наряду  с  другими  привилегиями,  право   охоты   на
королевской земле, примыкавшей к  его  поместью.  Пользуясь  этим  правом  и
защищая его, он имел несчастье навлечь на себя вражду одного из  тех  горных
кланов, которые занимаются  разбоем  и  о  которых  вы,  капитан,  вероятно,
слышали.
   - Как не слыхать, - отвечал капитан, с трудом открывая слипающиеся глаза.
- Еще в бытность мою в эбердинском духовном училище Дугалд Гарр пошаливал  в
Гариохе, а Фаркерсоны - на берегах Ди, клан Чэттен - на землях  Гордонов,  а
Грантьи и Камероны - во владениях Морея. А после  того  понасмотрелся  я  на
хорватов и пандуров в Паннонии и Трансильвании. Видел и казаков  с  польской
границы. Видел я и всяких разбойников, бандитов и грабителей со всех  концов
света; так что имею кое-какое понятие о том, каковы ваши отчаянные горцы!
   - Клан, с которым дядя Ангюса и Аллана с материнской стороны находился во
вражде, - продолжал лорд Ментейт, - был просто шайкой бездомных разбойников,
прозванные Сынами Тумана за  их  вечные  скитания  по  горам  и  долам.  Это
жестокие и отчаянные люди, мстительные и неистовые в своих  диких  страстях,
не знающие узды, налагаемой цивилизованным обществом. Несколько  человек  из
этого клана подстерегли злополучного лесничего в то время, как он охотился в
горах без своих слуг, неожиданно напали на него и зверски убили,  подвергнув
бесчеловечным истязаниям. Затем разбойники отрубили  лесничему  голову  и  в
порыве бесшабашного удальства решили подкинуть ее в  замок  зятя  лесничего.
Хозяина не было дома,  и  жене  его  поневоле  пришлось  принять  непрошеных
гостей, перед которыми она побоялась закрыть двери своего дома. Сынам Тумана
было подано угощение, и они, улучив удобную минуту, вынули из  пледа  голову
своей жертвы, поставили ее на стол и вложили в ее  безжизненные  уста  кусок
хлеба, предлагая откушать с того самого стола,  за  которым  убитый  не  раз
пировал. Хозяйка дома, покинувшая  комнату,  чтобы  позаботиться  об  ужине,
вошла в эту самую минуту и, увидя голову своего брата, стремглав бросилась в
лес, испуская дикие вопли. Злодеи, удовлетворенные  успехом  своей  жестокой
выходки, удалились. Перепуганные слуги, едва придя в себя от охватившего  их
ужаса, кинулись во все стороны разыскивать свою несчастную госпожу,  но  она
исчезла бесследно. Злополучный муж возвратился домой  на  другой  день  и  с
помощью своих людей предпринял более тщательные поиски как вблизи замка, так
и в отдаленных окрестностях, но, увы, и эти поиски оказались  тщетными.  Все
говорили, что, помешавшись от ужаса, бедная женщина, вероятно,  бросилась  с
обрыва в реку или утонула в глубоком озере, расположенном на расстоянии мили
от замка. Ее гибель вызвала всеобщую скорбь,  тем  более  что  она  была  на
шестом месяце беременности; старшему ее сыну, Антюсу, было в ту пору полтора
года. Однако я, кажется, утомил вас,  капитан  Далыетти,  и  вас  как  будто
клонит ко сну?
   - Нисколько, - отвечал воин, - я и не  думал  засыпать.  Просто  я  лучше
слышу с закрытыми глазами. Этому я научился, когда стоял на часах.
   - Уж наверное, - шепнул лорд Ментейт Андерсону, -  начальник  караула  не
раз тыкал в него алебардой, чтобы заставить его открыть глаза!
   Однако роль рассказчика, по-видимому, пришлась молодому графу по вкусу, и
он продолжал свое повествование, обращаясь преимущественно к своим слугам  и
не уделяя больше никакого внимания задремавшему ветерану.
   - Все окрестные бароны, - снова начал Ментейт, - поклялись  отомстить  за
это  страшное  злодеяние.  Объединившись  с  зятем  убитого  и  другими  его
родственниками, они выследили Сынов Тумана  и  умертвили  их  с  не  меньшей
жестокостью, чем те умертвили лесничего.  Разделив  между  собой  семнадцать
отрубленных голов - трофеи кровавой расправы, -  союзники  выставили  их  на
воротах своих замков, на съедение воронам; немногие  уцелевшие  Сыны  Тумана
перебрались в еще более безлюдные места, отступив в глубь страны.
   - Направо равняйсь, кругом шагом марш! Отступить на  прежние  позиции!  -
вдруг закричал капитан Далыетти.
   Последние слова графа, видимо, пробудили в его дремлющем  сознании  слова
привычной команды, но, тут же очнувшись, капитан стал уверять, что все время
с глубочайшим вниманием следил за каждым словом рассказчика.
   - Каждое лето, - продолжал лорд Ментейт, пропуская  мимо  ушей  извинения
капитана, - здесь угоняют коров  на  горные  пастбища,  на  подножный  корм;
крестьянские девушки и служанки окрестных  замков  ходят  туда  доить  коров
утром и вечером. Однажды! служанки этого  дома,  к  великому  своему  ужасу,
заметили, что за ними издали наблюдает какая-то бледная, истощенная женщина;
по облику она очень напоминала их покойную госпожу, и, конечно, они  решили,
что это ее дух. Те, кто похрабрее, все  же  решились  приблизиться  к  этому
бледному призраку, но женщина с  диким  криком  бросилась  от  них  прочь  и
исчезла в чаще леса. Уведомленный о случившемся, хозяин  замка,  захватив  с
собой людей, поспешил на поиски, и ему удалось преградить  беглянке  путь  к
отступлению в горы и задержать несчастную женщину; но - увы! -  рассудок  ее
был безнадежно помрачен. Как она существовала во время  своих  блужданий  по
лесу - осталось неизвестным; предполагают,  что  она  питалась  кореньями  и
дикими ягодами, которыми изобилуют наши леса в летнюю пору; но простой народ
был убежден, что либо она питалась молоком диких  ланей,  либо  она  обязана
своим спасением волшебству и  что  кормили  ее,  вероятно,  лесные  феи.  Ее
появление на пастбище объяснить было нетрудно. Из чащи леса она увидела, как
доят коров', и так как наблюдение за  молочным  хозяйством  всегда  было  ее
любимым занятием, то привычка взяла свое, несмотря на душевный недуг.
   В  положенное  время  несчастная  женщина  произвела  на  свет  мальчика,
который, по-видимому,  не  только  не  пострадал  от  невзгод,  перенесенных
матерью, но  был,  по  всем  признакам,  необыкновенно  здоровым  и  крепким
ребенком. Бедная мать после родов пришла в себя - к ней  вернулся  рассудок;
но былая веселость и ясность духа  были  утрачены  навсегда.  Аллан  был  ее
единственной отрадой. Она окружала его непрестанной заботой; нет сомнения  в
том, что многие суеверия и предрассудки, к которым тяготеет  его  угрюмая  и
страстная натура, были внушены ему в раннем детстве матерью. Она скончалась,
когда ему шел десятый год. Последние ее слова были сказаны ему  с  глазу  на
глаз, но, бесспорно, она завещала ему  отомстить  Сьинам  Тумана  за  смерть
дяди; и он свято хранит этот завет.
   С того часа поведение Аллана круто изменилось. Прежде он не разлучался  с
матерью, слушал ее полубезумные речи, рассказывал ей свои  сны,  питая  свое
воображение,  вероятно  от  природы  расстроенное,  столь   обычными   среди
шотландских горцев дикими и жуткими суевериями, которым  его  мать  особенно
предавалась после злодейского убийства брата. Вследствие  такого  воспитания
мальчик рос диким, нелюдимым. Часто уходил один в лесную чащу и больше всего
на  свете  боялся  общества  сверстников.  Помню,  как  однажды  -  хотя   я
несколькими годами моложе Аллана - отец привез меня сюда погостить;  никогда
не забуду того удивления, которое вызвал во мне  этот  маленький  отшельник,
отклонявший малейшую мою попытку втянуть его  в  игры,  свойственные  нашему
возрасту. Помню, как его отец жаловался моему на угрюмый нрав Аллана, однако
он говорил, что не считает себя вправе отнять у  жены  мальчика,  лишить  ее
единственного утешения в жизни. К тому же забота о ребенке развлекала ее  и,
по-видимому, предотвращала возврат страшного недуга, поразившего  несчастную
женщину. И вот тотчас после смерти матери в характере и  поведении  мальчика
произошла резкая  перемена.  Правда,  он  по-прежнему  оставался  угрюмым  и
задумчивым, по-прежнему случалось, что он часами  не  произносил  ни  одного
слова и не обращал внимания на окружающих, - но теперь он иногда  сам  искал
общества молодежи  своего  клана,  которого  раньше  тщательно  избегал.  Он
принимал участие во всех их забавах и играх и благодаря своей необыкновенной
физической силе вскоре стал первенствовать во  всех  играх  своего  брата  и
прочих юношей, несмотря на то, что был моложе их. Те, кто прежде относился к
нему с презрением, начали уважать его, хотя и недолюбливали. И  если  прежде
Аллана считали изнеженным, мечтательным мальчиком, то теперь его соперники в
играх и физических упражнениях жаловались,  что,  возбужденный  борьбой,  он
подчас готов обратить эти игры в драку,  вместо  того  чтобы  видеть  в  них
предмет дружеского  состязания  в  силе.  Однако  я,  кажется,  обращаюсь  к
невнимательным ушам, - прервал свою  речь  лорд  Ментейт,  ибо  мощный  храп
капитана Дальгетти не  оставлял  сомнений  в  том,  что  доблестный  ветеран
пребывает в объятиях Морфея.
   - Если вы имеете в виду уши  этой  храпящей  свиньи,  милорд,  -  заметил
Андерсон, - то они в самом деле глухи ко всему, что бы ни говорилось; но так
как здесь не место для более серьезной беседы,  то  я  надеюсь,  что  вы  не
откажете в любезности продолжить ваш рассказ для нас с Сибболдом.  В  судьбе
бедного юноши таится глубокий и зловещий смысл.
   - Так слушайте, - продолжал лорд Ментейт. - Физическая  сила  и  дерзость
Аллана с годами развилась еще более. В пятнадцать лет он  уже  не  признавал
ничьей власти, не терпел ни малейшего надзора,  что  глубоко  тревожило  его
отца. Под предлогом охоты юноша дни и ночи пропадал в лесу, хотя  далеко  не
всегда возвращался домой с дичью;  старик  был  тем  более  обеспокоен,  что
некоторые из Сынов  Тумана,  пользуясь  усиливающимся  брожением  в  стране,
отважились вернуться в свои  прежние  логовища,  а  он  считал  небезопасным
возобновлять враждебные действия против них. Мысль о том, что Аллан в  своих
скитаниях  может  подвергнуться  нападению  этих  мстительных   разбойников,
служила постоянным источником тревоги для его отца.
   Я сам был свидетелем трагической развязки, будучи в то время гостем этого
замка. Аллан с рассветом ушел в лес; я тщетно  пытался  разыскать  его  там;
наступила темная, ненастная ночь, а он все не возвращался домой.  Отец  его,
чрезвычайно встревоженный, решил наутро послать людей на  розыски  сына;  но
вдруг, в то время как  мы  сидели  за  ужином,  дверь  отворилась  и  в  зал
уверенной поступью, гордо подняв голову, вошел Аллан.  Старик,  хорошо  зная
строптивый  нрав   и   безрассудство   сына,   ничем   не   выразил   своего
неудовольствия, только заметил, что вот я на охоте  убил  крупного  оленя  и
воротился домой засветло, а он, Аллан, пробыл в горах до полуночи и  пришел,
видимо, с пустыми руками.
   - Так ли? - с гневом спросил Аллан. - Я сейчас докажу, что вы не правы.
   Только тут мы заметили, что руки и лицо у него забрызганы кровью, и мы  с
нетерпением ждали его объяснений.  Вдруг  он  отвернул  полу  своего  пледа,
выкатил на стол, видимо, только что отрубленную, окровавленную  человеческую
голову и крикнул: "Лежи здесь, где до тебя лежала  голова  более  достойного
мужа!"
   По резким  чертам,  всклокоченным  рыжим  волосам  и  бороде,  в  которых
пробивалась седина, отец Аллана и другие присутствующие сразу узнали  голову
Гектора - одного из самых известных предводителей Сынов Тумана,  наводившего
на всех ужас своей необычайной силой и свирепостью; он участвовал в убийстве
злополучного  лесничего,  дяди  Аллана,  и   только   благодаря   отчаянному
сопротивлению и необыкновенному проворству ему удалось спастись  от  гибели,
постигшей большинство его товарищей. Вы понимаете, что  все  мы  онемели  от
изумления; но Аллан не пожелал удовлетворить наше любопытство,  и  мы  могли
только догадываться о том, что он, по всей  вероятности,  одолел  разбойника
лишь после ожесточенной борьбы, ибо вскоре обнаружилось, что сам он  получил
во время схватки несколько ран. После этого происшествия  были  приняты  все
меры, чтобы уберечь его от  кровавой  мести  разбойников;  но  ни  раны,  ни
строжайший запрет отца, ни засовы на дверях его комнаты и на  воротах  замка
не могли помешать Аллану искать встречи с теми, кто больше всех  жаждал  его
смерти. Он убегал из дому  ночью  через  окно  своей  комнаты  и,  словно  в
насмешку над заботами отца, приносил  то  одну,  то  сразу  две  отрубленные
головы Сынов Тумана. В конце  концов  даже  этих  людей  обуял  страх  перед
неистребимой ненавистью и безудержной отвагой, с какой Аллан  приближался  к
их убежищам. Видя, что он, не задумываясь, вступает в борьбу, каково  бы  ни
было превосходство противника, они пришли к убеждению, что на нем заговор  и
он находится под  особым  покровительством  волшебных  сил.  "Ни  ружье,  ни
кинжал, ни целый дурлах <Дурлах - колчан, буквально  -  мешок  со  стрелами.
(Прим. автора.)> - ничто  его  не  берет",  -  говорили  они.  Причина  этой
неуязвимости крылась, по общему мнению, в необычайных  обстоятельствах,  при
которых он появился на свет. Дело дошло до того, что даже пятеро или шестеро
отчаянных головорезов, заслышав охотничий клич Аллана  или  звук  его  рога,
обращались в бегство.
   Однако Сыны  Тумана  не  унимались  и  по-прежнему  разбойничали,  нанося
семейству Мак-Олеев, их родичам  и  друзьям  громадный  ущерб.  Это  вызвало
необходимость нового похода против них, в котором  и  мне  довелось  принять
участие; нам удалось застать их врасплох, закрыть одновременно все  перевалы
и ущелья занятой ими местности; и мы, как водится,  жестоко  расправились  с
ними, убивая и сжигая все на  своем  пути.  В  этих  свирепых  войнах  между
кланами редко щадят даже женщин и детей. Одна только  маленькая  девочка,  с
улыбкой глядевшая на  занесенный  над  ней  кинжал,  по  моей  настоятельной
просьбе избегла мщения Аллана. Мы привезли ее в замок, и здесь  она  выросла
под именем Эннот Лайл; и, уж верно, милей этой девочки вы не нашли бы  среди
маленьких фей, пляшущих при лунном свете на вересковой лужайке. Аллан долгое
время не выносил присутствия ребенка,  пока  в  его  пылком  воображении  не
зародилась уверенность, вызванная, вероятно, ее  необычайной  красотой,  что
она не связана кровным родством с ненавистным  ему  племенем,  а  была  сама
захвачена  в  плен  во  время  одного  из  разбойничьих  набегов;  в   таком
предположении, в сущности, нет ничего невозможного, но Аллан верит  в  него,
как в священное писание. Его особенно восхищает ее искусство в музыке;  игра
Эннот Лайл на арфе по  своему  совершенству  превосходит  исполнение  лучших
музыкантов  страны.  Вскоре  все  заметили,   что   игра   Эннот   оказывает
благотворное влияние на помраченный рассудок Аллана и разгоняет  его  тоску,
подобно тому как в древности музыка разгоняла тоску иудейского царя. У Эннот
Лайл такой кроткий нрав, ее простодушная веселость столь восхитительна,  что
все в замке обращаются с ней скорее как с сестрой хозяина дома, нежели как с
бедным приемышем, живущим здесь из милости. Поистине невозможно не плениться
ею, видя ее искренность, живость и ласковую приветливость.
   -  Будьте  осторожны,  милорд!  -  заметил  Андерсон  улыбаясь.  -  Столь
восторженные похвалы не доведут до добра. Аллан  Мак-Олей,  судя  по  вашему
описанию, вряд ли окажется безопасным соперником.
   - Пустяки! - сказал лорд Ментейт, рассмеявшись и в то же  время,  однако,
сильно  покраснев.  -  Аллану  чужды  волнения  любви.  Что  касается  меня,
продолжал он серьезно, - темное происхождение Эннот не позволяет мне  питать
надежды на брак  с  нею,  а  беззащитность  девушки  ограждает  ее  от  иных
притязаний.
   - Слова, достойные вас, милорд! - сказал  Андерсон.  -  Но,  надеюсь,  вы
доскажете нам вашу увлекательную повесть?
   - Она почти окончена, - промолвил лорд Ментейт.  -  Мне  осталось  только
добавить,  что  благодаря  огромной  силе  и   храбрости,   решительному   и
неукротимому нраву и еще потому, что,  по  общему  мнению,  которое  он  сам
всячески поддерживает, он пользуется покровительством сверхъестественных сил
и может предсказывать будущее, - Аллан  Мак-Олей  окружен  в  клане  гораздо
большим  почетом,  нежели  его  старший  брат.  Ангюс,  бесспорно,   человек
достойный и храбрый, но не выдерживает  сравнения  со  своим  необыкновенным
младшим братом.
   - Такая личность, - заметил Андерсон,  -  должна,  несомненно,  оказывать
огромное влияние на умы наших горцев. Мы  должны  во  что  бы  то  ни  стало
заручиться содействием Аллана, милорд.  С  его  отчаянной  отвагой  и  даром
предвидения .
   - Тес, - шепнул лорд Ментейт, - сова просыпается.
   -  Я  слышу,  вы  говорите  о  deuteroscopia,  сиречь  о  ясновидении,  -
проговорил капитан. - Помню, блаженной памяти майор Мунро  рассказывал  мне,
как волонтер в его роте, славный солдат Мардох  Макензи,  уроженец  Ассинта,
предсказал смерть Доналда Тафа из Лохэбера и нескольких других лиц, а  также
самого майора при внезапной атаке во время осады Штральзунда...
   - Я часто слышал об этом даре, - заметил Андерсон,  -  но  всегда  считал
тех, кто себе приписывает его, либо безумцами, либо просто обманщиками.
   - Не могу причислить ни к тем, ни к  другим  своего  родственника  Аллана
Мак-Олея,  -  возразил  лорд  Ментейт.  -   Он   слишком   часто   проявляет
проницательность и здравомыслие, в  чем  вы  сегодня  вечером  имели  случай
убедиться, чтобы назвать его безумцем; а его высокое понятие о чести  и  его
мужественный нрав, бесспорно, снимают с него обвинение в умышленном обмане.
   - Итак, вы, ваша светлость, верите в его способность предрекать  будущее?
- спросил Андерсон.
   - Отнюдь нет, - отвечал молодой граф. - Я  полагаю,  что  просто  он  сам
внушает себе, будто прорицания, которые в действительности лишь плод здравых
наблюдений и раздумий, подсказаны ему "какими-то сверхъестественными силами,
точно так же как религиозные фанатики принимают игру своего  воображения  за
откровение свыше. Во всяком случае, если  это  объяснение  не  удовлетворяет
вас, Андерсон, я ничего лучшего не могу придумать; да, кстати, после  такого
утомительного путешествия нам всем давно уже пора спать.

Глава 6

   Облик грядущего - тенью пред нами!
   Камбел

   Утром гости, ночевавшие в замке, поднялись спозаранку,  и  лорд  Ментейт,
переговорив со своими слугами, обратился к  капитану,  который,  усевшись  в
уголок, начищал свои доспехи крупным песком и замшей, мурлыча себе  под  нос
песню, сложенную в честь непобедимого Густава Адольфа:
   Пусть носятся ядра, гремит канонада, Вы смерти не бойтесь,  вам  слава  -
награда!
   - Капитан Дальгетти, - сказал лорд Ментейт, - настало время, когда  мы  с
вами должны либо распрощаться, либо стать товарищами по оружию.
   - Надеюсь, однако, не раньше, чем  мы  позавтракаем?  -  спросил  капитан
Дальгетти.
   - А я думал, что вы запаслись провиантом по крайней мере дня  на  три,  -
заметил граф.
   - У меня еще осталось немного места для мяса и овсяных лепешек, - отвечал
капитан, - а я никогда не упускаю случая пополнить свои запасы.
   - Однако, - возразил лорд Ментейт,  -  ни  один  разумный  полководец  не
потерпит, чтобы парламентеры или посланцы нейтральной стороны  оставались  в
его лагере дольше, чем это позволяет осторожность;  поэтому  нам  необходимо
точно узнать ваши намерения, после чего мы либо отпустим вас с  миром,  либо
будем приветствовать вас как своего соратника.
   - Коли на то  пошло,  -  сказал  капитан!,  -  я  не  намерен  оттягивать
капитуляцию лицемерными переговорами (как это отлично  проделал  сэр  Джеймс
Рэмзи при осаде Ганнау в лето от рождества Христова тысяча шестьсот тридцать
шестое) и откровенно признаюсь, что если ваше жалованье придется мне так  же
по душе, как ваш провиант и ваше общество, то я готов тотчас  же  присягнуть
вашему знамени.
   - Жалованье мы теперь можем назначить очень  небольшое,  -  отвечал  лорд
Ментейт, - ибо выплачивается оно из общей