непобедимый Густав никогда, бывало, не выплачивал более  одной
трети этой суммы, да и та выдавалась в виде ссуды; хотя -  если  считать  по
справедливости - сам великий монарх, в сущности, брал у нас взаймы остальные
две трети. И мне случалось быть свидетелем того, как целые  полки  немцев  и
голштинцев поднимали бунт на поле сражения  и,  точно  какие-нибудь  конюхи,
орали:
   "Гельд, гельд!" - что означало требование денег,  -  вместо  того,  чтобы
бросаться в бой, как это делали наши молодцы,  отважные  шотландцы,  которые
никогда не роняли своей чести ради презренной корысти.
   - Но разве солдатам не выплачивали долг в установленные сроки? -  спросил
лорд Ментейт.
   - Могу заверить вас честью, милорд, - отвечал Дальгетти, - что ни в какие
сроки и никаким образом ни один крейцер не был нам возмещен! Лично я никогда
не имел в кармане и двадцати талеров за  все  время  службы  у  непобедимого
Густава; разве что посчастливится во время штурма,  при  взятии  города  или
селения, когда доблестный воин, хорошо знакомый с правилами  ведения  войны,
всегда найдет случай поживиться.
   - Я скорее удивляюсь  тому,  что  вы  так  долго  прослужили  в  шведских
войсках, сэр, - сказал лорд Ментейт, - нежели тому, что вы  в  конце  концов
оставили эту службу.
   - И вы совершенно правы, сэр, - отвечал капитан, - но этот великий король
и полководец, Северный Лев и оплот протестантской веры, так ловко  выигрывал
сраженья, брал города, захватывал страны и взимал контрибуции,  что  служить
под его началом было истинным наслаждением для каждого дворянина, избравшего
благородное  ремесло  воина.  Я  сам,   милорд,   был   комендантом   целого
Дункельшпильского графства на  Нижнем  Рейне,  жил  во  дворце  пфальцграфа,
распивал с товарищами  лучшие  вина  из  его  погреба,  взимал  контрибуции,
производил реквизиции и получал доходы, не забывая облизывать пальчики,  как
полагается всякому доброму повару. Но, увы, все это пошло прахом, как только
наш  великий  полководец,  сраженный  тремя  пулями,   пал   под   Лютценом.
Убедившись, что колесо фортуны повернулось в другую  сторону,  что  займы  и
ссуды по-прежнему идут  из  нашего  жалованья,  а  все  случайные  источники
доходов иссякли, я подал в отставку и  перешел  на  службу  к  Валленштейну,
поступив в ирландский полк Уолтера Батлера.
   - А позвольте узнать, - спросил  лорд  Ментейт,  видимо  заинтересованный
рассказом  доблестного  воина,  -  как  вам   понравилось   служить   новому
господину?
   - Весьма понравилось, - отвечал капитан, - весьма! Не могу сказать, чтобы
император платил лучше великого Густава. И колотили нас изрядно. Мне не  раз
приходилось на собственной шкуре испытывать  хорошо  знакомые  мне  шведские
перышки; ваша светлость должны знать, что это не что иное,  как  раздвоенные
заостренные колья с железными наконечниками,  выставляемые  впереди  отряда,
вооруженного пиками, для защиты  от  натиска  конницы.  Эти  самые  шведские
перышки хоть и выглядят очень красиво и напоминают кустарник или подлесок, а
мощные пики, выстроенные в боевом порядке  позади  них,  похожи  на  высокие
сосны в лесной чаще, - далеко не так приятны на "ощупь, как  гусиные  перья.
Однако, несмотря на тяжелые удары и легковесное жалованье,  доблестный  воин
может преуспеть на службе у императора, ибо там к его  случайной  наживе  не
так придираются, как в шведской армии. И если офицер исправно выполняет свой
долг на поле сражения, то ни Валленштейн, ни Паппенгейм, ни блаженной памяти
старик Талли  не  стали  бы  выслушивать  жалобы  поселян  или  бюргеров  на
поведение солдат или их командира, ежели бы те позволили себе обобрать их до
нитки. Так что опытный  воин,  умеющий,  как  говорят  у  нас  в  Шотландии,
"приложить голову свиньи к хвосту поросенка", может  высосать  из  населения
все то, что ему недоплачивает император.
   - Все сполна, конечно, да еще с лихвой, - заметил лорд Ментейт.
   - Без сомнения, милорд, - подтвердил  Дальгетти  с  достоинством,  -  ибо
вдвойне позорно было бы для воина-дворянина, если бы он запятнал свое доброе
имя из-за безделицы.
   -  Скажите,  пожалуйста,  сэр,  -  продолжал  лорд  Ментейт,  -  что  же,
собственно, заставило вас покинуть столь выгодную службу?
   - А вот что, сэр, - отвечал воин. - Был у нас  в  полку  ирландец,  майор
О'Киллигэн, и как-то вечером мы крепко поспорили с ним о том,  кто  лучше  и
более достоин уважения - шотландцы или ирландцы. Наутро он вздумал  отдавать
мне приказания, держа жезл на отлете  и  концом  вверх,  вместо  того  чтобы
опустить его концом вниз, как это подобает воспитанному командиру, когда  он
говорит с подчиненным, равным ему по званию, хотя бы и младшим по, чину.  По
сему случаю мы дрались на дуэли; а так  как  после  дознания  наш  полковник
Уолтер Батлер изволил  подвергнуть  своего  соотечественника  более  легкому
взысканию, нежели меня, то я, оскорбленный этой несправедливостью,  вышел  в
отставку и перешел на службу к испанцам.
   - Надеюсь, эта перемена оказалась для  вас  к  лучшему?  -  спросил  лорд
Ментейт.
   - Сказать по правде, - отвечал ритмейстер, - сетовать мне не приходилось.
Жалованье  нам  выдавали  довольно  аккуратно,  благо  деньги   поставлялись
богатыми фламандцами  и  валлонами  из  Нидерландов.  Постой  был  отличный,
фламандские пшеничные булки куда вкуснее ржаного шведского хлеба, а рейнское
вино мы имели в таком изобилии, в каком, бывало,  я  не  видывал  и  черного
ростокского пива в лагере  Густава.  Сражений  не  было,  обязанностей  было
немного, да и те - хочешь выполняй, хочешь нет, как угодно.  Отличное  житье
для воина,  несколько  утомленного  походами  и  битвами,  стяжавшего  ценой
собственной крови достаточную славу, чтобы иметь право отдохнуть и пожить  в
свое удовольствие.
   - А нельзя ли узнать, - снова спросил лорд Ментейт, - почему вы, находясь
в столь завидном - судя по вашим словам - положении, все же покинули  службу
в испанских войсках?
   - Примите во внимание, милорд, - ответил капитан Дальгетти, - что испанцы
спесивы сверх всякой меры и отнюдь не умеют ценить по заслугам  благородного
иностранца, который соблаговолил служить в их рядах. А ведь любому  честному
воину обидно, ежели его затирают и обходят по службе,  отдавая  предпочтение
какому-нибудь надутому сеньору, который, когда  дело  коснется  того,  чтобы
первым броситься  в  атаку  с  копьем  наперевес,  охотно  пропустит  вперед
шотландца! Кроме того, сэр, у  меня  совесть  была  неспокойна  в  отношении
религии.
   - Я никак не думал, капитан Дальгетти, -  заметил  граф  Ментейт,  -  что
старый воин, столько раз менявший службу, может быть  особенно  щепетилен  в
этом вопросе.
   - Да я, милорд, вовсе и не щепетилен, - сказал капитан, - ибо я  полагаю,
что решать подобные вопросы как за меня, так  и  за  любого  храброго  воина
входит в обязанности полкового священника,  тем  более  что,  насколько  мне
известно, и делать-то ему  больше  нечего,  а  жалованье  и  довольствие  он
как-никак получает. Но тут был особый случай, милорд, - так  сказать,  casus
improvisus  <Непредвиденный  случай  (лат.).>,  когда  возле  меня  не  было
священника моего вероисповедания, который мог  бы  дать  мне  добрый  совет.
Короче говоря,  я  вскоре  убедился,  что,  хотя  на  мою  принадлежность  к
протестантской церкви и смотрели сквозь пальцы, ибо я хорошо знал свое  дело
и в военных вопросах был опытнее всех донов нашего полка  вместе  взятых,  -
однако, когда мы стояли гарнизоном, от меня требовалось, чтобы я  вместе  со
всеми  ходил  к  обедне.  А  я,  милорд,  как  истый  шотландец,  притом  же
воспитанник эбердинского духовного училища,  привык  считать  обедню  худшим
примером папизма, слепого идолопоклонства и не  желал  потворствовать  этому
своим   присутствием.   Правда,   я   посоветовался   со   своим   почтенным
соотечественником,  неким  отцом  Фэйтсайдом  из  шотландского  монастыря  в
Вюрцбурге...
   - И я  надеюсь,  -  заметил  лорд  Ментейт,  -  что  вы  получили  точные
разъяснения у этого святого отца?
   - Как нельзя более точные, - отвечал капитан  Дальгетти,  -  принимая  во
внимание, что мы с ним распили добрую полдюжину рейнского и опорожнили около
двух кувшинов киршвассера. Отец Фэтсайд объявил мне, что, по его  разумению,
для такого закоренелого еретика, как я, уже все едино - ходить или не ходить
к обедне, ибо я и без того обречен на вечную  погибель,  как  нераскаявшийся
грешник, упорствующий в своей преступной ереси.  Несколько  смущенный  таким
ответом, я обратился к голландскому  пастору  реформатской  церкви,  и,  тот
сказал, что, по его мнению, религия не запрещает мне ходить  к  обедне,  ибо
пророк разрешил Нееману, могущественному вельможе, военачальнику сирийскому,
сопровождать своего повелителя  в  храм  Риммона,  языческого  бога,  сиречь
идола, и поклониться ему, когда царь обопрется на его руку. Но и этот  ответ
не удовлетворил меня, прежде всего потому, что нельзя  же  все-таки  равнять
помазанного царя Сирии с нашим испанским  полковником,  которого  я  мог  бы
сбить с ног одним щелчком, а главное, я не нашел ни в одной статье воинского
устава указаний на то, что я обязан ходить к обедне; кроме того, мне не было
предложено никакого возмещения, ни в виде дополнительного  жалованья,  ни  в
виде особого вознаграждения, за ущерб, который я нанес бы своей душе.
   - Так что вы опять переменили службу? - спросил Ментейт.
   - Ваша  правда,  милорд.  И,  после  нескольких  кратковременных  попыток
послужить двум-трем другим государям, я даже одно время состоял на службе  у
голландцев.
   - И что же, эта служба пришлась вам по вкусу?
   - Ах, милорд! - воскликнул воин. - Поведение  голландцев  в  дни  платежа
должно бы служить примером для всей Европы! Тут уж ни займов,  ни  ссуд,  ни
проволочек, ни обмана: все  точно  рассчитано  и  выплачено,  как  в  банке.
Квартиры отличные, довольствие превосходное; но уж зато,  сэр,  голландцы  -
народ аккуратный, щепетильный, ничем не дадут поживиться! Так  что  уж  если
какой-нибудь простолюдин пожалуется на пробитый  череп  или  кабатчик  -  на
разбитый кувшин, а глупая девчонка запищит  чуть  погромче,  честного  воина
притянут к  ответу,  да  не  перед  своим  военным  судом,  который  мог  бы
разобраться  в  его  проступке  и  наложить  должное  взыскание,   а   перед
каким-нибудь бургомистром из ремесленников  низкого  звания,  а  тот  начнет
угрожать тюрьмой, виселицей и еще невесть чем, как будто бы он имеет дело  с
одним из своих презренных толстопузых мужланов. Никак я  не  мог  ужиться  с
этими неблагодарными плебеями; они  хоть  и  не  могут  собственными  силами
защищать свою страну, однако не дают благородному иностранцу,  состоящему  у
них на службе, ничего, кроме скудного жалованья.  А  кто  же,  знающий  себе
цену,  не  предпочтет  такому  порядку  привольное  житье   и   почтительное
обращение? Вот я и решил расстаться  с  мингерами.  А  тут  прослышал  я,  к
великой моей радости, что нынче летом найдется  мне  дело  по  душе  в  моих
родных краях, - вот я и явился сюда, как говорится, словно нищий на  брачный
пир, дабы предложить моим возлюбленным  соотечественникам  свой  многолетний
боевой опыт, добытый в чужих странах. Теперь ваша  светлость  знает  вкратце
историю моей жизни, за исключением деяний, совершенных мной на  поле  брани,
при осадах, штурмах и атаках, но о них скучно рассказывать, да  и,  пожалуй,
приличнее было бы вам услышать  об  этом  из  других  уст,  нежели  из  моих
собственных.

Глава 3

   Министрам толковать законы надо...
   Бой - жребий мой, а хлеб -
   Моя награда.
   Ландскнехт одно лишь мает на войне:
   Кто платит вдвое, тот и прав вдвойне.
   Донн

   Тропинка  постепенно  становилась  все  уже  и  продвижение  по  ней  все
затруднительнее,  так  что  разговор  между  обоими  спутниками  сам   собой
оборвался, и лорд Ментейт, придержав лошадь, стал тихо  переговариваться  со
своими слугами. Капитан  Дальгетти,  очутившись  теперь  впереди  маленького
отряда, медленно и с большим  трудом  взбирался  по  крутому  и  каменистому
склону; проехав с четверть мили, они наконец достигли  высокогорной  долины,
орошаемой стремительным потоком; зеленеющие  свежей  травой  отлогие  берега
были достаточно широки, и всадники продолжали путь конь о конь.
   Лорд Ментейт не замедлил возобновить прерванную беседу.
   - Мне думается, - сказал  он,  обращаясь  к  капитану  Дальгетти,  -  что
благородный кавалер, столь долгое время сопровождавший доблестного шведского
короля в его походах и питающий  вполне  понятное  презрение  к  голландским
штатам жалких ремесленников, должен был бы не  задумываясь  принять  сторону
короля Карла, отдав ему предпочтение перед теми  худородными  круглоголовыми
ханжами и негодяями, которые взбунтовались против его власти.
   - Вы рассуждаете логично, милорд,  -  отвечал  Дальгетти,  -  и  caeteris
paribus <При прочих равных условиях (лат.).>  я,  пожалуй,  был  бы  склонен
взглянуть на это  дело  вашими  глазами.  Но  у  нас  на  юге  есть  хорошая
поговорка:  "Словами  репу  не  подмаслишь".  Возвратившись  на  родину,   я
понаслушался разных разговоров и убедился в  том,  что  честный  воин  может
свободно принять в этой междоусобной войне ту сторону, которая покажется ему
наиболее выгодной. "Верность престолу", - говорите вы, милорд. "Свобода!"  -
кричат по ту сторону предгорья. "За короля!" - орут одни. "За парламент!"  -
ревут другие. "Да здравствует Монтроз!" - провозглашает Доналд,  подбрасывая
вверх свою шапочку. "Многие лета Аргайлу и Ливену!" - кричит Сондерс на юге,
размахивая шляпой с пером. "Сражайся за епископов!" - подстрекает  священник
в стихаре и мантии. "Твердо стой за пресвитерианскую церковь!" -  восклицает
пастор в кальвинистской шапочке и белом воротнике. Все  это  хорошие  слова,
прекрасные слова! Но чья сторона лучше - не могу решить. Одно могу  сказать,
что мне частенько приходилось драться по колено в крови за дела и похуже...
   - В таком случае,  капитан  Дальгетти,  -  промолвил  граф,  -  если  вам
кажется, что обе стороны правы, не будете ли вы так  любезны  сообщить  нам,
чем вы намерены руководствоваться при окончательном выборе?
   - Два соображения решат дело, милорд, -  отвечал  капитан.  -  Во-первых,
которая из двух сторон будет более нуждаться в моих услугах; а во-вторых - и
это условие вытекает из первого, - которая из двух сторон лучше  вознаградит
меня за мои услуги. Откровенно говоря, милорд, в  настоящее  время  оба  эти
соображения скорее склоняют меня на сторону парламента.
   - Прошу вас  объяснить,  какие  причины  заставляют  вас  так  думать,  -
возразил лорд Ментейт, - и, может быть, мне  удастся  выставить  против  них
более веские доказательства.
   - Сэр, - начал капитан Далыетти, - я не буду глух к вашим уговорам,  если
это окажется совместимо с моей честью и личной выгодой. Дело в том,  милорд,
что  в  этих  диких  горах  собирается,  или  уже  собрался,  большой  отряд
шотландских горцев, сторонников короля. А вам, сэр,  хорошо  известны  нравы
наших горцев. Я не отрицаю, что это народ крепкий  телом  и  стойкий  духом,
который умеет хорошо сражаться, на свой лад; но они воюют  как  дикари  и  о
настоящей военной тактике и дисциплине знают не больше,  чем  древние  скифы
или американские индейцы наше! о времени. Они и понятия не имеют о том,  что
такое немецкий рожок или барабан, как поют сигналы:
   "В поход!", "Тревога!", "На приступ!", "Отбой!", или играют утреннюю  или
вечернюю зорю, или отдают еще какую-нибудь команду;  а  звуки  юс  проклятой
скрипучей волынки, которые  они  сами  якобы  отлично  понимают,  совершенно
непостижимы для слуха испытанного воина, привыкшего воевать по всем правилам
военного искусства. Стало быть, вздумай я командовать этой ордой головорезов
в юбках, никто бы меня не понял, а хоть бы и поняли, - судите сами,  милорд,
могу ли я рассчитывать на послушание этих полудиких горцев, которые привыкли
почитать своих  танов  и  предводителей,  выполнять  их  волю  и  не  желают
повиноваться военному начальству? Если  бы  я,  к  примеру,  стал  их  учить
строиться в каре, то есть становиться в шеренги так,  чтобы  число  людей  в
каждом ряду соответствовало квадратному корню всего числа людей, -  что  мог
бы я ожидать в награду за сообщение столь драгоценной тайны военной тактики,
кроме удара кинжалом в живот за то, что поместил  какого-нибудь  Мак-Элистер
Мора, Мак-Шимея или Капперфэ на фланге или в арьергарде, тогда как он желает
находиться в авангарде? Поистине, хорошо сказано в  священном  писании:  "Не
мечи бисера перед свиньями, ибо они обратятся на тебя и растерзают тебя".
   - Я полагаю, Андерсон, - обратился лорд Ментейт к одному из  своих  слуг,
ехавших за ним следом, - вам нетрудно будет убедить этого джентльмена в том,
что мы нуждаемся в опытных офицерах и гораздо более склонны  воспользоваться
их знаниями, нежели он, по-видимому, предполагает.
   - С вашего  позволения,  -  проговорил  Андерсон,  почтительно  приподняв
шапку, - когда подоспеет ирландская пехота, которую мы поджидаем и  которая,
вероятно, уже высадилась в Западной Шотландии, нам понадобятся опытные воины
для обучения новобранцев.
   - Что же, я рад, весьма рад  послужить  у  вас,  -  заявил  Дальгетти.  -
Ирландцы - славные ребята, лучше и не надо на поле  сражения!  Однажды,  при
взятии Франкфурта-на-Одере, мне довелось видеть  отряд  ирландцев;  он  один
выдержал натиск врага и, действуя мечом и копьем, отбил два шведских  полка,
желтый и голубой, из  числа  наиболее  стойких,  сражавшихся  под  знаменами
бессмертного Густава. И хотя храбрый Хепберн, отважный Ламсдейл, бесстрашный
Монро и другие начальники прорвались в город в другом месте, но если  бы  мы
повсюду встретили подобное сопротивление, то нам  пришлось  бы  отступить  с
большими потерями и малым успехом. Вот почему эти отважные ирландцы, хоть  и
были,  как  водится,  преданы  смерти  все  до  единого,  все  же  заслужили
бессмертную  славу  и  почет.  И  вот  ради  них  я  люблю  и  уважаю  всех,
принадлежащих  к   этой   нации,   которую   почитаю   первой   после   моих
соотечественников-шотландцев.
   - Думаю, что почти наверное могу обещать вам службу офицера в  ирландской
армии, - сказал Ментейт, - если вы согласитесь принять сторону короля.
   - Однако, - возразил капитан Дальгетти, - второй и наиболее  существенный
вопрос еще ждет ответа; ибо, хотя я и считаю, что не пристало воину говорить
лишь о презренных деньгах и о жалованье, как  это  делают  подлые  наемники,
немецкие ландскнехты, о которых я уже имел случай  упоминать,  и  хотя  я  с
мечом в руках готов доказать,  что  почитаю  честь  выше  любого  жалованья,
вольного постоя и легкой наживы, - однако, contrario <С другой стороны  (лат
).>, поскольку солдатское  жалованье  есть  вознаграждение  за  его  службу,
благоразумному и  осмотрительному  воину  надлежит  заранее  удостовериться,
какую  мзду  он  получит  за  свои  труды  и  из  каких  средств  она  будет
выплачиваться. И поистине, милорд, по всему, что я здесь видел и слышал, мне
ясно, что мошна-то в руках парламента. Горцев, пожалуй, легко ублаготворить,
если разрешить им угонять скот; что касается ирландцев, то ваша светлость  и
ваши благородные  союзники  могут,  конечно,  по  старому  военному  обычаю,
выплачивать  им  жалованье  так  редкой  в  таком  малом  размере,  как  вам
заблагорассудится. Однако такой способ оплаты  не  применим  к  благородному
кавалеру, коим являюсь, к примеру, я, ибо мы должны содержать своих лошадей,
слуг, оружие, снаряжение и не можем, да и не хотим,  идти  воевать  за  свой
счет.
   Андерсон - слуга, который уже и раньше вступал в разговор, -  почтительно
обратился к своему господину.
   - Я полагаю, милорд, - сказал он, - что, с вашего разрешения,  я  мог  бы
кое-что сообщить капитану Дальгетти, что  помогл