у или монарху, которые ему платят, независимо от того,  за  правое
или не правое дело они сражаются и каково их  личное  отношение  к  той  или
другой из враждующих сторон. Вот какую суровую оценку дает  Гроций  подобным
людям: "Nullum vitae genus  est  improbius,  quam  eorum,  qui  sine  causae
respectu mer-cede conducti, militant" <Нет более бесчестного  образа  жизни,
чем у воюющих ради платы, без уважения к делу, которому они служат (лат).>.
   Для этих наемников, как и для захудалых дворян,  которые  делили  с  ними
командные  должности  и  легко  перенимали  их  убеждения,  успех  недавнего
кратковременного вторжения в Англию в 1641 году был  достаточным  основанием
желать повторения столь выгодного похода. Хорошее жалованье и вольный постой
в Англии оставили глубокий след  в  памяти  этих  искателей  приключений,  и
надежда на контрибуцию в размере восьмисот пятидесяти  фунтов  стерлингов  в
день оказывала на них более сильное воздействие,  нежели  любые  соображения
государственного или нравственного порядка.
   Но  если  войско  стремилось  в  Англию,  охваченное  жаждой  наживы,  то
большинство шотландского народа воодушевляло нечто другое. Споров - и устных
и на бумаге - относительно формы церковной власти было так много,  что  этот
вопрос  занимал  умы  гораздо  сильнее,   нежели   догматы   протестантского
вероучения, признаваемые  и  той  и  другой  стороной.  Наиболее  ревностные
приверженцы епископальной  церкви  и  сторонники  пресвитерианства  в  своей
нетерпимости  не  уступали  папистам,  и  ни  те,  ни  другие  не  допускали
возможности  спасения  вне  лона  своей  церкви.  Тщетны  были  все  попытки
разъяснить этим фанатикам, что если бы создатель  христианской  веры  считал
какую-либо форму церковной власти необходимой для  спасения  души,  об  этом
было бы сказано в евангелии с такой  же  точностью,  как  в  книгах  Ветхого
завета. Обе партии продолжали стоять на своем с таким  ожесточением,  словно
указания самого неба подтверждали их  правоту.  Епископ  Лод  в  дни  своего
могущества сам подлил  масла  в  огонь,  попытавшись  навязать  шотландскому
народу  церковные  обряды,   чуждые   его   духу   и   традициям.   Успешное
противодействие  этим  попыткам  и  установление  пресвитерианской  религии,
естественно, усилили приверженность к ней всего  народа,  видевшего  в  этой
победе свое, народное, торжество. Лига и ковенант,  признанный  большинством
шотландцев и затем силой меча введенный  во  всем  шотландском  королевстве,
имели своей главной целью  учреждение  догматов  пресвитерианской  церкви  и
разгром еретиков и вероотступников;  добившись  в  своей  стране  водворения
этого "златого светильника",  шотландцы  возымели  великодушное  и  братское
намерение воздвигнуть подобный же в Англии. Они предполагали, что это  легко
осуществить, если послать  на  помощь  английскому  парламенту  значительный
отряд шотландского войска. В то  время  в  английском  парламенте  оппозицию
возглавляла многочисленная и могущественная партия пресвитериан,  тогда  как
индепенденты и прочие сектанты, которые впоследствии, при Кромвеле,  взялись
за меч и свергли власть пресвитериан как в Шотландии, так и в самой  Англии,
- предпочитали пока тайно выжидать  под  защитой  более  могучей  и  богатой
партии. Поэтому введение единой  религии  и  единой  церкви  в  Англии  и  в
Шотландии казалось делом столь же благим, сколь и желательным.
   Прославленный сэр Генри Вэйн, уполномоченный  вести  переговоры  о  союзе
между Англией и Шотландией, понял, какое огромное влияние эта приманка имела
на  умы  шотландцев;  будучи  сам   ревностным   индепендентом,   он   сумел
одновременно и возбудить и обмануть пламенные надежды пресвитериан, взяв  на
себя обязательство преобразовать англиканскую церковь "согласно слову  божию
и сообразно устройству наилучших реформированных церквей". Ослепленные своим
фанатизмом, не питая и тени  сомнения  в  Jus  divinum  <Божественном  праве
(лат.).> своих церковных установлений и не допуская  мысли,  чтобы  подобные
сомнения могли явиться у  кого  бы  то  ни  было,  шотландский  парламент  и
шотландская церковь решили, что под этими словами  подразумевается  не  "что
иное, как  введение  пресвитерианства.  Они  продолжали  пребывать  в  своем
заблуждении до тех пор, пока сектанты, не нуждаясь более  в  их  помощи,  не
дали  им  понять,  что  эти  слова  могут  быть  истолкованы  и   в   пользу
индепендентства и любого иного вероучения, лишь бы  власть  имущие  признали
его "согласным со словом божиим и сообразным с  устройством  реформированных
церквей".   Столь   же   неприятно   поразило   обманутых   шотландцев    то
обстоятельство, что английские сектанты  стремились  к  свержению  монархии,
тогда как  шотландцы  намеревались  только  ограничить  королевскую  власть,
отнюдь не упраздняя самого престола. Однако в этом отношении  они  поступили
как те неосторожные врачи, которые в начале болезни пичкают своего  пациента
таким множеством лекарств, что доводят его до полного истощения,  когда  уже
никакие средства не в состоянии вернуть ему силы.
   Но эти события в то время были еще делом будущего. Пока  что  шотландский
парламент  считал  свое  соглашение  с  Англией  справедливым,  разумным   и
благочестивым, и  военные  действия,  предпринятые  им,  развивались  весьма
успешно.  После  соединения  шотландского  войска  с  войсками  Ферфакса   и
Манчестера парламентская армия осадила Йорк и дала решительное сражение  при
Марстонмуре, в котором  принц  Руперт  и  маркиз  Ньюкаслский  были  разбиты
наголову. Правда, в этой победе на долю шотландских союзников выпало  меньше
славы, нежели  того  могли  бы  пожелать  их  соотечественники.  Шотландская
конница под предводительством Дэвида  Лесли  сражалась  храбро  и  разделила
честь победы с отрядом индепендентов, дравшихся  под  началом  Кромвеля;  но
престарелый граф Ливен, один  из  шотландских  генералов,  сильным  натиском
принца Руперта был обращен в бегство и находился уже на расстоянии  тридцати
миль от поля битвы на пути в Шотландию, когда до него дошла весть о том, что
парламентские войска одержали блестящую и полную победу.
   Отправка армии в  помощь  английским  пресвитерианам  для  похода  против
короля, ослабив мощь шотландского парламента, способствовала волнениям среди
противников пресвитерианства, о чем мы упомянули в начале этой главы.

Глава 2

   Достала мать для сына еле-еле
   Лишь латы мужа вместо колыбели.
   Под лязг их ржавый погружаясь
   В сон.
   На жесткость лат не жаловался он.
   Во сне пройдя войны грядущей беды,
   Проснувшись, он уж дрался
   До победы.
   Холл, "Сатиры"

   Однажды поздним летним вечером, в те  тревожные  времена,  о  которых  мы
только что говорили, хорошо вооруженный  молодой  человек,  видимо  знатного
рода, верхом на добром коне медленно поднимался  по  одному  из  тех  крутых
ущелий, которые соединяют горную Шотландию с равнинами  Пертшира  <Некоторое
представление о нем можно себе составить по  живописному  ущелью  Лени  близ
Каллендера, в графстве Ментейт. (Прим. автора.)>. Его сопровождало двое слуг
- один из них вел в поводу  навьюченную  лошадь.  Некоторое  время  путникам
пришлось ехать  вдоль  берега  горного  озера,  в  глубоких  водах  которого
отражались багряные лучи заходящего солнца. Неровная тропинка, по которой не
без труда продвигались всадники, то пряталась в чаще старых берез  и  дубов,
то вилась по краю обрыва, под выступами могучих скал. В  иных  местах  горы,
окаймлявшие северный берег живописного озера, возвышались сплошной, но менее
отвесной стеной, и склоны их были покрыты темно-пурпуровым ковром вереска. В
мирные  времена  столь  романтичный  пейзаж  имел  бы,  несомненно,  большую
прелесть  в  глазах  путника;  но  тот,  кому  приходится  путешествовать  в
исполненные тревог и сомнений дни,  мало  обращает  внимания  на  живописные
картины природы.
   Там, где лесная тропинка расширялась, знатный всадник ехал рядом с  одним
или обоими своими слугами и вел с ними серьезную беседу: сословные  различия
легко стираются  между  людьми,  когда  они  подвергаются  общей  опасности.
Предметом беседы служили намерения  предводителей  кланов,  населяющих  этот
дикий  край,  и  вероятность   их   участия   в   предстоящих   политических
столкновениях.
   Путешественники не проехали  и  половины  путл  вдоль  озера,  и  молодой
вельможа только что указал своим спутникам вправо,  на  крутой  подъем,  где
дорога, оставляя в стороне берег, сворачивала в  ущелье,  -  как  вдруг  они
увидели одинокого всадника, ехавшего прямо навстречу им.  Отблеск  солнечных
лучей на его шлеме и латах свидетельствовал о том, что незнакомец  в  полном
вооружении, и наши путники не могли пропустить его мимо, не допросив.
   - Надо узнать, кто  он  такой  и  куда  направляется,  -  сказал  молодой
вельможа.
   Пришпорив коня, он поскакал впереди своих слуг  так  быстро,  как  только
позволяла неровная дорога, к месту, где тропинка, пролегающая вдоль  берега,
пересекалась дорогой, ведущей  к  ущелью;  тем  самым  он  лишил  незнакомца
возможности свернуть в сторону и избегнуть встречи с ним.
   Одинокий всадник, заметив  скачущих  к  нему  трех  верховых,  тоже  было
прибавил шагу, но, увидев,  что  те  остановились  и,  выстроившись  в  ряд,
преградили ему дорогу, - осадил коня и стал  медленно  продвигаться  вперед,
так что обе стороны имели полную  возможность  хорошенько  рассмотреть  друг
друга. Под незнакомцем была прекрасная  лошадь,  отлично  приспособленная  к
военной службе и тяжести, которую ей приходилось нести; всадник же  сидел  в
своем боевом седле так уверенно, словно никогда не покидал  его.  На  голове
всадника красовался блестящий стальной шлем с плюмажем, на груди  -  плотный
панцирь, непроницаемый для мушкетных пуль, спина была  защищена  кирасой  из
более легкой  стали.  Эти  доспехи  вместе  со  стальными  рукавицами  и  со
стальными же нарукавниками, доходившими до самого локтя, были надеты  поверх
кожаного камзола.
   Впереди,  на  луке  седла,  была  укреплена  пара  пистолетов,   размером
значительно  больше  обыкновенных;  они  имели  около  двух  футов  длины  и
заряжались пулями весом  в  одну  двадцатую  фунта.  На  кожаном  с  широкой
серебряной пряжкой поясе всадника слева висел  длинный  обоюдоострый  меч  с
прочной рукояткой и лезвием, рассчитанным на то, чтобы и pv-бить  и  колоть;
справа был прицеплен кинжал дюймов восемнадцати длиной; за спиной,  на  двух
перевязях крест-накрест, висели мушкетон  и  патронташ  с  пулями.  Стальные
набедренники, спускавшиеся до самого верха высоченных  ботфортов,  завершали
полное боевое вооружение кавалериста того времени.
   Наружность самого незнакомца вполне соответствовала его боевым  доспехам,
с которыми он, по-видимому, давно свыкся.  Он  был  выше  среднего  роста  и
достаточно  крепкого  сложения,  чтобы  свободно  выносить  тяжесть   своего
наступательного и оборонительного оружия. На вид ему было за  сорок,  и  вся
его внешность изобличала в нем человека решительного, воина,  закаленного  в
боях, оставивших на его теле немало рубцов и шрамов.
   Шагах в тридцати от группы всадников он остановил коня и  приподнялся  на
стременах,  видимо  стараясь  угадать   намерения   противника;   передвинув
мушкетон, он взял его в правую руку,  готовясь  пустить  в  ход,  если  того
потребуют обстоятельства. Во всех отношениях,  кроме  численности,  он  имел
явное  преимущество  перед  теми,  кто,   по-видимому,   возымел   намерение
преградить ему  дорогу.  Правда,  предводитель  маленького  отряда  ехал  на
прекрасном коне и был одет в богато расшитый кожаный  камзол  -  полувоенную
одежду того времени; но на его слугах  были  лишь  простые,  из  домотканого
сукна, куртки, которые едва ли могли защитить их от удара меча,  нанесенного
крепкой рукой. К тому же никто из них не имел при себе иного  оружия,  кроме
палаша и пистолетов, без которых благородные господа, как и их слуги,  редко
пускались в путь в те тревожные времена.
   С минуту обе стороны внимательно  присматривались  друг  к  другу;  затем
молодой вельможа задал вопрос, обычный для  того  времени  в  устах  каждого
путника при встрече с незнакомцем:
   - Вы за кого?
   - Сначала вы сами мне скажите, за  кого  вы?  -  отвечал  воин.  -  Более
сильная сторона должна высказываться первой.
   - Мы за бога и за короля Карла, -  отвечал  молодой  вельможа.  -  Теперь
объявите свою партию, раз уж вы знаете нашу.
   - Я за бога и за свое знамя, - отвечал всадник.
   - За какое знамя? - спросил предводитель маленького отряда. - Кавалер или
круглоголовый? За короля или за ковенант?
   - Скажу вам по чести, сэр, - отвечал воин, - мне не хотелось бы  говорить
вам не правду, ибо это недостойно дворянина и воина. Но, чтобы  ответить  на
ваш вопрос вполне искренне, я должен раньше сам решить, к какой  из  партий,
ныне враждующих между собой, я примкну окончательно, а этого я еще  не  могу
сказать с уверенностью.
   - Я полагаю, - сказал молодой вельможа, - что, когда речь идет о верности
престолу и религии, ни один дворянин, ни один честный человек не может долго
колебаться в выборе партии.
   - Поистине, сэр, - возразил воин, - если вы  это  говорите  с  намерением
оскорбить меня, задеть мою честь  или  благородное  происхождение,  то  я  с
радостью приму ваш вызов и готов сразиться один против вас троих. Но если вы
просто желаете вступить со  мной  в  логические  рассуждения,  каковым  я  в
молодости обучался в эбердинском духовном училище, то я  готов  доказать  по
всем правилам логики, что, откладывая на время свое решение принять  ту  или
иную сторону в этих распрях, я поступаю  не  только  как  подобает  честному
человеку и дворянину, но и как  должен  поступить  человек  благоразумный  и
осторожный,  впитавший  с  юных  лет  мудрость  гуманитарных  наук  и  затем
удостоившийся чести воевать  под  знаменем  непобедимого  Северного  Льва  -
великого Густава Адольфа и многих других храбрых военачальников, как лютеран
и кальвинистов, так и папистов и арминиан.
   Переговорив со своими спутниками, молодой предводитель сказал:
   - Я охотно побеседую с  вами,  сэр,  относительно  столь  животрепещущего
вопроса и буду весьма рад, если мне удастся склонить вас в пользу того дела,
которому я сам служу. Сейчас я направляюсь к одному  из  своих  друзей,  дом
которого находится  примерно  в  трех  милях  отсюда;  если  вы  согласитесь
сопровождать меня, вы найдете там удобный ночлег. А наутро никто не помешает
вам продолжать путь, если вы не соизволите присоединиться к нам.
   - А кто может мне в этом поручиться? - спросил осторожный воин. - Человек
должен знать, с кем он имеет дело, иначе он легко может попасть впросак.
   - Я граф Ментейт, - отвечал молодой вельможа, -  и  я  надеюсь,  что  моя
честь может служить достаточной порукой.
   - Слову дворянина, носящего такое громкое имя, можно  верить,  -  отвечал
воин. Одним движением он перекинул  мушкетон  за  спину,  по-военному  отдал
честь молодому графу и, продолжая разговаривать, подъехал к  нему  ближе.  -
Надеюсь, - сказал он, - что мои собственные заверения в том, что я  останусь
добрым  товарищем  -  bon  camarado  -  вашей  светлости  как   при   мирных
обстоятельствах,  так  и  в  минуту  опасности,  не   будут   отвергнуты   с
пренебрежением  в  эти  тревожные  времена,  когда,  как  говорится,  голове
надежнее в стальном шлеме, нежели в мраморном дворце.
   - Уверяю вас, сэр, - отвечал лорд Ментейт, - что, глядя на вас, я  вполне
могу оценить, как приятно находиться под вашей охраной; но  я  надеюсь,  что
вам на сей раз не придется проявлять вашу  доблесть,  ибо  в  доме,  куда  я
намерен доставить вас, нас ожидает радушный  и  дружеский  прием  и  хороший
ночлег.
   - Хороший ночлег, милорд, всегда является желанным, - заметил воин,  -  и
выше его, пожалуй, можно поставить  только  хорошее  жалованье  или  хорошую
добычу, не говоря уже, конечно, о дворянской чести или выполнении  воинского
долга. И сказать по правде, милорд, ваше великодушное  предложение  мне  тем
более по сердцу, что я не знал, где мне с  моим  бедным  товарищем  (тут  он
потрепал по шее своего коня) найти пристанище на эту ночь.
   - В таком случае разрешите узнать, - спросил лорд  Ментейт,  -  кому  мне
посчастливилось служить квартирмейстером?
   - Извольте, милорд, -  отвечал  воин.  -  Мое  имя  -  Дальгетти,  Дугалд
Дальгетти, ритмейстер Дугалд  Дальгетти  из  Драмсуэкита,  к  услугам  вашей
светлости. Это имя вам  могло  встретиться  на  страницах  "Qallo  Belgicus"
<"Галло-Бельгийского листка" (лат.)>, или в "Шведском вестнике",  или,  если
вы читаете по-голландски, в "Fliegenden Мегсоеur" <"Летучем  Меркурии"  (гол
)>, издаваемом в Лейпциге. Родитель мой своей расточительностью  довел  наше
прекрасное родовое поместье до полного разорения, и к восемнадцати годам мне
больше ничего не оставалось, как переправить свою ученость, приобретенную  в
эбердинском духовном училище, свою благородную кровь и дворянское звание  да
пару здоровых рук и ног в Германию, чтобы в ратном  деле  искать  счастья  и
пробивать себе дорогу в жизнь. Да будет вам известно, милорд, что мои руки и
ноги пригодились мне куда более, нежели знатны" род и книжная премудрость. И
пришлось же мне потаскаться с пикой, когда я  служил  простым  солдатом  под
началом сэра Людовика Лесли! Тогда я так крепко  затвердил  воинский  устав,
что до самой смерти не забуду! Бывало, сэр, выстаиваешь в трескучий мороз по
восьми часов в сутки - с полудня до  восьми  часов  вечера  -  в  карауле  у
дворца, в полном вооружении в стальных латах, шлеме и рукавицах; и  все  это
лишь за то, что я, проболтав лишнюю минутку с квартирной  хозяйкой,  опоздал
на перекличку.
   - Однако, сэр, - возразил лорд Ментейт, - вам, без  сомнения,  доводилось
бывать и в жарком деле, а не только нести службу на морозе, как вы  изволите
рассказывать?
   - Об этом, милорд, мне самому не пристало говорить, но  тот,  кто  дрался
под Лейпцигом и под Лютценом, может сказать, что он побывал в бою; тот,  кто
был свидетелем взятия Франкфурта, Шпангейма, и Нюрнберга, и прочих  городов,
имеет кое-какое понятие об осадах, штурмах, атаках и вылазках.
   - Но ваши труды и ваши заслуги, сэр, были, без сомнения, должным  образом
вознаграждены повышением по службе.
   - Не скоро, милорд, не скоро! - отвечал Дальгетти. - Но по мере того  как
редели ряды наших славных соотечественников  и  старые  воины,  предводители
доблестных шотландских полков, слывших грозой  Германии,  погибали  один  за
другим - кто от чумы, кто на поле брани, - мы,  их  питомцы,  по  наследству
занимали освободившиеся  места.  Я,  сэр,  прослужил  шесть  лет  рядовым  в
дворянской роте и три года копьеносцем; от алебарды я отказался, считая  это
ниже своего дворянского достоинства, и, наконец, был произведен в прапорщики
лейб-гвардии королевской Черной конницы. После этого я  дослужился  до  чина
лейтенанта, а затем ритмейстера под начальством непобедимого монарха, оплота
протестантской веры. Северного Льва, грозы австрийцев, победоносного Густава
Адольфа.
   - Насколько  я  вас  понимаю,  капитан  Дальгетти...  Кажется,  этот  чин
соответствует иноземному званию ритмейстера?
   - Совершенно верно, - отвечал Дальгетти, - ритмейстер  означает  командир
отряда.
   - Так вот, - продолжал лорд Ментейт, - если я вас правильно понял, вы все
же оставили службу у этого великого государя?
   - После его смерти, - возразил Дальгетти,  -  только  после  его  смерти,
милорд, когда долг  уже  больше  не  удерживал  меня  в  рядах  его  войска.
Признаюсь вам откровенно, милорд, в этом войске было многое, что  не  так-то
легко переварить  благородному  воину.  Жалованье  ритмейстеру,  к  примеру,
полагается не бог весть  какое,  всего  каких-нибудь  шестьдесят  талеров  в
месяц; однако