  и  атаковал
королевское войско? Если я не ошибаюсь, ведь это он  огнем  и  мечом  вводил
ковенант в городах и селах Эбердина?
   - Я понимаю ваш презрительный намек, сэр  Дункан,  -  сдержанно  возразил
Монтроз, - и только отвечу вам, что если искреннее раскаяние может  искупить
грехи молодости и  мое  излишнее  доверие  к  лукавым  наветам  честолюбивых
лицемеров, то да простятся мне преступления, в которых вы меня обвиняете.  Я
приложу все свои силы, дабы заслужить прощение; я  с  мечом  в  руках  готов
пролить свою кровь во искупление моих заблуждений, - а более того  не  может
ни один смертный!
   - Я сожалею, милорд, - проговорил Дункан, - что должен передать  подобные
речи маркизу Аргайлу. Впрочем, маркиз уполномочил меня сказать, что согласен
- во избежание кровавых распрей, которые неизбежно возникнут  между  горными
кланами вследствие войны  -  установить  мир  к  северу  от  границы  горных
районов, ибо в Шотландии и  без  того  достаточно  места  для  драки  и  нет
необходимости соседям  уничтожать  друг  друга  и  разрушать  наследственные
угодья.
   - Столь миролюбивого предложения, - отвечал Монтроз  улыбаясь,  -  вполне
можно было ожидать  от  человека,  личное  поведение  которого  всегда  было
гораздо более миролюбиво, нежели те распоряжения, которые он отдавал. И если
бы условия такого мирного соглашения были установлены по всей справедливости
и если бы мы могли быть уверены, - а это, сэр Дункан, необходимо, - что  ваш
маркиз честно будет соблюдать эти условия, я, со  своей  стороны,  не  прочь
оставить за собой мир, ибо впереди  нас  ждет  война.  Но  вы,  сэр  Дункан,
слишком старый и слишком опытный воин, чтобы мы могли  позволить  вам  стать
свидетелем  наших  приготовлений.  Поэтому,  как  только  вы   отдохнете   и
подкрепите ваши силы, мы по просим вас возвратиться в Инверэри, а  вместе  с
вами отправим уполномоченного для уточнения условий мира среди горцев  -  на
тот случай, если маркиз искренне его желает.
   В знак согласия Дункан Кэмбел наклонил голову.
   - Милорд, - продолжал Монтроз, обращаясь к  Ментейту,  -  будьте  любезны
позаботиться о сэре Дункане Кэмбеле Арденворе, пока мы  здесь  обсудим,  кто
должен будет отправиться вместе с ним к  его  начальнику.  Прошу,  Мак-Олей,
оказать нашему гостю надлежащее гостеприимство.
   - Я тотчас же распоряжусь, - сказал Аллан Мак-Олей,  вставая  с  места  и
подходя ближе. - Я люблю  сэра  Дункана  Кэмбела;  в  былые  дни  мы  вместе
страдали, и я этого не забыл.
   - Милорд, - обратился к графу Ментейту Дункан Кэмбел,  -  мне  прискорбно
видеть, что вы, в столь юные годы, дали вовлечь себя  в  такое  отчаянное  и
мятежное предприятие!
   - Я молод, это правда, - отвечал Ментейт, - однако достаточно жил,  чтобы
уметь отличить добро от зла, верность от мятежа; и чем раньше я вступлюсь за
правое дело, тем лучше и дольше послужу ему!
   - И вы, мой друг, Аллан Мак-Олей! -  продолжал  Дункан,  взяв  Аллана  за
руку. - Неужели мы должны называть друг друга  врагами,  мы,  которые  столь
часто сражались вместе против общего недруга? - Затем, обращаясь к собранию,
он добавил:
   - Прощайте, господа, многим из вас я искренне желаю добра,  и  ваш  отказ
принять условия мирного соглашения глубоко огорчает  меня.  Пусть  всевышний
рассудит нас, - произнес он, возведя глаза к небу, - и укажет, кто прав:  мы
ли в своих мирных побуждениях или те,  кто  стремится  посеять  междоусобную
распрю!
   - Аминь! - отвечал Монтроз. - Пред этим судом мы все готовы предстать.
   Дункан Кэмбел  покинул  зал  в  сопровождении  Аллана  Мак-Олея  и  лорда
Ментейта.
   - Вот истый Кэмбел, - сказал ему вслед Монтроз. - Все они  таковы:  мягко
стелют, да жестко спать!
   - Простите, милорд, - возразил Эван Дху, -  хоть  мы  и  враждуем  с  его
родом, но я не раз имел случай убедиться, что рыцарь Арденвор храбр  в  бою,
честен в мирное время и искренен в своих советах.
   - Таков он, несомненно, по своей натуре, - ответил Монтроз, -  но  сейчас
он действует по наущению своего вождя - маркиза,  самого  лживого  человека,
когда-либо жившего на земле. И знаете что, Мак-Олей, - продолжал он, понизив
голос, - дабы он не смутил неопытный ум  Ментейта  и  затуманенный  рассудок
вашего брата, пошлите к ним музыкантов - музыка мешает уединенной беседе.
   - Какие у меня музыканты! - отвечал  Мак-Олей.  -  Был  один-единственный
волынщик, да и тот  надорвался,  желая  перещеголять  троих  сотоварищей  по
искусству. Впрочем, я могу послать туда Эннот  Лайл  с  ее  арфой.  -  И  он
покинул зал, чтобы отдать распоряжение.
   Между тем среди собравшихся возник горячий спор о  том,  кто  возьмет  на
себя опасное поручение сопровождать Дункана на его обратном пути в Инверэри.
Невозможно было возложить  эту  обязанность  на  кого-либо  из  лиц  высшего
звания, привыкших считать себя по достоинству равными самому  Мак-Каллумору;
для прочих, которые не могли выставить ту же отговорку, это поручение все же
казалось неприемлемым. Можно было подумать, что замок Инверэри - своего рода
долина смерти, такое отвращение выказывали даже наименее знатные  вожди  при
одной мысли приблизиться к нему. После  некоторого  замешательства  истинная
причина была наконец высказана, а именно: кто  бы  из  родовитых  горцев  ни
принял на себя это поручение, маркиз, несомненно, затаит против того злобу и
при первом  же  удобном  случае  заставит  его  горько  раскаяться  в  своем
поступке.
   Монтроз,  хотя  и  считал,  что  предложение  перемирия  не   более   как
стратегическая уловка со стороны Аргайла, все же не решился отклонить его  в
присутствии тех, кого  оно  столь  близко  касалось;  поэтому  он  предложил
возложить  это  опасное  и  почетное  дело   на   капитана   Дальгетти,   не
принадлежавшего ни к одному горному клану и не имевшего владений  в  Верхней
Шотландии, на которые могла бы обрушиться месть Аргайла.
   - Однако у меня все же есть шея, - откровенно заявил Дальгетти. - А  что,
коли ему вздумается на мне сорвать свою досаду? Мне известен  случай,  когда
честного парламентера вздернули на виселицу, как  шпиона.  Римляне  тоже  не
очень-то милостиво расправились с послами при осаде Капуи, хотя, впрочем,  я
где-то читал, что им всего-навсего отсекли руки и  носы,  выкололи  глаза  и
отпустили с миром.
   - Клянусь честью, капитан Дальгетти, - воскликнул Монтроз, - если маркиз,
вопреки правилам войны, осмелится применить к вам  малейшее  насилие,  то  я
отомщу ему так, что содрогнется вся Шотландия!
   - Но бедному Дальгетти от этого не станет легче! -  возразил  капитан.  -
Впрочем, coragio! <Мужайся! (исп.).> - как  говорят  испанцы.  Имея  в  виду
землю обетованную, сиречь мое поместье Драмсуэкит, - mea paupera regna  <Мои
нищие владения (лат.).>, как мы говорили  в  эбердинском  училище,  -  я  не
намерен отказываться от поручения вашей светлости, ибо считаю,  что  честный
воин должен повиноваться своему командиру, не страшась ни виселицы, ни меча.
   - Благородные слова! - отвечал Монтроз. - И, если вам угодно будет отойти
со мной в сторону, я сообщу вам условия, которые вы должны  будете  изложить
Мак-Каллумору и на основании которых  мы  согласны  не  трогать  его  горных
владений.
   Не будем утруждать читателя  подробностями.  Условия  были  составлены  в
уклончивых выражениях и рассчитаны  только  на  то,  чтобы  пойти  навстречу
предложению, которое, по мнению Монтроза, было сделано с единственной  целью
выиграть время. Когда капитан Дальгетти, получив от Монтроза все необходимые
указания и откланявшись по-военному, направился было к  двери,  граф  знаком
вернул его обратно.
   - Надеюсь, - сказал он, - мне незачем напоминать офицеру, служившему  под
знаменем великого Густава Адольфа, что от него, как от лица, посланного  для
мирных  переговоров,  требуется  нечто  большее,  нежели  простая   передача
условий, и что его военачальник вправе ожидать по его возвращении  кое-каких
сведений о положении дел в лагере противника, насколько они окажутся в  поле
его зрения. Короче говоря,  капитан  Дальгетти,  вам  следует  быть  un  peu
clairvoyant <Немного проницательнее (франц.).>.
   - Верьте мне, ваша светлость, - отвечал  капитан,  придав  грубым  чертам
своего лица неподражаемое выражение лукавства и смышлености, -  если  только
они не наденут мне на  голову  мешок,  что  иногда  проделывают  с  честными
воинами, заподозренными в том самом,  за  чем  вы  посылаете  меня,  -  ваша
светлость может рассчитывать  на  точный  доклад  обо  всем,  что  Дальгетти
удастся увидеть или услышать, будь то хотя бы количество  ладов  в  волынках
Мак-Каллумора или число клеток на его пледе и штанах.
   - Отлично! - отвечал Монтроз. - Прощайте, капитан Д