казны, которая пополняется теми из
нас, у кого есть кое-какие  средства.  Я  не  имею  права  обещать  капитану
Дальгетти больше полталера в сутки.
   - К черту все половинки и четвертушки! - воскликнул капитан. - Будь на то
моя воля, я не позволил бы делить пополам этот талер, так же как женщина  на
суде Соломона не позволила разрубить пополам свое собственное дитя.
   - Это сравнение едва ли уместно, капитан Дальгетти, ибо я уверен, что  вы
скорее бы согласились разделить талер пополам,  нежели  отдать  его  целиком
вашему сопернику. Впрочем, я  могу  обещать  вам  целый  талер,  с  тем  что
задолженность будет покрыта по окончании похода.
   - Ох, уж эта задолженность! - заметил капитан Дальгетти. - Вечно  обещают
покрыть ее и никогда не держат слова. Что Испания, что Австрия, что Швеция -
все поют одну и ту же песню! Вот уж дай бог здоровья  голландцам:  хоть  они
никуда не годные солдаты и офицеры, но зато платить -  мастера!  И,  однако,
милорд, если бы я  мог  удостовериться  в  том,  что  мое  родовое  поместье
Драмсуэкит попало  в  руки  какого-нибудь  негодяя  из  числа  пресвитериан,
которого в случае нашего успеха можно было бы признать изменником и отобрать
у него землю, то я, пожалуй, согласился бы воевать заодно с вами, так сильно
я дорожу этим плодородным и красивым уголком.
   - Я могу ответить на вопрос капитана Дальтетти, - сказал Сибболд,  второй
слуга графа Ментейта, - ибо если его  родовое  поместье  Драмсуэкит  не  что
иное, как пустынное болото, лежащее в пяти милях к югу  от  Эбердина,  то  я
могу  ему  сообщить,  что  его  недавно  купил  Элиас  Стрэкен,  отъявленный
мятежник, сторонник парламента.
   - Ах, он, лопоухий пес! - воскликнул капитан Дальгетти в бешенстве. - Кто
дал ему право покупать наследственное имение, принадлежавшее нашему  роду  в
течение четырех столетий! Cynthius aurem vellet <Кинфий дернет за  ухо  (лат
).>, как говорили у нас в духовном училище;  это  означает,  что  я  за  уши
вытащу его из дома моего отца! Итак, милорд,  отныне  моя  рука  и  мой  меч
принадлежат вам; я весь ваш, телом и душой, пока смерть нас не  разлучит,  -
или до конца ближайшего похода: смотря по тому, что наступит раньше.
   - А я, - сказал молодой граф, - скреплю наш договор, выдав вам  жалованье
за месяц вперед.
   - Это даже лишнее,  -  заявил  Дальгетти,  торопясь,  однако,  припрятать
деньги в карман. - А теперь я должен спуститься вниз, осмотреть свое  боевое
седло и амуницию, позаботиться, чтобы Густаву дали корму,  и  сообщить  ему,
что мы с ним снова поступаем на службу...
   - Хорош наш новый союзник! - обратился  лорд  Ментейт  к  Андерсону,  как
только капитан вышел. - Боюсь, что нам от него будет мало чести.
   - Зато он умеет воевать по-новому, - заметил  Андерсон,  -  а  без  таких
офицеров нам едва ли удастся достигнуть успеха в нашем предприятие.
   - Сойдем-ка и мы вниз, - отвечал лорд  Ментейт,  -  посмотрим,  как  идет
сбор, ибо я слышу шум и суету в замке.
   Когда они вошли в зал, где слуги почтительно стояли у стен, лорд  Ментейт
обменялся приветствием с хозяином и его английскими гостями; Аллан, сидевший
у очага на той же скамье, что и накануне вечером, не обратил на вошедших  ни
малейшего внимания.
   В это время старик Доналд поспешно вбежал в комнату:
   - Посланный от Вих-Элистер Мора: он прибудет сегодня к вечеру.
   - А много ли с ним людей? - спросил Мак-Олей.
   - Двадцать пять - тридцать человек,  -  отвечал  Доналд,  -  его  обычная
свита.
   - Навали побольше соломы в большом сарае, - приказал хозяин.
   Тут, спотыкаясь, вбежал в зал другой слуга и объявил о  приближении  сэра
Гектора Мак-Лина, "прибывающего с большой свитой".
   - Этих тоже в большой сарай, - распорядился Мак-Олей, - только  в  другом
углу, а то они того и гляди передерутся.
   Снова появился Доналд; лицо старика выражало полную растерянность.
   - Видно, народ  взбесился,  -  заявил  он.  -  Мне  думается,  все  горцы
поднялись с места. Эван Дху  из  Лохиеля  будет  здесь  через  <Родовое  имя
Мак-Дониела Гленгарря. (Прим. автора.)> час, а сколько с ним  людей  -  один
бог ведает.
   - Отведи им помещение в солодовне, - сказал хозяин.
   Слуги не успевали докладывать о прибытии все новых  и  новых  вождей,  из
которых ни один не согласился бы пуститься в путь  без  свиты  в  шесть-семь
человек. При каждом новом имени Антюс Мак-Олей  отдавал  приказание  отвести
помещение для вновь прибывающих: конюшни, сеновал,  скотный  двор,  сараи  -
словом, все службы  радушно  предоставлялись  на  эту  ночь  в  распоряжение
гостей. Появление Мак-Дугала Лорна, приехавшего, когда все уже было  занято,
привело хозяина в немалое замешательстве.
   - Что же, черт возьми, теперь делать, Доналд? - промолвил он. - В большом
сарае, пожалуй, поместилось бы  еще  человек  пятьдесят,  если  бы  потеснее
уложить их друг на дружку; но они пустят в ход ножи  из-за  того,  кому  где
лежать, и к утру мы застанем в сарае кровавое месиво.
   - О чем тут думать? - сказал  Аллан,  вскакивая  и  подходя  к  брату  со
свойственной ему стремительностью. - Разве у нынешних шотландцев тело слабее
или кровь жиже, чем у их отцов? Выкати им бочку асквибо -  вот  им  и  ужин.
Вереск будет им ложем, пледы - постелью,  чистое  небо  -  пологом.  И  если
прибудет хоть тысяча горцев - всем хватит места на широком лугу!
   - Аллан прав, - заметил его брат. - Странно, - добавил  он,  обращаясь  к
Масгрейву, - что Аллан, который, говоря между нами, не совсем в  своем  уме,
часто оказывается разумнее всех нас вместе взятый! Понаблюдайте за ним. :
   - Да, - продолжал Аллан, вперив мрачный взор  в  глубину  зала,  -  пусть
начнут с того, чем кончат. Многие из тех, что нынче уснут здесь на  вереске,
когда подуют осенние ветры, будут лежать на этом лугу, не чувствуя  стужи  и
не сетуя на холодную постель.
   - Не предсказывай, брат! - воскликнул Ангюс. - Ты накличешь беду.
   - А чего  же  иного  ты  ждешь?  -  спросил  Аллан,  и  вдруг  глаза  его
закатились, судорога пробежала по всему телу, и он упал на  руки  Доналда  и
старшего  брата,  уже  ожидавших  припадка  и  потому  успевших   подхватить
больного. Они усадили его на скамью и поддерживали  под  руки,  пока  он  не
пришел в себя и не попытался снова заговорить.
   - Ради бога, Аллан, -  обратился  к  нему  брат,  хорошо  знавший,  какое
тяжелое впечатление могли произвести на гостей его пророчества, - не  говори
ничего, что могло бы лишить нас мужества!
   - Я ли могу лишить вас мужества? - спросил Аллан.  -  Пусть  каждый  идет
навстречу своей судьбе, как я  иду  навстречу  своей.  Чему  быть,  того  не
миновать. И много славных побед одержим мы на поле брани, прежде чем  выйдем
к месту последнего побоища или взойдем на черную плаху.
   - Какое побоище? Какая плаха? - послышались голоса со  всех  сторон,  ибо
Аллан давно заслужил среди горцев славу ясновидца.
   - Вы и так слишком скоро  это  узнаете,  -  отвечал  Аллан.  -  А  теперь
оставьте меня. Я устал от ваших вопросов. - Он прижал руку  ко  лбу,  оперся
локтем о колено и погрузился в глубокое раздумье.
   - Пошли за Эннот Лайл и вели принести арфу, - шепнул Ангюс своему  слуге.
- А вас, господа, прошу пожаловать к столу; надеюсь, вы не побрезгуете нашим
неприхотливым завтраком.
   Все, кроме Ментейта, последовали за гостеприимным хозяином. Молодой  граф
остановился в глубокой амбразуре одного из окон.
   Вскоре в комнату неслышно скользнула Эвнот Лайл; она  вполне  оправдывала
слова лорда Ментейта, назвавшего ее самым  воздушным,  волшебным  созданьем,
когда-либо ступавшим по зеленой лужайке в лучах лунного света. Она была мала
ростом и потому казалась очень юной, и хотя ей уже шел восемнадцатый год, ее
можно было принять за тринадцатилетнюю девочку. Ее прелестная головка, кисти
рук и ступни так хорошо  гармонировали  с  ее  ростом  и  легким,  воздушным
станом, что сама царица фей Титания едва ли могла бы найти  более  достойное
воплощение. Волосы у Эннот были несколько темнее того, что принято  называть
льняными, и густые  кудри  красиво  обрамляли  ее  нежное  лицо,  выражавшее
простодушную веселость. Если ко всему этому добавить, что девушка,  несмотря
на свою сиротскую долю, казалась самым жизнерадостным и счастливым существом
на свете, читателю станет понятным то внимание, которым она  была  окружена.
Эннот Лайл была всеобщей любимицей; она появлялась среди суровых  обитателей
замка, "словно луч солнца над мрачной морской пучиной", -  как  выразился  о
ней, пребывая в поэтическом настроении, сам Аллан,  -  вселяя  в  окружающих
кроткую радость, которой было переполнено ее сердце.
   Когда Эннот показалась на пороге, лорд Ментейт вышел из своего убежища и,
подойдя к молодой девушке, приветливо пожелал ей доброго утра.
   - Доброго утра и вам, милорд,  -  вспыхнув,  отвечала  она  и  с  улыбкой
протянула ему руку. - Нечасто мы видим вас в  замке  в  последнее  время.  А
сейчас, боюсь, вы приехали сюда не с мирными намерениями.
   - Во всяком случае, Эннот, я  не  помешаю  вам  наслаждаться  музыкой,  -
возразил лорд Ментейт, - хотя мое появление в замке, быть  может,  и  внесет
разлад. Бедняге Аллану сейчас нужны ваша игра и ваше пение.
   - Мой избавитель, - сказала Эннот Лайл, - имеет  право  на  мое  скромное
дарование так же как и вы,  милорд,  -  вы  ведь  тоже  мой  избавитель:  вы
принимали самое горячее участие в спасении моей жизни, которая сама по  себе
не имела бы никакой цены, если бы я не могла быть хоть  чем-нибудь  полезной
моим покровителям.
   С этими словами она села на  скамью,  недалеко  от  Аллана  Мак-Олея,  и,
настроив свою небольшую арфу - размером около  тридцати  дюймов,  -  запела,
аккомпанируя себе. Она напевала старинную гэльскую  мелодию,  и  слова  этой
песни, на том же языке, были очень древнего происхождения. Мы  прилагаем  ее
здесь в переводе Секундуса  Макферсона,  эсквайра  из  Гленфоргена;  и  хотя
перевод подчинен законам английского стихосложения, мы надеемся, что  он  не
менее  достоверен,   чем   перевод   Оссиана,   сделанный   его   знаменитым
однофамильцем.

   - Нам беду сулить готовы
   Вороны, сычи и совы.
   Спит больной. Летите прочь!
   Крик ваш слушал он всю ночь.
   Прочь в руины, в подземелья,
   В чащу зарослей, в ущелья -
   В царство мрака! Чу, с высот
   Жаворонок песню льет!

   Убегайте в топь, в леса,
   Волк-шатун, юла-лиса!
   Близок хлев, а в нем - ягнятки,
   Убегайте без оглядки,
   Не оставив и следа, -
   День идет, а с ним - беда.
   Слышите: вдали, у лога,
   Будят эхо звуки роса.

   Как призрак тает, все бледнея,
   Луна с рассветом. Злая фея,
   Фантом, пугающий в пути
   Скитальцев робких, прочь лети!
   Гаси свой факел, дух бесплотный,
   Он в топь ведет во тьме болотной.
   Ты отплясал, твой срок истек -
   Уже в лучах горит восток.

   Рой грешных мыслей, черных дум,
   Во сне гнетущих вялый ум,
   Отхлынь от спящего. Так тает
   Туман, когда заря блистает.
   И ты, злой дух, чей страшный вид
   Нам кровь и сердце леденит,
   Шпорь вороного! Убирайся
   И с ликом солнца не встречайся!

   Во время пения Аллан Мак-Олей постепенно пришел в себя и начал сознавать,
что происходит кругом. Глубокие морщины на лбу разгладились,  и  черты  его,
искаженные душевной  болью,  стали  спокойней.  Когда  он  поднял  голову  и
выпрямился, выражение  его  лица,  оставаясь  глубоко  печальным,  утратило,
однако, прежнюю дикость и жестокость, и теперь Аллан  казался  мужественным,
благородным и не лишенным привлекательности, хотя  его  отнюдь  нельзя  было
назвать красивым. Густые темные брови уже не были угрожающе сдвинуты, а  его
серые глаза, перед  тем  исступленно  сверкавшие  зловещим  огнем,  смотрели
теперь спокойно и твердо.
   - Слава богу, - произнес  он  после  минутного  молчания,  когда  замерли
последние звуки арфы. - Рассудок мой больше не затемнен... Туман, омрачавший
мою душу, рассеялся...
   - За эту счастливую перемену, брат Аллан, - сказал лорд Ментейт,  подходя
к нему, - ты должен благодарить не только господа бога, но и Энног Лайл.
   - Благородный брат мой Ментейт, - отвечал  Аллан,  вставая  со  скамьи  и
здороваясь с графом столь же почтительно, сколь и приветливо, - хорошо знает
мой тяжкий недуг и по доброте своей не посетует на то, что  я  столь  поздно
приветствую его как гостя этого замка.
   - Мы с тобой такие старые знакомые, Аллан, - сказал лорд Ментейт, -  и  к
тому же такие добрые друзья, что всякие церемонии  между  нами  излишни,  но
сегодня здесь соберется добрая половина всех горных кланов, а с их  вождями,
как тебе известно, необходимо соблюдать все правила  учтивости.  Как  же  ты
отблагодаришь Эннот за то, что она сделала тебя способным принять Эвана  Дху
и еще невесть сколько гостей в шапках с перьями?
   - Чем он отблагодарит меня? - сказала Эннот улыбаясь. - Да,  уж  надеюсь,
не меньше, чем самой лучшей лентой с ярмарки в Дуне.
   - С ярмарки в Дуне, Эниот? - печально повторил Аллан. -  Много  прольется
крови, прежде чем наступит этот день, и, быть может, мне не суждено  увидеть
его. Но хорошо, что ты напомнила мне о том, что я Давно хотел сделать.
   С этими словами он вышел из комнаты.
   - Если он будет продолжать в том же духе, - заметил лорд Ментейт,  -  вам
придется постоянно держать наготове вашу арфу, милая Эниот.
   - Надеюсь, что нет, - грустно промолвила Эннот. -  Этот  припадок  длился
очень долго и, вероятно, не скоро повторится. Как ужасно видеть человека  от
природы великодушного и доброго и пораженного столь жестоким недугом!
   Она говорила так тихо, что лорд Ментейт невольно подошел поближе и слегка
наклонился к ней,  чтобы  лучше  уловить  смысл  ее  слов.  При  неожиданном
появлении Аллана они так же невольно отшатнулись друг от друга  с  виноватым
видом, словно застигнутые врасплох во время разговора, который они хотели бы
сохранить в тайне от него. Это не ускользнуло от внимания Аллана;  он  резко
остановился в дверях, лицо его исказилось, глаза грозно  сверкнули;  но  это
длилось лишь одно мгновение. Он провел по  лицу  своей  широкой  мускулистой
рукой, точно желая стереть все следы гнева, и подошел к Эннот, держа в  руке
небольшой дубовый ларчик с причудливой инкрустацией.
   - Будь свидетелем, лорд Ментейт, - сказал Аллан, - что я дарю Эннот  Лайл
этот  ларец  и  все,  что  в  нем  хранится.  Это  немногие   драгоценности,
принадлежавшие моей покойной матери. Пусть вас не удивляет, что большой цены
они не имеют, - жена шотландского горца редко владеет дорогими украшениями.
   - Но это же фамильные  драгоценности,  -  кротко  и  смущенно  произнесла
Эннот, отстраняя ларец. - Я не могу принять их.
   - Они принадлежат лично мне, Эннот, -  прервал  ее  Аллан.  -  Моя  мать,
умирая, завещала их мне. Это все, что я могу назвать своим,  кроме  пледа  и
палаша. Возьми эти безделушки, мне они не нужны, и сохрани их в  память  обо
мне.., если мне не суждено вернуться с этой войны...
   С этими словами он открыл ларец и подал его Эннот.
   - Если эти вещи имеют хоть  какую-нибудь  ценность,  -  продолжал  он,  -
располагай ими, они поддержат тебя, когда этот дом погибнет в  огне  и  тебе
негде будет приклонить голову. Но, прошу тебя, сохрани одно кольцо на память
об Аллане, который за твою доброту отблагодарил тебя  как  мог,  если  и  не
сделал всего того, что бы желал.
   Тщетно старалась Эннот Лайл удержать подступившие к  глазам  слезы  в  то
время, как она говорила:
   - Одно кольцо я приму от тебя,  Аллан,  как  память  о  твоей  доброте  к
безродной сиротке; но не заставляй меня брать ничего больше, ибо я и не хочу
и не могу принять столь драгоценного подарка.
   - Тогда выбирай, - сказал Аллан, - быть  может,  ты  и  права;  остальное
будет превращено в нечто более полезное для тебя же самой.
   - И не думай об этом! - сказала Эннот, выбрав одно колечко,  показавшееся
ей самым малоценным из всех  украшений.  -  Сохрани  их  для  своей  будущей
невесты или для невесты твоего брата... Боже ной! - воскликнула  она,  глядя
на кольцо. - Что это я выбрала?
   Аллан бросил на кольцо быстрый взгляд, исполненный тревоги и  страха:  на
эмалевом поле кольца был изображен череп над  двумя  скрещенными  кинжалами.
Увидев  эту  эмблему,  Аллан  так  горестно  вздохнул,  что  Эннот  невольно
выпустила кольцо из рук, и оно покатилось по полу. Лорд Ментейт поднял его и
подал дрожавшей от страха Эннот.
   - Бог свидетель, - торжественно произнес Аллан, - что твоя, а не моя рука
поднесла ей этот зловещий подарок! Это траурное  кольцо,  которое  моя  мать
носила в память о своем убитом брате.
   - Я не боюсь дурных примет, - сказала Эннот, улыбаясь сквозь слезы,  -  и
ничто, полученное из рук моих покровителей (так Эвнот любила называть Аллана
и лорда Ментейта), не может принести несчастья бедной сироте.
   Она надела кольцо на палец  и,  перебирая  струны  арфы,  запела  веселую
песенку, бывшую в то время в большой моде, - неизвестно какими судьбами  эта
песенка, отмеченная всеми признаками  изысканной  и  вычурной  поэзии  эпохи
Карла Первого, попала прямо с какого-нибудь придворного  маскарада  в  дикие
горы Пертшира:

   Не в звездах вся судьба людей,
   Их жизни перемены, -
   Гляди, гадая, чародей,
   В глаза моей Елены.

   Но не сули мне, звездочет,
   Измены и разлуки,
   Чтоб не изведать в свой черед
   Такой же горькой муки.

   - Она права, Аллан, -  сказал  лорд  Ментейт,  -  и  конец  этой  песенки
справедливо говорит о том, как тщетны все наши попытки заглянуть в будущее.
   - Нет,  она  не  права,  -  мрачно  возразил  Аллан,  -  хотя  ты,  столь
легкомысленно отвергающий мои предостережения, может быть и не увидишь,  как
сбудется это знамение. Не смейся так презрительно, - продолжал  он,  -  или,
впрочем, смейся сколько тебе угодно,  скоро  твоему  веселью  будет  положен
предел!
   - Твои пророчества меня не устрашат, Аллан, - сказал лорд Ментейт. -  Как
бы коротка ни была отпущенная мне жизнь, нет того ясновидца, который мог  бы
увидеть ее конец.
   - Замолчите, ради всего святого! - воскликнула  Эннот,  прерывая  его.  -
Ведь вы же знаете его нрав и знаете, что он не терпит...
   - Не бойся, Эннот, - сказал Аллан, перебивая ее. - Мысли мои ясны и  душа
спокойна. Что касается тебя, Ментейт, - продолжал он, обращаясь к  графу,  -
то знай: мои взоры искали тебя на полях сражений, усеянных телами горцев  из
Верхней и Нижней Шотландии так густо, как густо усеяны  грачами  ветви  этих
вековых деревьев, - и он указал на рощу, видневшуюся за окном. -  Мои  взоры
искали тебя, но твоего трупа там не было... Мои взоры искали  тебя  в  рядах
захваченных в плен и обезоруженных воинов, выстроенных  во  дворе  старинной
полуразрушенной крепости; залп  за  залпом..,  вражеские  пули  сыпались  на
них.., взвод за взводом они падали, как сухие осенние листья.., ню  тебя  не
было среди них... Я видел, как воздвигают помосты  и  готовят  плахи;  видел
землю, посыпанную опилками, священника с молитвенником и палача с топором, -
но и здесь мои взоры не нашли тебя.
   - Так, значит, мне судьбой предназначена виселица! - сказал лорд Ментейт.
- Однако я надеюсь, что меня избавят от петли, хотя бы из уважения  к  моему
старинному роду.
   Он произнес эти слова небрежным тоном, но в них  сквозили  любопытство  и
тайная надежда получить ответ;  ибо  желание  заглянуть  в  будущее  нередко
овладевает даже теми, кто отказывается верить в самую  возможность  подобных
пророчеств.
   - Твое знатное имя не понесет бесчестья ни от тебя, ни от  своей  смерти.
Трижды видел я, как горец наносит тебе  удар  кинжалом  в  грудь,  -  такова
участь, уготованная тебе судьбой.
   - Скажи мне, каков этот горец, - сказал лорд Ментейт, - и я  избавлю  его
от труда выполнять твое  пророчество,  если  только  плед  его  не  окажется
непроницаемым для пули или для острия меча.
   -  Оружие  едва  ли  спасет  тебя,  -  отвечал  Аллан