о  бы  рассеять  его  второе
сомнение так же легко, как и первое. Он  спрашивает  нас,  где  мы  достанем
денег для выплаты жалованья; но, по  моему  скромному  разумению,  источники
богатств открыты для нас так же, как и для пресвитериан. Они облагают страну
налогами по своему усмотрению и расхищают имущество друзей короля;  нагрянув
на южную часть страны во главе наших горцев и ирландской пехоты,  мы  найдем
немало разжиревших предателей; награбленное ими добро пополнит нашу  военную
казну и пойдет на уплату  жалованья  нашему  войску.  Кроме  того,  начнутся
конфискации,  и  король,  жалуя  конфискованные  поместья  отважным  воинам,
сражающимся под его знаменами, наградит своих друзей и заодно накажет  своих
врагов. Короче говоря, тот, кто присоединится к  круглоголовым  псам,  будет
получать грошовое жалованье, а тот,  кто  станет  под  наши  знамена,  может
надеяться на титул рыцаря, барона или графа, если посчастливится.
   - Вы когда-нибудь служили, любезный друг? -  спросил  капитан  Дальгетти,
обращаясь к Андерсону.
   - Недолго, сэр, только во время наших междоусобиц, - скромно отвечал тот.
   - И никогда не служили ни в  Германии,  ни  в  Нидерландах?  -  продолжал
Дальгетти.
   - Не имел чести, - отвечал Андерсон.
   - Должен признать, что слуга вашей светлости обнаруживает весьма здравый,
разумный взгляд на военное дело, -  заметил  Дальгетти,  обращаясь  к  лорду
Ментейту. - Правда, то, что он предлагает, несколько не по правилам и сильно
смахивает на шкуру неубитого медведя. Однако я приму его слова к сведению.
   - И хорошо сделаете, - оказал лорд Ментейт. - У вас  впереди  целая  ночь
для размышлений, ибо мы уже приближаемся к дому, где, ручаюсь,  вас  ожидает
радушный прием.
   - А это сейчас будет весьма кстати, - отвечал капитан, - ибо у  меня  еще
ничего не было во рту с самого утра, кроме простой овсяной лепешки, да я  ту
мне пришлось разделить с моим конем. Я так отощал,  что  даже  вынужден  был
затянуть пояс потуже, опасаясь, как бы он не соскользнул с меня!

Глава 4

   Когда-то (их не встретишь ныне!)
   Бродили горцы здесь в долине.
   Был каждый ловок, крепко сбит,
   При нем кинжал, палаш, и щит.
   В штанах коротких щеголяя,
   Бродили в Лохэбере, в Скае,
   Накинув плед. Надев берет...
   Вы знали их? Хорош портрет?
   Местон

   Разговаривая таким образом, путники подъехали к холму,  поросшему  старым
пихтовым  лесом.   Верхние   обнаженные   ветви   самых   высоких   деревьев
вырисовывались на фоне вечернего неба, Пламенея в лучах заходящего солнца. В
самой чаще леса высились башни, вернее сказать -  печные  трубы  господского
дома, называемого замком, куда держали путь наши всадники.
   По обычаю того времени дом состоял из двух узких строений под островерхой
крышей, пересекающихся крест-накрест под прямым углом. Две сторожевые  вышки
и башенки по углам крыши,  сильно  напоминающие  перечницы,  давали  усадьбе
право именоваться замком Дарнлинварах. Главное здание и  прилежащие  к  нему
службы были обнесены низкой каменной оградой.
   Приблизившись, путники заметили, что обитателями замка были приняты  меры
предосторожности, необходимые в столь смутные и тревожные времена: в  стенах
и  в  каменной  ограде  были  пробиты  новые  бойницы;  на  окнах  появились
перекрещивающиеся железные прутья, похожие на тюремные  решетки.  Ворота  во
двор были заперты на все засовы, и лишь после  долгих  переговоров  одна  из
створок открылась,  и  перед  путниками  появилось  двое  слуг,  здоровенных
горцев, вооруженных с ног до головы и готовых, подобно  Битию  и  Пандору  в
"Энеиде", преградить путь любому опасному пришельцу.
   Когда путешественников наконец впустили во двор, они  увидели  еще  новые
приготовления к  обороне:  вокруг  стен  шли  подмостки  для  мушкетонов,  а
несколько легких пушек, так называемых фальконетов, были размещены в угловых
и боковых башнях.
   Толпа слуг в национальной шотландской одежде тотчас же выбежала из  дому;
одни бросились принимать у приехавших лошадей, другие выстроились  у  входа,
готовые проводить гостей  во  внутренние  покои.  Однако  капитан  Дальгетти
отказался от всех , предложенных ему услуг и пожелал самолично  позаботиться
о своем коне.
   - Таков уж мой обычай, друзья мои, -  всегда  самому  ставить  в  конюшню
моего  Густава  (ибо  это  имя  я  дал  ему  в  честь   моего   непобедимого
военачальника). Мы старые друзья и боевые товарищи, и, так же как мне служат
его ноги, ему служит мой язык, требуя для него то, в чем он нуждается.  -  С
этими словами капитан  Дальгетти  без  дальнейших  церемоний  проследовал  в
конюшню за своим скакуном.
   Ни лорд Ментейт, ни его спутники  не  оказали  подобного  внимания  своим
коням и, поручив их заботам прислуги, вошли в дом. Здесь, в темных сводчатых
сенях, в числе прочей разнородной утвари красовалась огромная бочка дешевого
пива, а около нее стояло несколько деревянных не то ковшей, не  то  чарок  с
двумя ручками, словно приглашая всех,  кто  пожелает,  воспользоваться  ими.
Лорд Ментейт без всяких церемоний вынул  из  бочки  втулку,  напился  сам  и
передал  чарку  Андерсону,  который  последовал  примеру  своего  господина,
предварительно выплеснув, однако, остатки пива из чарки и  слегка  ополоснув
ее.
   - Кой черт! - возмутился старый слуга-горец. - Он, видите  ли,  не  может
пить после своего хозяина, не вымыв чашки и не расплескав пива.  Пропади  ты
пропадом!
   - Я вырос во Франции, - отвечал Андерсон, - а  там  ни  один  человек  не
станет пить из чашки после другого, разве только после молодой женщины.
   - А ну их к черту, выдумают тоже! - сказал Доналд. - А по мне, если  пиво
доброе, не все ли тебе равно, чьи чужие усы побывают в чашке раньше твоих?
   Товарищ Андерсона выпил пиво, не соблюдая  церемоний,  столь  возмутивших
Доналда, и оба они последовали за своим господином в зал с низкими каменными
сводами, служивший, по обычаю шотландских знатных семейств, местом сбора для
всех обитателей замка. Там было полутемно - тусклый свет исходил  только  от
огромного очага в дальнем углу, где тлели куски торфа;  из-за  пронизывающей
сырости зал отапливали даже в летние месяцы. Два-три десятка щитов,  столько
же шотландских палашей и кинжалов, пледы, кремневые ружья, мушкеты,  луки  и
арбалеты, секиры, посеребренные латы, стальные  шлемы  и  шишаки,  старинные
кольчуги - рубашки из металлической сетки с такими же капюшонами и  рукавами
- все это вперемежку висело по стенам и могло бы  в  течение  целого  месяца
служить развлечением любому члену наших обществ любителей старины. Но  в  те
времена подобные предметы были слишком привычны, чтобы  привлекать  внимание
посетителей замка.
   Посреди  зала  стоял  громоздкий  дубовый  стол,  на  котором  Доналд   с
почтительным  радушием  поспешил  "расставить  предназначавшееся  для  лорда
Ментейта угощение, состоявшее из молока, масла, козьего сыра, кувшина пива и
фляги шафранной водки, между тем как  младший  по  должности  слуга  готовил
такую же закуску на нижнем конце стола  -  для  спутников  приезжего  гостя.
Расстояние между верхним и нижним концом стола считалось, по  понятиям  того
времени, достаточной дистанцией между господином и слугой, даже если  первый
и  принадлежал,  как  граф  Ментейт,  к  знатному  роду.   Во   время   этих
приготовлений гости отогревались у огня: молодой граф стоял у самого  очага,
а слуги - на некотором расстоянии от него.
   - Что вы скажете о нашем спутнике, Андерсон? - обратился лорд  Ментейт  к
своему слуге.
   - Малый хоть куда, - ответил Андерсон, - если правда все  то,  что  он  о
себе рассказывает. Неплохо бы нам иметь десятка два  таких  молодцов,  чтобы
хоть как-нибудь обтесать наших ирландцев.
   - Я держусь иного мнения, Андерсон, - возразил лорд Ментейт. - Я полагаю,
что этот Далыетти - одна из  тех  ненасытных  пиявок,  которые,  насосавшись
крови в чужих странах, возвращаются на родину, чтобы  упиться  кровью  своих
соотечественников. Стыд и позор всей этой своре продажных вояк! Они  на  всю
Европу  ославили  шотландцев,  этим  именем   называют   теперь   презренных
наемников, которые не знают ни чести, ни убеждений, а только  свое  месячное
жалованье, и готовы изменить любому знамени по воле случая  или  ради  более
высокой платы; их жадности и корыстолюбию,  их  погоне  за  чужим  добром  и
беспечной жизнью мы в немалой доле обязаны той междоусобной войной,  которая
заставляет нас обратить наши мечи против своих же  собратьев.  У  меня  едва
хватило терпения слушать болтовню этого наемного гладиатора, хотя  вместе  с
тем я с трудом удерживался от смеха над его беспримерной наглостью!
   - Прошу прощения, ваша светлость, - сказал Андерсон, - но я позволю  себе
посоветовать  вам  при  теперешних  обстоятельствах  умерить  порывы  вашего
благородного негодования:  мы,  к  сожалению,  не  можем  осуществить  своих
намерений без помощи тех, кто  движим  более  низкими  побуждениями,  нежели
наши. Мы не можем отказаться от услуг таких молодцов,  как  наш  приятель  -
капитан  Дальгетти.  Изъясняясь  библейским  слогом  святош  из  английского
парламента, мы говорим: "Сыны Зеруаха еще слишком опасны для нас".
   - Стало быть, мне и впредь придется притворяться, - сказал лорд  Ментейт,
- как я делал это до сих пор, поняв ваш намек. Но я с  удовольствием  послал
бы этого молодца ко всем чертям!
   - Да, милорд, - заключил Андерсон, - помните, что укус  скорпиона  лечат,
приложив к ранке другого, раздавленного  скорпиона.  Но  тише...  Нас  могут
услышать.
   Одна из дверей зала отворилась, и на пороге показался рослый мужчина, чья
гордая осанка и уверенная поступь, равно как его одежда и  орлиное  перо  на
шапочке, изобличали человека высокого звания. Он медленно подошел  к  столу,
не обращая внимания на Ментейта, который  поздоровался  с  ним,  назвав  его
Алланом.
   - Не нужно сейчас с ним заговаривать, - шепнул графу старый слуга.
   Вошедший сел на пустую скамью перед очагом и, вперив неподвижный взгляд в
рдеющие угли, погрузился в глубокое раздумье. Его мрачный  взгляд,  дикое  и
исступленное выражение лица выдавали в нем человека,  который  так  поглощен
собственными мыслями, что не замечает окружающего. Будь  это  жителе  Нижней
Шотландии, такая угрюмая суровость -  быть  может,  следствие  уединенной  и
аскетической жизни - могла бы  быть  приписана  религиозному  фанатизму;  но
шотландские   горцы   редко   страдали   этим   духовным   недугом,    столь
распространенным в ту пору среди англичан  и  обитателей  Нижней  Шотландии.
Впрочем, и у горцев были свои предрассудки, затуманивавшие их разум нелепыми
бреднями так же сильно, как пуританство затуманивало умы их соседей.
   - Ваша милость, - повторил старый слуга, приблизившись к лорду Ментейту и
говоря еле слышным шепотом, - вам лучше сейчас  не  обращаться  к  Аллану  -
рассудок его помрачен.
   Лорд Ментейт кивнул головой и уже больше не делал  попыток  заговорить  с
молчаливым хозяином.
   - Не сказал ли я, - внезапно произнес  последний,  выпрямившись  во  весь
рост и пристально глядя на старого слугу, - не сказал  ли  я,  что  прибудут
четверо? А здесь их только трое.
   - Верно, так ты сказал, Аллан, - отвечал старый горец, - и четвертый  уже
идет сюда из конюшни, громыхая железом. Он точно краб в скорлупе - и  грудь,
и спина, и бедра, и ноги у него в латах. А куда  прикажешь  посадить  его  -
подле Ментейта или на нижнем конце стола, рядом с его почтенными слугами?
   Лорд Ментейт сам ответил на этот вопрос, указа" на стул рядом с собой.
   - А вот  и  он,  -  объявил  Доналд,  увидев  входящего  в  зал  капитана
Дальгетти. - Надеюсь, в ожидании более сытной трапезы, господа не  откажутся
закусить хлебом и сыром. Как только хозяин со своими гостями, прибывшими  из
Англии, вернется с охоты, наш повар Дугалд угостит вас жареной козлятиной  и
дикой олениной.
   Между тем капитан Дальгетти вошел в комнату и,  подойдя  прямо  к  стулу,
стоявшему рядом со стулом лорда Ментейта, облокотился на спинку. Андерсон  и
его товарищ почтительно ожидали в конце стола разрешения занять свои  места;
трое или четверо горцев,  под  надзором  старого  Доналда,  сновали  взад  и
вперед, расставляя на  столе  принесенные  яства,  или  стояли  за  стульями
гостей, ожидая приказаний.
   В самый разгар этих приготовлений  Аллан  внезапно  вскочил  с  места  и,
выхватив из рук слуги светильник, поднес его к самому лицу Дальгетти, сурово
и внимательно разглядывая его.
   - Вот уж, поистине, - промолвил  Дальгетти  с  некоторой  досадой,  когда
Аллан, молча покачав головой, прекратил свой осмотр, - мы с  этим  молодцом,
надо думать, сразу узнаем друг друга, доведись нам снова встретиться!
   Тем временем Аллан решительным шагом направился к нижнему концу стола  и,
осветив лицо Андерсона и его  товарища,  подверг  их  столь  же  тщательному
осмотру. Постояв с минуту в глубоком раздумье, он  потер  рукой  лоб,  потом
вдруг схватил Андерсона за руку и, прежде чем  тот  успел  оказать  малейшее
сопротивление, повел - вернее, потащил - его к свободному месту  на  верхнем
конце стола.  Молча  указав  Андерсону  на  пустой  стул,  Аллан  с  той  же
стремительностью повлек капитана Дальгетти к противоположному  концу  стола.
Капитан, взбешенный такой вольностью обращения, попытался оттолкнуть Аллана;
но,  несмотря   на   свое   богатырское   сложение,   он   оказался   слабее
исполина-горца, и тот с такой силой отбросил его,  что  капитан  отлетел  на
несколько шагов и растянулся во весь рост, огласив каменные  своды  грохотом
своих доспехов. Поднявшись на ноги, он прежде всего выхватил меч и  бросился
на  Аллана,  который,  скрестив  на  груди  руки,  ожидал  его  нападения  с
презрительным равнодушием. Лорд Ментейт и его спутники поспешили стать между
противниками, стараясь успокоить их, тогда как слуги замка, сорвав  со  стен
оружие, уже готовились принять участие в схватке.
   - Он не в своем уме, -  прошептал  Ментейт  на  ухо  капитану,  -  совсем
помешанный, нет никакого смысла вступать с ним в ссору.
   - Если ваша светлость ручается за то, что он  поп  compos  mentis  <Не  в
здравом  уме  (лат.).>,  -  отвечал  Дальгетти,  -  что,   впрочем,   вполне
подтверждается  его  обращением  и  поступками,  то  дело  должно  на   этом
кончиться, ибо безумец не может ни нанести обиды, ни дать удовлетворения  на
поле чести. Но могу вас  заверить,  если  бы  я  уже  успел  подкрепиться  и
пропустить бутылочку рейнского, я бы так легко не поддался  ему.  И,  право,
жаль, что он слаб рассудком, будучи таким  дюжим  молодцом,  который  должен
отлично владеть копьем, моргенштерном <Так назывался род булавы, или палицы,
которой пользовались в первой половине семнадцатого века при защите проломов
и брешей в стенах. Когда во время осады Штральзунда  немцы,  насмехаясь  над
шотландцами, уверяли, что, по слухам, из Дании пришел  корабль,  доставивший
им груз курительных трубок, "один из наших солдат, - рассказывает  полковник
Роберт Мунро, - выставив из-за стены моргенштерн - толстую дубину, окованную
железом, подобно древку алебарды,  с  шарообразным  наконечником,  утыканным
железными шипами, - сказал: "Вот какими трубками мы будем  вышибать  из  вас
дух, когда вы вздумаете идти "а приступ". (Прим.  автора)>  или  любым  иным
оружием.
   Итак, мир был восстановлен, и гости уселись за стол  в  прежнем  порядке,
уже более не нарушаемом Алланом, который вернулся на скамью у очага и  вновь
погрузился в свои думы. Лорд Ментейт,  обратившись  к  старейшему  из  слуг,
поспешил завести с ним  беседу,  чтобы  сгладить  впечатление  от  недавнего
происшествия.
   - Ты говоришь, Доналд, что твой господин отправился в горы и вместе с ним
приезжие англичане?
   - Именно так, как ваша милость изволит говорить; он охотится в горах, и с
ним два англичанина, один из них - сэр Майлс Масгрейв,  другой  -  Кристофер
Холл, оба из Камрайка, - так, кажется, они назвали свою местность.
   - Холл  и  Масгрейв?  -  переспросил  лорд  Ментейт,  взглянув  на  своих
спутников. - Их-то мы и хотели видеть.
   - А вот я, - сказал Доналд, - желал бы  никогда  не  видеть  их  в  наших
краях, ибо они явились сюда только затем, чтобы пустить нас по миру.
   - Что с тобой, Доналд? - удивился лорд Ментейт. - Ты  прежде  никогда  не
скупился на мясо и пиво. И хоть они и англичане,  но  вряд  ли  съедят  весь
скот, который пасется на лугах твоего хозяина.
   - А хоть бы и съели! - отвечал Доналд. - Это бы с полбеды.  Здесь  у  нас
немало преданных людей, которые не дадут нам голодать, пока на землях  между
замком и Пертом пасется хоть один козленок. Тут  дело  похуже  -  об  заклад
побились!
   - Об заклад? - с удивлением повторил лорд Ментейт.
   - Вот то-то и оно!  -  продолжал  Доналд,  горя  желанием  выложить  свои
новости лорду Ментейту, с любопытством ожидавшему рассказа старика.  -  Ведь
ваша милость - родня нашим господам и друг семьи, да к тому же вы  вскорости
и так об этом услышите, почему мне не рассказать вам сейчас? Так  вот,  коли
угодно знать, когда наш хозяин в последний раз ездил в Англию, - а ездит  он
туда чаще, нежели того хотели бы его друзья, - он был приглашен в дом  этого
самого сэра Майлса Масгрейва; и там, изволите ли видеть, было поставлено  на
стол шесть шандалов, и, говорят, эти шандалы вдвое больше тех, что  стоят  в
Данблейнской церкви: и не какие-нибудь медные,  железные  или  оловянные,  а
чистого серебра... Уж и гордости у этих англичан -  просто  не  знаки,  куда
девать ее! Вот и начали они поддразнивать нашего хозяина, будто  он  никогда
не  видывал  такого  богатства  в  своей  нищей  стране;   а   наш   хозяин,
разгневавшись, что при нем поносят его родину, поклялся как истый шотландец,
будто у него дома, в его замке, еще больше шандалов, да таких,  каких  и  не
бывало в домах Камберленда; Камберленд она называется - местность-то ихняя.
   - Слова, достойные верного сына своей родины, - заметил лорд Ментейт.
   - Так-то оно так, - сказал Доналд, - но лучше бы его милость на  сей  раз
попридержал язык; ведь если при англичанах сболтнешь что-нибудь лишнее,  они
сейчас же и заставят тебя биться об заклад, да так  быстро,  что  кузнец  не
успел бы лошадь подковать. Вот и пришлось  моему  хозяину  либо  взять  свои
слова обратно, либо прозакладывать две сотни мерков.
   Конечно, он принял заклад, чтобы не срамиться перед  этими  господами.  А
теперь вот нужно раскошеливаться! Оттого, думается мне, он  и  не  торопится
возвращаться домой.
   - Судя по тому, что мне известно о вашем  фамильном  серебре,  -  заметил
лорд Ментейт, - твой хозяин, Доналд, наверняка потеряет свою ставку.
   - Верно, верно, ваша милость. А где он денежки возьмет - ума не  приложу,
- он уже занимал направо и налево. Я советовал ему потихоньку упрятать обоих
англичан вместе с их слугами в подземелье под башней и держать их там до тех
пор, покуда они сами не откажутся от заклада,  -  да  хозяин  и  слушать  не
хочет.
   При этих словах Аллан вскочил с места, большими шагами подошел к  старому
слуге и громовым голосом произнес:
   - Да как ты смел давать моему брату такие подлые советы? И как ты  смеешь
говорить, что он проиграет ставку, если ему угодно было побиться об заклад?
   - Твоя правда, Аллан Мак-Олей, - отвечал старик.  -  Не  дело,  чтоб  сын
моего отца перечил сыну твоего отца,  и,  стало  быть,  господин  мой,  надо
думать, выиграет заклад! Да только я-то хорошо знаю, что в  доме  у  нас  не
найдется ни одного шандала,  кроме  старых  железных  светильников,  которые
остались со времен лорда Кеннета,  и  оловянных  подсвечников,  которые  ваш
батюшка заказывал старику Уилли Уинки; а что до  серебра,  то  сам  черт  не
сыщет в доме ни одной унции, если не считать старой  молочной  кружки  вашей
покойной матушки, да и та без крышки и одна ножка сломана.
   - Молчи, старик! - гневно крикнул Аллан. -  А  вас,  господа,  есл