твенно произнес:
   - В награду за доблестную  службу  в  нынешней  битве  именем  и  властью
государя нашего короля Карла посвящаю тебя в рыцари; будь  храбр,  предан  и
удачлив! А теперь, сэр Дугалд Дальгетти, за дело! Соберите ваших  всадников,
сколько можете, и преследуйте неприятеля, который бежит вдоль берега  озера.
Не рассеивайте свои силы и не забирайтесь  слишком  далеко,  но  не  давайте
врагам соединиться, что вам будет не слишком трудно. На коня, сэр Дугалд,  и
исполняйте свой долг!
   - Но где же я возьму коня? - промолвил новопосвященный рыцарь.  -  Бедный
мой Густав почил на ложе славы, как и его великий тезка!  А  я  рыцарь,  или
Ritter   <Немецкое   слово   Ritter,   соответствующее   латинскому   eques,
первоначально означало  просто  "всадник",  (Прим.  автора.)>,  как  говорят
немцы, но ездить мне не на чем.
   - Этому горю можно помочь, -  сказал  Монтроз,  спешиваясь.  -  Дарю  вам
своего коня, который считается неплохим; только прошу вас приступить  скорее
к делу, которое вы выполняете столь искусно.
   Рассыпаясь  в  благодарностях,  сэр  Дугалд  вскочил   на   коня,   столь
великодушно ему предоставленного, и, попросив его светлость не забывать, что
он оставляет на  его  попечение  Раналда  Мак-Ифа,  немедленно  приступил  к
исполнению возложенного на него поручения с величайшим пылом и усердием.
   - А вы, Аллан Мак-Олей, - сказал Монтроз,  обращаясь  к  горцу,  который,
опираясь на свой палаш, воткнутый в землю, с презрительной  усмешкой  мрачно
наблюдал за посвящением в рыцари  своего  противника,  -  вы,  стоящий  выше
обыкновенных людей, движимых жаждой наживы, грабежа и личных наград, вы, чьи
глубокие знания сделали вас незаменимым нашим советником, - вас ли я  застаю
в драке  с  таким  человеком,  как  Дальгетти,  ради  того,  чтобы  погасить
последние проблески жизни в столь жалком противнике, лежащем во прахе  перед
вами? Придите в себя, мой друг! У меня есть другое дело для вас. Эта победа,
если мы сумеем закрепить ее, привлечет Сифорта на нашу  сторону.  Не  измена
королю, а лишь неверие в успех  нашего  дела  побудило  его  поднять  оружие
против нас. Это оружие после нашей победы  может  быть  привлечено  на  нашу
сторону. Я намерен прямо отсюда, с поля сражения,  отправить  к  нему  моего
доблестного друга, полковника Гея: но ему должен сопутствовать кто-нибудь из
дворян Верхней Шотландии, равный Сифорту по знатности рода и  который  своим
высоким положением и личными качествами может внушить уважение к себе. Вы не
только самое подходящее лицо для этого весьма важного поручения, но так  как
вы не занимаете должности командира в наших войсках, то мне легче  отпустить
вас, нежели одного из начальников отрядов. Вам известны все проходы и ущелья
в горах, так же как нравы и обычаи каждого клана. Идите же на правый фланг к
Гею, он уже получил от меня указания и ждет вас. Вы найдете его среди  людей
Гленморрисона. Будьте ему проводником, переводчиком и помощником.
   Аллан Мак-Олей устремил на маркиза мрачный, испытующий взор, словно желая
убедиться в том, что за этим внезапным поручением не кроется какой-то тайный
смысл. Но Монтроз, превосходно умевший читать чужие мысли,  так  же  искусно
скрывал свои собственные. Он считал необходимым ради  спокойствия  в  лагере
удалить Аллана на несколько дней, дабы - как того требовала честь маркиза  -
оградить от опасности людей, служивших ему  проводниками;  что  касается  до
ссоры Аллана с Дальгетти, то Монтроз  не  сомневался,  что  ее  легко  будет
уладить. Аллан беспрекословно удалился и лишь просил маркиза позаботиться  о
сэре Дункане Кэмбеле; Монтроз тотчас же  приказал  перенести  тяжелораненого
рыцаря в безопасное место. Он  также  распорядился  относительно  Мак-Ифа  и
велел перенести его" в отряд ирландцев и позаботиться о нем, но не допускать
к нему ни одного горца из какого бы то ни было клана.
   Затем маркиз вскочил на коня, подведенного ему одним из  слуг,  и  поехал
осматривать поле битвы. Победа оказалась гораздо более полной,  чем  он  мог
ожидать, и превзошла его самые пылкие надежды. Добрая половина  трехтысячной
храброй армии Аргайла полегла на поле сражения  или  была  рассеяна.  Многих
отступавших оттеснили в ту часть равнины, где река образует озеро, и  оттуда
не было пути ни для отступления, ни  для  бегства:  несколько  сот  человек,
загнанных в озеро, утонули. Из  уцелевших  одни  спаслись  по  реке  вплавь,
другие бежали  вдоль  берега  озера,  покинув  поле  брани  в  самом  начале
сражения. Немногие укрылись в древней крепости Инверлохи,  но,  не  имея  ни
провианта, ни надежды на помощь, они решили сдаться, поставив условием,  что
им разрешат мирно разойтись по домам.  Их  оружие,  знамена  и  обоз  -  все
досталось победителям.
   Такого страшного разгрома еще не знали Сыны Диармида,  -  так  в  Верхней
Шотландии именовали Кэмбелов, - род их всегда славился тем, что был столь же
удачлив, сколь и предусмотрителен в своих замыслах и  храбр  при  выполнении
их. В числе погибших насчитывалось не менее пятисот дунье-вассалов - то есть
дворян хотя и незнатных, но происходящих из  уважаемых  и  хорошо  известных
семей. Однако в глазах большинства членов клана  даже  эти  страшные  потери
бледнели перед позором, которым покрыл  их  честное  имя  глава  клана,  чья
галера бесславно снялась с якоря, как только поражение стало  неминуемым,  и
на всех парусах и веслах унеслась вниз по озеру.

Глава 20

   Был в ущелье грохот битвы
   Еле слышен нам вдали:
   Впереди - война и ужас,
   Кровь и смерть за ними шли.
   Пенроуз

   Блестящая победа Монтроза над его могущественным соперником досталась ему
не без потерь, хотя они и составляли всего лишь десятую  часть  того  урона,
который понес враг.  Мужество  и  стойкость  Кэмбелов  стоили  жизни  многим
храбрым воинам противника: еще больше было раненых, и среди них  -  отважный
граф Ментейт, командовавший центром, Впрочем, рана  его  была  легкая  и  не
помешала ему благородно передать своему  главнокомандующему  знамя  Аргайла,
которое он выхватил из рук знаменосца, одолев его  в  единоборстве.  Монтроз
горячо любил своего  юного  сородича,  в  чьей  душе  сохранились  проблески
великодушного, бескорыстного рыцарства, отличавшего  героев  давно  минувших
дней и столь непохожего на мелочную расчетливость и себялюбие наемников,  из
которых  состояли  армии  большинства  европейских   стран;   в   Шотландии,
поставлявшей наемных солдат почти всем государствам мира,  этот  торгашеский
дух был особенно силен.
   Монтроз, по натуре не чуждый  рыцарским  чувствам,  хотя  жизненный  опыт
научи." его пользоваться для своих целей слабостями своих ближних,  не  стал
расточать перед Ментейтом ни похвал, ни обещаний, а,  крепко  прижав  его  к
груди, воскликнул: "Мой доблестный брат!" Этот порыв  искреннего  восхищения
взволновал Ментейта более глубоко и радостно, чем если бы его  заслуги  были
отмечены в военном рапорте, посланном самому королю.
   - Сейчас, по-видимому, я более ничем не могу быть вам полезен, милорд,  -
сказал Ментейт. - Позвольте мне исполнить долг человеколюбия. Я слышал,  что
рыцарь Арденвор у нас в плену и тяжело ранен.
   - И поделом ему, - заявил подошедший сэр Дугалд  Дальгетти  с  важностью,
приобретенной вместе с новым званием. - Не он ли  пристрелил  моего  доброго
коня в ту минуту, когда я предлагал ему почетный  плен!  А  такой  поступок,
должен сказать, скорее изобличает в нем  невежественного  горца,  дикаря,  у
которого не хватило ума возвести форт для защиты своего  допотопного  замка,
нежели почтенного воина знатного рода.
   - Так, значит, мы должны выразить вам  соболезнование  по  поводу  гибели
славного Густава? - спросил Ментейт.
   - Вот именно, милорд, - отвечал Дальгетти  с  глубоким  вздохом.  -  Diem
clausit supremum <Он закончил свой последний день (лат.).>, как говорилось у
нас в эбердинском училище. Однако уж лучше такой конец, нежели  завязнуть  в
трясине или провалиться в снежный сугроб, как какое-нибудь вьючное животное;
такая участь, несомненно, ожидала его, если бы зимняя  кампания  затянулась.
Но его светлости было угодно (здесь он отвесил поклон  в  сторону  Монтроза)
пожаловать мне взамен Густава благородного коня, которого  я  позволил  себе
назвать  Вознагражденная  Верность  -  в  память  сего  достопримечательного
события.
   - Я надеюсь, что Вознагражденная Верность, как вы называете  мою  лошадь,
окажется исправно обученной ратному делу, - заметил маркиз. -  Но  я  должен
вам напомнить, что в Шотландии в наше  время  за  верность  чаще  награждают
петлей на шею, нежели конем.
   - Вашей светлости угодно шутить. Но должен сказать,  что  Вознагражденная
Верность нисколько не уступает Густаву в  военном  искусстве  и  к  тому  же
несравненно  красивее  его.  Правда,  своим   воспитанием   она   не   может
похвастаться; но это оттого, что она до  сих  пор  бывала  только  в  дурном
обществе.
   - Уж не имеете  ли  вы  в  виду  его  светлость?  -  заметил  Ментейт.  -
Стыдитесь, сэр Дугалд!
   - Да было бы вам известно, милорд, - с важностью ответил рыцарь, - что  я
никогда не позволил бы себе такого невежества! Но я хочу лишь  сказать,  что
его светлость общается со своим конем только  во  время  учения,  как  и  со
своими солдатами; а потому он может вымуштровать и того и других  и  научить
их военным маневрам; на основании этого я и говорю, что сей благородный конь
прекрасно обучен. Но так как воспитание приобретается лишь в частной  жизни,
я склонен полагать, что ни один солдат  не  может  позаимствовать  лоску  из
разговоров со своим капралом  или  сержантом  и  что,  соответственно,  нрав
Вознагражденной Верности вряд ли смягчился или улучшился в обществе  конюхов
его светлости, которые  обычно  угощают  доверенных  их  попечению  животных
пинками, ударами и непристойной бранью, вместо того чтобы ласкать  и  холить
их. Вследствие этого добродушные от природы четвероногие нередко  становятся
человеконенавистниками и  до  конца  жизни  обнаруживают  несравненно  более
сильное желание лягать и кусать своего хозяина,  нежели  любить  и  почитать
его.
   - Мудрость глаголет вашими устами,  -  сказал  Монтроз.  -  Если  бы  при
эбердинском училище была учреждена академия для воспитания лошадей,  никому,
кроме сэра Дальгетти, не следовало бы доверять там кафедры.
   - Тем более, - шепнул Ментейт на ухо Монтрозу, - что,  будучи  ослом,  он
приходился бы несколько сродни своим студентам.
   - А теперь, с разрешения вашей светлости, - сказал новоиспеченный рыцарь,
- я пойду отдать последний долг моему старому собрату по оружию.
   - Уж не для того ли, чтобы совершить обряд погребения? - спросил  маркиз,
не зная, как далеко может завести сэра Дугалда привязанность к своему  коню.
- Подумайте, ведь даже наших храбрых солдат придется хоронить наспех.
   - Да простит меня ваша светлость, - отвечал Дальгетти, - но мои намерения
далеко не столь возвышенны. Я просто спешу поделить наследство моего бедного
Густава с птицами небесными, предоставив им мясо и взяв себе шкуру. Из  нее,
в знак памяти о любимом друге, я  намерен  сшить  себе  куртку  и  штаны  по
татарскому образцу, чтобы носить их под доспехами, ибо мое платье  находится
сейчас в плачевном состоянии. Увы, мой бедный Густав! Как жаль, что  ты  еще
лишний часок не прожил на свете и не удостоился чести носить на своей  спине
благородного рыцаря! . Дальгетти хотел было удалиться, но  Монтроз  окликнул
его.
   - Сэр Дугалд, вряд ли кто-либо опередит вас в осуществлении ваших  добрых
намерений по отношению к вашему старому другу и соратнику, - сказал Монтроз,
- а потому прошу вас вместе с моими  ближайшими  друзьями  отведать  запасов
Аргайла, которые в изобилии нашлись в его замке.
   - С величайшей охотой, ваша светлость, - отвечал Дугалд, - ибо  ни  обед,
ни обедня никогда не мешают делу. Кстати, мне нечего опасаться, что волки  и
орлы примутся нынешней ночью за моего Густава, ибо у них есть чем поживиться
и помимо него. Но, - добавил он, - поскольку я буду  находиться  в  обществе
двух почтенных английских рыцарей и других особ рыцарского звания  из  свиты
вашей светлости, я очень просил бы вас осведомить их о  том,  что  отныне  и
впредь я имею право первенства перед всеми, ибо я был посвящен в  рыцари  на
поле сражения.
   "Черт бы его побрал! - проворчал про  себя  Монтроз.  -  Только  я  успел
потушить огонь, как он снова раздувает его..." По этому вопросу, сэр Дугалд,
- продолжал он вслух, обращаясь к  Дальгетти,  -  я  считаю  себя  обязанным
осведомиться о мнении его величества; а в моем стане все должны быть  равны,
как рыцари Круглого Стола,  и  занимать  места  за  трапезой  по  солдатской
поговорке: кто первый сел, тот первый съел.
   - Так уж я позабочусь о том, чтобы сегодня сэр Дугалд  не  занял  первого
места, - тихо сказал Ментейт маркизу. - Сэр Дугалд, -  добавил  он,  повышая
голос, - вы говорите, что ваше платье поизносилось; не наведаться ли  вам  в
обоз неприятеля, вон туда, где стоит часовой? Я  видел,  как  оттуда  тащили
прекрасную пару из буйволовой кожи, расшитую спереди шелками и серебром.
   - Voto a Dios! - как говорят испанцы, - воскликнул майор. - Пожалуй,  еще
какой-нибудь нищий юнец  воспользуется  этим  добром,  пока  я  тут  попусту
болтаю!
   Надежда поживиться богатой добычей сразу вышибла из головы рыцаря  всякую
мысль о Густаве и о  предстоящем  пиршестве,  и,  пришпорив  Вознагражденную
Верность, Дальгетти поскакал по полю сражения.
   - Скачет, собака, не разбирая дороги! - заметил Ментейт. -  Наступает  на
лица и топчет тела людей, которые были куда лучше его.  Столь  же  падок  до
чужого добра, как ястреб до мертвечины. И такого человека называют воином! А
вы, милорд, нашли его достойным славного рыцарского звания, -  если  таковым
его еще можно считать в наше время, - из рыцарской цепи вы  сделали  собачий
ошейник.
   - А что мне было делать? - возразил Монтроз. - У меня не было  под  рукой
полуобглоданной кости, чтобы бросить ему, а задобрить его было необходимо: я
не могу травить зверя один, а у этого пса есть свои достоинства.
   - Если природа и наделила его таковыми, - заметил  Ментейт,  -  то  образ
жизни совершенно извратил их, оставив ему одно чрезмерное себялюбие.  Верно,
что он щепетилен в вопросах чести и отважен в бою, но только потому, что без
этих качеств он не мог бы продвигаться по службе. Даже его доброжелательство
- и то не бескорыстно: он готов защищать своего товарища, пока тот  держится
на ногах; но если он упадет, сэр Дугалд  не  остановится  перед  тем,  чтобы
воспользоваться его кошельком так же как он спешит превратить шкуру  Густава
в кожаную куртку.
   - Все это, может быть, и так, - отвечал Монтроз, - но зато весьма  удобно
командовать солдатом, чьи побуждения и душевные порывы могут быть  вычислены
с математической точностью. Такой тонкий ум, как ваш,  друг  мой,  способный
воспринимать множество впечатлений, столь  же  недоступных  пониманию  этого
человека, сколь непроницаем для пуль его панцирь, - вот что требует  чуткого
внимания того, кто дает вам совет.
   Внезапно переменив тон, Монтроз спросил Ментейта, когда  он  в  последний
раз виделся с Эннот Лайл?
   Молодой граф ответил, густо покраснев:
   - Я не видел ее со вчерашнего вечера. Впрочем... - добавил он с запинкой,
- сегодня мельком, примерно за полчаса до начала боя.
   - Любезный Ментейт, - начал Монтроз очень мягко, - если бы вы были  одним
из ветреных кавалеров, щеголяющих при дворе, которые в своем роде  такие  же
себялюбцы, как  наш  милейший  Дальгетти,  разве  я  стал  бы  докучать  вам
расспросами об этой маленькой любовной интрижке? Над  ней  можно  бы  только
весело посмеяться. Но здесь мы в волшебной стране,  где  сети,  крепкие  как
сталь, сплетаются из женских кос, и вы как раз тот самый  сказочный  рыцарь,
которого  легко  ими  опутать.  Эта  бедная  девушка  прелестна  и  обладает
талантами, способными пленить  вашу  романтическую  натуру.  Я  не  допускаю
мысли, чтобы вы хотели обидеть ее, но ведь вы не можете жениться на ней?
   - Милорд, - отвечал Ментейт, - вы уже не  в  первый  раз  повторяете  эту
шутку, - ибо так я понимаю ваши слова, -  но  вы  заходите  слишком  далеко!
Эннот Лайл - девушка неизвестного  происхождения,  пленница,  вероятно  дочь
какого-нибудь разбойника, и живет из милости в доме Мак-Олеев...
   - Не сердитесь на меня, Ментейт, - сказал Монтроз, прерывая  его,  -  вы,
кажется, любите классиков, хотя и  не  получили  образования  в  эбердинском
училище, и, вероятно, помните,  сколько  благородных  сердец  было  покорено
пленными красавицами?

   Movit Ajacem, Telamone natum,
   Forma captivae dominum Tecmessae.

   <Также и Аякс, Теламона отпрыск,
   Пленной был склонен красотой Текмессы (лат.)>.

   Одним словом, я очень обеспокоен всем этим. Быть  может,  я  не  стал  бы
тратить время на то, чтобы досаждать вам своими наставлениями,  -  продолжал
он, нахмурившись, - если бы дело касалось только вас и Эннот Лайл; но у  вас
есть опасный соперник в лице Аллана Мак-Олея. И кто знает, до чего его может
довести ревность. Мой долг - предупредить  вас,  что  размолвка  между  вами
может очень пагубно отразиться на вашей службе королю.
   - Милорд, - отвечал Ментейт, - я знаю, что вы искренне желаете мне добра;
думаю, что вы будете вполне удовлетворены, если  я  сообщу  вам,  что  мы  с
Алланом Мак-Олеем уже обсудили этот вопрос. Я объяснил ему, что я не мог  бы
и помыслить о том, чтобы посягнуть на честь беззащитной  девушки;  с  другой
стороны, ее темное происхождение не позволяет мне мечтать о чем-либо ином. Я
не скрою от вашей светлости, как не скрыл от Аллана, что,  будь  Эннот  Лайл
благородного происхождения, я не задумался бы дать ей свое имя и  титул.  Но
при теперешних  обстоятельствах  это  невозможно.  Надеюсь,  это  объяснение
удовлетворит  вашу  светлость,  как   оно   удовлетворило   человека   менее
благоразумного.
   Монтроз пожал плечами.
   - И что же, - сказал он, - вы оба, точно истые герои романа,  сговорились
между собой боготворить одну и ту же  возлюбленную,  как  идолопоклонники  -
своего кумира, и ни один из вас не должен притязать на большее?
   - Я этого не утверждаю, милорд, - отвечал Ментейт, - я только сказал, что
при теперешних обстоятельствах, - к нет никаких оснований предполагать,  что
они когда-нибудь изменятся, - мой долг по отношению к моей семье и к  самому
себе запрещает мне быть для  Эннот  Лайл  кем-либо  иным,  нежели  другом  и
братом. Но прошу вашу светлость извинить меня, - сказал он, взглянув на свою
руку, которую он перевязал носовым платком, - мне пора подумать о  царапине,
полученной сегодня.
   - Вы ранены? - с тревогой спросил Монтроз. - Дайте я  посмотрю.  Увы!  Я,
вероятно, даже и не узнал бы  об  этой  ране,  если  бы  не  сделал  попытки
нащупать и исследовать другую, более глубокую и  мучительную.  Мне  искренне
жаль вас, Ментейт. Я и сам в  жизни  знавал...  Но  стоит  ли  будить  давно
уснувшую печаль...
   С этими словами он крепко пожал руку молодому графу и направился к замку.
   Эннот Лайл, как многие жительницы Верхней Шотландии, обладала  некоторыми
познаниями по части медицины и даже хирургии. Вполне понятно, что  здесь  не
делали разницы между  хирургией  и  медициной  и  что  те  немногие  способы
врачевания, которые были известны, применялись преимущественно  женщинами  и
стариками, успевшими приобрести большой опыт благодаря постоянной  практике.
Заботы, которыми сама Эннот Лайл, ее служанки и  другие  помощницы  окружали
под ее присмотром раненых, принесли много пользы во время  тяжелого  похода.
Она оказывала услуги как друзьям, так и врагам, и охотнее всего тем,  кто  в
них более нуждался.
   В одном из покоев замка Эннот Лайл тщательно наблюдала за  приготовлением
целебных трав, которые прикладывали к ранам, выслушивала донесения женщин  о
состоянии  б