оевой готовности, но не садился  в  седло  до  появления
рыцаря Арденвора, - сэр Дункан покинул замок.
   Путешествие было долгим и утомительным, но отнюдь не сопровождалось  теми
чрезмерными лишениями, которые предрекал старший Мак-Олей.
   По правде говоря, сэр Дункан умышленно уклонялся от тех  тайных  и  более
коротких горных  троп,  которыми  быстро  можно  было  достигнуть  с  запада
Аргайлского графства, ибо его родич маркиз Аргайл нередко хвастал, что и  за
сто тысяч крон не согласился бы, чтобы кто-нибудь из смертных знал те  пути,
по которым враждебное войско могло бы проникнуть в глубь его владений.
   Поэтому сэр Дункан Кэмбел тщательно избегал горных троп и, спустившись  в
предгорье, направился к ближайшей морской гавани, где всегда стояло наготове
несколько полупалубных галер.  Маленький  отряд  отплыл  на  одном  из  этих
кораблей, взяв на борт и Густава, который настолько привык  к  разнообразным
похождениям, что путешествовал по морю и по суше столь же  спокойно,  как  и
его хозяин.
   Благодаря попутному ветру они быстро продвигались вперед на парусах и  на
веслах; и на следующий день рано утром капитану Дальгетти,  помещавшемуся  в
небольшой каюте под палубой, было сообщено, что  галера  стоит  под  стенами
замка сэра Дункана Кэмбела.
   Поднявшись на палубу, он, в самом деле, увидел  возвышавшийся  перед  ним
замок Арденвор.  Это  была  мрачная  четырехугольная  крепость  внушительных
размеров и очень высокая, стоявшая на скале, далеко выдававшейся  в  морской
залив - вернее, морокой рукав, - куда они вошли  накануне  вечером.  Высокая
стена с угловыми башнями защищала замок со стороны суши, в то время  как  со
стороны моря замок так близко подступал к краю отвесной скалы, что там  едва
оставалось место для батареи  из  семи  пушек,  предназначенной  для  защиты
крепости от нападения  с  залива;  впрочем,  эта  батарея  была  расположена
слишком высоко, чтобы оказать  какую-либо  существенную  помощь  в  новейших
условиях ведения войны.
   Восходящее солнце поднималось из-за старой крепости;  ее  тень  легла  на
воды озера, затемняя палубу галеры, по которой расхаживал капитан Дальгетти,
ожидавший с некоторым нетерпением сигнала сойти на берег. Сэр Дункан Кэмбел,
как ему было сообщено, уже находился в стенах своего замка; но никто не внял
предложению капитана Дальгетти последовать за ним на берег;  слуги  заявили,
что ему надлежит подождать разрешения или приказа рыцаря Арденвора.
   Вскоре приказ был  получен:  показалась  лодка,  на  носу  которой  стоял
волынщик  с  вышитым  на  левом  рукаве  кафтана  серебряным  гербом  рыцаря
Арденвора и что есть мочи наигрывал на волынке фамильный марш Кэмбелов,  под
названием "Кэмбелы идут!". Он прибыл, чтобы сопровождать посланца Монтроза в
замок Арденвор.
   Расстояние между галерой и берегом было столь незначительно, что едва  ли
была необходимость в восьми дюжих гребцах  в  беретах,  коротких  куртках  и
клетчатых штанах, чьи дружные усилия направили лодку в узкий  заливчик,  где
ей полагалось причалить,  так  быстро,  что  капитан  Дальгетти  едва  успел
заметить, как она отделилась от борта  корабля.  Несмотря  на  сопротивление
Дальгетти, два гребца подхватили его, усадили на спину третьему  и,  перейдя
мелководье вброд, благополучно доставили капитана на берег у подножия скалы,
на которой стоял замок. В передней грани этой скалы  виднелось  нечто  вроде
входа в низкую пещеру, по  направлению  к  которой  гребцы  собирались  было
тащить нашего друга, но он, не без труда вырвавшись из их рук, объявил,  что
не сделает ни  шагу,  пока  не  убедится  в  том,  что  Густав  благополучно
доставлен на берег. Гребцы ничего не могли уразуметь из слов капитана,  пока
один из них, кое-как  понимавший  по-английски,  вернее  -  немного  знавший
южношотландокое наречие, не воскликнул:  "Стой!  Да  ведь  это  он  о  своей
лошади. И что она ему далась!" Дальнейшие  возражения  со  стороны  капитана
Дальгетти были прерваны появлением  самого  сэра  Дункана  Кэмбела  у  входа
пещеры.   Он   любезно   предложил   капитану   Дальгетти    воспользоваться
гостеприимством замка  Арденвор  и  заверил  его  честью,  что  слуги  будут
обращаться с Густавом соответственно тому великому имени, которое тот носит,
не говоря уж о высоком достоинстве его господина. Несмотря на эти заверения,
капитан Дальгетти все еще колебался, желая  лично  убедиться,  какая  участь
ждет его боевого товарища; но тут двое гребцов подхватили капитана под руки,
двое других принялись подталкивать сзади, в то время как пятый восклицал:
   "Да он рехнулся! Не слышит, что ли, что сам хозяин замка приглашает его к
себе в гости? Это ли не великая честь для него!"
   Понуждаемый  таким  образом,  капитан  Дальгетти  мог  лишь  через  плечо
поглядывать на галеру, где он покинул товарища своих бранных подвигов. Через
несколько  минут  он  очутился  в  полной  темноте,  на  лестнице,  которая,
начинаясь в упомянутой нами пещере с низким сводом, спиралью вилась в  самых
недрах скалы.
   - Проклятые горцы, дикари! - вполголоса бормотал капитан. - Что  со  мною
станется, если Густав, тезка непобедимого Льва  Протестантской  унии,  будет
изувечен их корявыми руками?
   - Не беспокойтесь об этом, -  произнес  в  темноте  голос  сэра  Дункана,
который оказался гораздо ближе, чем предполагал капитан, - мои люди привыкли
ходить за лошадьми, чистить их, грузить и снимать  с  галеры,  и  вы  вскоре
увидите своего Густава целым и невредимым, каким он был в ту  минуту,  когда
вы расстались с ним.
   Капитан Дальгетти достаточно знал правила приличия, чтобы позволить  себе
и дальше пререкаться с хозяином замка, какие бы сомнения втайне ни волновали
его душу. Поднявшись на несколько ступенек  вверх  по  лестнице,  он  увидел
свет, падавший из дверного  пролета,  и  через  железную  решетку  вышел  на
открытую галерею, высеченную в скале. Пройдя по ней шесть или восемь  ярдов,
он очутился перед второй дверью,  также  защищенной  железной  решеткой,  за
которой дорога снова углублялась в скалу.
   - Великолепнейший проход! - заметил капитан. -  Одного  орудия  или  даже
просто нескольких мушкетов вполне достаточно, чтобы защитить замок от любого
нападения.
   Сэр Дункан Кэмбел ничего не ответил ему; но в следующую минуту, когда они
вступили во вторую галерею, он постучал о стены  палкой,  сначала  с  одной,
потом с другой стороны входа. Зловещий  гул,  раздавшийся  в  ответ  на  эти
удары, ясно показал  капитану  Дальгетти,  что  по  обеим  сторонам  прохода
установлены пушки, направленные на галерею, где они только что прошли,  хотя
амбразуры, через которые в случае надобности мог быть открыт огонь,  были  с
внешней стороны тщательно прикрыты камнями и дерном.  Поднявшись  по  второй
лестнице внутри скалы, капитан Дальгетти и сэр  Дункан  вновь  оказались  на
открытой площадке и пошли по галерее, которую легко  можно  было  обстрелять
ружейным огнем или пушками в том случае, если бы кто-либо, пришедший сюда  с
враждебными намерениями, дерзнул продвинуться дальше. Третья лестница, также
высеченная в скале, но  без  верхнего  перекрытия,  привела  их  наконец  на
батарею, расположенную у подножия башни. Эта последняя лестница  была  также
очень узкая и крутая, и, не говоря о том, что ее можно было легко обстрелять
сверху, одного-двух отважных бойцов, вооруженных пиками или  секирами,  было
бы вполне достаточно, чтобы защитить проход против сотни осаждающих; ибо  на
ступеньках лестницы два человека не смогли бы  поместиться  рядом,  а  самая
лестница не была ограждена перилами со стороны  отвесной  скалы,  у  подошвы
которой с грохотом разбивались волны морского  прибоя.  Словом,  для  защиты
этой древней кельтской крепости были приняты  такие  решительные  меры,  что
человек со слабыми нервами и  подверженный  головокружениям  лишь  с  трудом
проник бы в замок, даже если  бы  обитатели  не  оказали  ему  ни  малейшего
сопротивления.
   Капитан Дальгетти,  старый,  испытанный  воин,  не  был  подвержен  такой
слабости и, едва вступив во двор замка, начал клясться всеми святыми, что из
всех мест, какие ему довелось защищать во время его многочисленных  походов,
укрепления замка сэра Дункана больше всего  напоминают  знаменитую  крепость
Шпандау в  Бранденбургской  Марке.  Однако  он  неодобрительно  отозвался  о
расположении пушек и заметил, что "если орудия, как галки или морские чайки,
торчат на самой вершине утеса,  они  больше  оглушают  своим  шумом,  нежели
наносят чувствительный урон врагу".
   Сэр Дункан, ничего не отвечая, повел капитана в замок. Вход  в  него  был
защищен  подъемной  решеткой  и  окованной  железом  дубовой  дверью,  между
которыми оставалось пустое пространство в толщину стены.
   Войдя в зал, стены которого были увешаны  гобеленами,  капитан  Дальгетти
продолжал выражать свое неодобрение. Однако он тотчас умолк, увидев на столе
превосходный завтрак, и с  жадностью  набросился  на  еду.  Насытившись,  он
обошел весь зал и, заглядывая поочередно в каждое окно,  тщательно  осмотрел
местность вокруг замка. Затем он возвратился к своему креслу,  развалился  в
нем и,  вытянув  ногу,  стал  похлопывать  хлыстом  по  высокой  ботфорте  с
развязностью плохо воспитанного человека, разыгрывающего непринужденность  в
высшем обществе. Тут он снова принялся излагать свое непрошеное мнение.
   - Видите ли, сэр Дункан, - начал он,  -  ваш  дом,  несомненно,  укреплен
совсем недурно, однако, на взгляд опытного воина, все же нельзя сказать, что
он выдержит длительную осаду. Ибо, сэр Дункан, если позволите обратить  ваше
внимание, со стороны суши над вашим домом возвышается или господствует,  как
говорим мы, военные, вон тот кругленький холм, на котором  неприятель  может
установить такую батарею пушек, что вам  волей-неволей  через  сорок  восемь
часов придется капитулировать, если только бог не сотворит для вас чудо.
   - Здесь нет дорог, по которым можно было  бы  подвезти  пушки  для  осады
Арденвора, -  сухо  ответил  сэр  Дункан.  -  Мой  замок  окружен  топями  и
непроходимыми болотами, и даже вы со своим конем не проберетесь  иначе,  как
по узким тропинкам, которые можно заградить в течение нескольких часов.
   - Вам угодно так думать, сэр Дункан, - возразил капитан, - но мы, военные
люди, полагаем, что там, где есть морской берег, есть  и  свободный  доступ:
когда нельзя подвезти пушки и боевые припасы сухим путем, их легко доставить
морем к тому месту, где их нужно пустить в ход. Нет  такого  замка,  как  бы
надежно ни было его местоположение, который мог бы  считаться  неуязвимым  -
вернее сказать, неприступным. И  я  заверяю  вас,  сэр  Дункан,  что  бывали
случаи, когда  двадцать  пять  человек  благодаря  дерзкому  и  неожиданному
нападению брали с бою крепость,  защищенную  не  хуже  вашего  Арденвора,  и
убивали, захватывали в плен или  задерживали  в  качестве  заложников  целый
гарнизон, вдесятеро превышавший их численностью.
   Невзирая на светское воспитание  и  умение  скрывать  свои  чувства,  сэр
Дункан был все же явно уязвлен и раздосадован замечаниями,  которые  капитан
Дальгетти высказывал с простодушной важностью, избрав предметом беседы такую
область, в которой считал себя способным блеснуть и, как говорится, "оказать
свое слово", нимало не думая о том, приятно это хозяину или нет.
   - Вам незачем объяснять мне, капитан Дальгетти,  -  произнес  сэр  Дункан
несколько раздраженным тоном, что крепость может быть взята приступом,  если
ее недостаточно доблестно защищают  или  защитники  ее  захвачены  врасплох.
Надеюсь, что моему скромному жилищу не грозит ни то, ни другое, даже если бы
сам капитан Дальгетти вздумал осаждать его.
   - И все же, сэр Дункан, - не унимался разошедшийся вояка, - я по-дружески
советовал бы вам возвести форт на том холме и выкопать за ним  глубокий  ров
или траншею, что нетрудно сделать,  заставив  работать  окрестных  крестьян;
доблестный Густав Адольф столь же  часто  воевал  лопатой  и  заступом,  как
копьем, мечом и мушкетом. Мой совет вам также - укрепить упомянутый форт  не
только рвом или канавой, но и частоколом, так называемым палисадом. Тут  сэр
Дункан, окончательно выведенный из терпения, покинул комнату; но неугомонный
капитан последовал за ним до дверей и, возвышая голос по мере того, как  его
хозяин удалялся, продолжал разглагольствовать, пока тот еще мог его слышать:
   - А этот частокол, или палисад, следует искусно  соорудить  с  выходящими
внутрь углами и  бойницами  или  зубцами  для  стрелков,  так  что  если  бы
неприятель... Ах он, невежа! Северный дикарь! Все они надуты, как павлины, и
упрямы, как козлы... Упустить такой случай, когда он мог превратить, хоть  и
не по всем правилам военного искусства, свой дом в неприступную крепость,  о
которую любая осаждающая армия обломала бы себе зубы!  Однако,  -  продолжал
капитан, высунувшись в окно и глядя вниз, на полоску земли у подножия скалы,
- я вижу, что они благополучно доставили Густава на берег. Славный мой конь!
Я бы узнал его гордо вскинутую голову среди целого эскадрона! Я должен пойти
взглянуть, как они его устроят.
   Но едва он вышел во двор и стал спускаться по лестнице, ведущей  к  морю,
как двое  часовых,  скрестив  свои  секиры,  дали  понять,  что  ему  грозит
опасность.
   - Черт побери! - воскликнул воин. - Ведь я не знаю пароля. А  объясняться
с ними на их тарабарском наречии я не мог бы даже под страхом смерти.
   - Я вас выручу,  капитан  Дальгетти,  -  произнес  сэр  Дункан,  который,
появившись неизвестно откуда, вновь приблизился к нему. - Мы вместе пойдем и
посмотрим, как там устроили вашего любимца.
   С этими словами сэр Дункан повел капитана Дальгетти вниз  по  лестнице  к
берегу моря; обогнув утес, они очутились перед конюшнями и прочими  службами
замка, приютившимися  за  выступом  скалы.  Тут  капитан  Дальгетти  обратил
внимание на то, что со стороны  суши  замок  был  огражден  глубоким  горным
ущельем, частично созданным природой, частично искусственно  углубленным,  и
доступ в замок через него был возможен только по подъемному мосту.
   И все же, несмотря на то, что сэр Дункан с торжествующим видом указал ему
на  эти  надежные  меры  защиты,  капитан  Дальгетти  продолжал  твердить  о
необходимости возвести форт на холме Драмснэб  -  круглой  возвышенности  на
восток от замка, ибо оттуда замок мог  быть  осыпан  градом  пушечных  ядер,
начиненных  огнем  по  способу,  изобретенному  польским  королем   Стефаном
Баторием. Благодаря  своей  остроумной  выдумке  этот  монарх  до  основания
разрушил великий город Москву - столицу Московии. Правда, капитан  Дальгетти
признался, что сам никогда не видел этого новшества, но тут же добавил,  что
"с превеликим удовольствием посмотрел бы, как действуют  такие  ядра  против
замка Арденвор или какой-либо иной  крепости".  При  этом  он  заметил,  что
"столь интересный опыт не может не  порадовать  каждого  истинного  любителя
военного искусства".
   Сэру Дункану Кэмбелу удалось наконец отвлечь капитана Дальгетти от  этого
разговора тем, что он привел его в конюшню, где разрешил ему по собственному
усмотрению позаботиться о Густаве. После того как это было самым  тщательным
образом исполнено, капитан Дальгетти выразил желание возвратиться  в  замок,
заметив, что время до обеда, который, по его  расчетам,  должен  быть  подан
около полудня, он намерен употребить на  чистку  своих  доспехов,  несколько
потускневших от морского воздуха, ибо он опасается, как бы неопрятный вид не
уронил его в глазах Мак-Каллумора.
   На обратном пути в замок капитан Дальгетти не преминул предостеречь  сэра
Дункана Кэмбела от великого ущерба, который тот может понести при  внезапном
нападении неприятеля, если его  лошади,  рогатый  скот  и  амбары  с  хлебом
окажутся  отрезанными  и  уничтоженными.  Поэтому  он   снова   настоятельно
советовал ему возвести форт на холме, носящем название Драмснэб, и предлагал
свои дружеские услуги для составления плана. В ответ на все его бескорыстные
советы  сэр  Дункан  удовольствовался  тем,  что,  приведя  своего  гостя  в
предназначенную для него комнату, сообщил, что звон колокола известит его  о
времени обеда.

Глава 11

   Так это, Болдвин, замок твой?
   Печально
   Флаг траурный над башней он
   Простер,
   Вспененных вод сверканье помрачая.
   Когда бы жил я здесь, смотрел
   На мглу,
   Которая пятнает лик природы,
   И слушал чаек крик и ропот волн -
   Я б лучше быть хотел в лачуге
   Жалкой
   Под ненадежным кровом бедняка.
   Браун

   Доблестный ритмейстер охотно посвятил бы свой досуг изучению окрестностей
замка сэра Дункана, дабы воочию убедиться в степени его  неприступности.  Но
дюжий часовой с секирой в руках, поставленный у дверей его  комнаты,  весьма
выразительным жестом дал ему понять, что он  находится  как  бы  в  почетном
плену.
   "Странное дело, - думал про себя Дальгетти, - как хорошо эти дикари знают
правила военной тактики.  Кто  бы  мог  ожидать,  что  им  известен  принцип
великого и божественного Густава Адольфа, считавшего, что парламентер должен
быть наполовину посланником, наполовину лазутчиком?"
   Покончив с чисткой своего оружия, Дальгетти спокойно уселся  в  кресло  и
занялся вычислением тех сумм,  которые  он  получит  в  конце  шестимесячной
кампании, если ему будут платить по полталера в сутки. Решив эту задачу,  он
приступил к извлечению квадратного корня из  двух  тысяч,  чтобы  вычислить,
поскольку человек нужно ставить в шеренгу, чтобы построить полк в каре.
   Его математические выкладки были прерваны  веселым  трезвоном  обеденного
колокола, и  тот  самый  горец,  который  только  что  исполнял  обязанности
часового, теперь, в роли  церемониймейстера,  ввел  его  в  зал,  где  стол,
накрытый на четыре прибора, являл все признаки  шотландского  хлебосольства.
Сэр Дункан вошел  в  зал,  ведя  под  руку  свою  супругу  высокую  увядшую,
печальную женщину в  глубоком  трауре.  За  ними  следовал  пресвитерианский
пастор в женевской мантии и черной шелковой шапочке, так плотно сидевшей  на
его коротко остриженных волосах, что их почти не было видно, вследствие чего
открытые торчащие уши казались чрезмерно большими. Такова  была  безобразная
мода того времени, отчасти послужившая поводом к презрительным  прозвищам  -
круглоголовые, лопоухие псы и тому подобное, которыми надменные  приверженцы
короля щедро награждали своих политических врагов.
   Сэр Дункан представил своего гостя жене, которая ответила на его  военное
приветствие строгим и молчаливым  поклоном,  и  трудно  было  решить,  какое
чувство - гордость или печаль -  преобладало  в  этом  движении.  Священник,
которому был затем представлен капитан, бросил на него  взгляд,  исполненный
недоброжелательства и любопытства.
   Капитан, привыкший к худшему обхождению, к тому же со стороны лиц гораздо
более опасных, не обратил  особого  внимания  на  косые  взгляды  хозяйки  и
пастора и  всей  душой  устремился  к  громадному  блюду  вареной  говядины,
дымившемуся на другом конце стола. Но атаку - как  выразился  бы  капитан  -
пришлось отложить до окончания весьма длинной молитвы, после  каждого  стиха
которой Дальгетти хватался за нож и вилку, словно за  копье  или  мушкет  во
время  наступления,  и  вновь  принужден  был  нехотя  опускать  их,   когда
велеречивый пастор начинал новый стих молитвы.  Сэр  Дункан  слушал  молитву
вполне  благопристойно,  хотя  ходили  слухи,  будто  он   присоединился   к
сторонникам  ковенанта  скорее  из  преданности  своему  вождю,  нежели   из
искренней приверженности к свободе или пресвитерианству.  Зато  супруга  его
слушала молитву с чувством глубокого благоговения.
   Обед прошел в  почти  монашеском  молчании.  Капитан  Дальгетти  не  имел
обыкновения пускаться в разговоры, пока его рот был занят более существенным
делом; сэр  Дункан  не  проронил  ни  слова,  а  его  супруга  лишь  изредка