╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
и чтобы он вдруг стал так
притеснять бедных! Деда его прозвали нечестивым лэрдом, но тот, хоть и
буйствовал изрядно, когда выпьет в компании, - а бывало это нередко, -
никогда бы себя таким позором не покрыл. Нет уж! В старом замке раньше камин
горел, словно костер, и на дворе у него не меньше бедняков собиралось кости
глодать, чем наверху дворян пировало. А леди в рождественский сочельник
каждый год нищим по двенадцати серебряных монет подавала в память двенадцати
апостолов. Говорили, что у папистов такой обычай есть; ну, господам нашим не
худо иной раз у этих папистов поучиться. Они помогали бедным не так, как
нынче водится, когда раз в неделю, в субботу, им сунут шестипенсовую
монетку, а все шесть дней только и знают что стегать, дубасить и давать
пинки".
Такие толки шли в каждом кабаке за кружкой пива, в трех-четырех милях
от Элленгауэна, что и составляло диаметр орбиты, главным светилом которой
являлся наш друг Годфри Бертрам, эсквайр, М. С. Еще больше развязались злые
языки, когда был изгнан цыганский табор, в течение многих лет
располагавшийся во владениях Элленгауэна, табор, с одной из представительниц
которого наш читатель уже немного знаком.
Глава 7
Сюда, вожди растрепанных полков,
Родня по крови. Вор - наш
Грозный вождь,
И все вы, как бы там вы ни звался -
Пройдоха, Пустомеля, Крыса, Конь,
Монах и Нищий, - все ко мне сюда!
"Куст нищего"
Хотя все знают, что представляют собой цыгане, некогда наводнявшие
большинство европейских стран, да и теперь еще в какой-то мере существующие
как самостоятельная народность, читатель простит меня, если я расскажу
немного об их положении в Шотландии.
Хорошо известно, что в прежние времена один из шотландских королей
признавал за цыганами право быть самостоятельным и независимым народом и что
впоследствии положение их ухудшилось с введением закона, который приравнивал
их к самым обыкновенным ворам и предписывал наказывать их наравне с теми.
Несмотря на строгость и этих и некоторых других законоположений, цыгане
благоденствовали среди бедствий, которыми была охвачена страна, и таборы их
получали значительные пополнения из числа тех, кого голод, угнетение или меч
войны лишали привычных средств к существованию. Благодаря этому притоку
новых людей цыгане в значительной мере утратили свои национальные
особенности и стали каким-то смешанным племенем, сочетавшим леность и
наклонность к воровству своих восточных предков с жестокостью, которую они,
возможно, переняли от влившихся в их ряды северян. Цыгане кочевали,
разделившись на отдельные группы, и у них были свои законы, по которым
каждый табор не должен был переходить границы определенного района. Малейшее
вторжение в пределы, установленные для другого табора, служило причиной
отчаянных схваток, в которых нередко проливалось много крови.
Некий Флетчер из Солтуна, человек патриотически настроенный, около
столетия тому назад так изобразил этих разбойников, что мои читатели, прочтя
его описание, будут, вероятно, изумлены:
"В Шотландии имеется сейчас (не считая множества бедных семейств,
живущих на скудное церковное подаяние, и других, страдающих различными
недугами от плохого питания) двести тысяч человек, занимающихся
попрошайничеством, и хотя число их, может быть, даже удвоилось из-за
страшного бедствия, постигшего теперь страну, в прежнее время тоже было
около сотни тысяч бродяг, которые жили, не только не признавая законов
государства и не подчиняясь им, но и не считаясь ни с какими божескими и
человеческими законами. Ни одному чиновнику не удалось увидеть, как умирают
эти несчастные и крестят ли они своих детей. Среди них часто происходили
убийства. Словом, мало того, что цыгане эти являются невыносимой обузой для
местных жителей (ибо этим последним приходится наделять хлебом пли другими
продуктами по меньшей мере человек сорок в день, чтобы только не
подвергнуться нападению с их стороны), они грабят еще и разных бедняков,
дома которых отстоят далеко от селений. В урожайные годы многие тысячи цыган
собираются в горах, где они пируют и бесчинствуют по несколько дней подряд,
а на всех свадьбах, похоронах, а также на ярмарках или других сборищах они
всегда тут как тут и, как мужчины, так и женщины, напиваются, ругаются,
богохульствуют и дерутся между собой".
Несмотря на то, что приведенный отрывок рисует картину весьма печальную
и даже такой ярый и красноречивый поборник свободы, как Флетчер,
единственным выходом из создавшегося положения считает введение системы
домашнего рабства, - само время, улучшившиеся условия жизни и укрепившиеся
законы постепенно ограничили распространение этого страшного зла. Шайки
цыган, бродяг или жестянщиков, как люди называли этих бандитов, стали менее
многочисленны, а некоторые из них и вовсе исчезли. Однако все же их осталось
немало, и, во всяком случае, достаточно, чтобы повергать местных жителей в
тревогу и навсегда лишить их покоя. Некоторые ремесла целиком перешли в руки
этих бродяг, особенно же изготовление деревянных тарелок, роговых ложек и
вся премудрость жестяного дела. К этому присоединилась еще и мелкая торговля
грубыми гончарными изделиями. Таковы были те видимые пути, которыми цыгане
добывали себе средства к существованию. У каждого табора обычно имелось
постоянное место сборищ, где на время цыгане разбивали лагерь; вблизи него
они воздерживались от грабежей. У них были свои способности и таланты,
которые делали их пребывание там желательным и даже полезным. Многие из них
были, например, хорошими музыкантами, и нередко оказывалось, что любимый
скрипач или волынщик целой округи был цыганом. Они искусно охотились на дичь
и на выдру и были хорошими рыболовами. Цыгане разводили самых лучших и самых
храбрых терьеров; иногда у них можно было купить хороших легавых. Зимою
женщины гадали, мужчины показывали фокусы, и все это часто помогало
скоротать какой-нибудь ненастный или просто скучный вечер в доме фермера. Их
дикий нрав и неукротимая гордость, с которой они презирали повседневный
труд, заставляли бояться их - и боязнь эта еще усиливалась оттого, что
бродяги эти были народом злопамятным и стоило кому-нибудь оскорбить их, как
ничто уже, ни страх, ни совесть, не могло удержать их от жестокой мести.
Одним словом, это были своего рода шотландские парии, жившие среди
европейских поселенцев наподобие каких-то диких индейцев, так что судить о
них приходилось тоже больше по их собственным обычаям, нравам и взглядам, не
причисляя их к цивилизованной части общества. Отдельные шайки цыган
существуют и поныне; тяготеют они по преимуществу к таким местам, откуда
легко бывает сбежать на незаселенные земли или в соседние владения. Да и
черты их характера не очень-то смягчились. Численность их, однако, настолько
уменьшилась, что вместо ста тысяч, как это выходило по подсчетам Флетчера,
во всей Шотландии теперь, пожалуй, не насчитать и пятисот цыган.
Табор, к которому принадлежала Мог Меррилиз, давно уже более или менее
оседло обосновался, насколько это вообще было возможно для цыган с их
привычкой к кочевой жизни, в узком ущелье на землях Элленгауэна. Там они
выстроили себе несколько хижин, привыкли называть их своим "убежищем" и,
возвращаясь с кочевья, не тревожимые никем, укрывались там, точь-в-точь как
воронье, рассевшееся вокруг них на старых ясенях. Они так давно здесь
поселились, что их считали в некотором роде собственниками жалких лачуг, в
которых они жили. Говорят, что еще в давние времена они отплачивали лэрду за
это покровительство, оказывая ему помощь на войне или, что чаще бывало,
принимая участие в нападениях на соседние земли, принадлежавшие баронетам, с
которыми лэрду случалось быть в ссоре. Впоследствии они стали оказывать
услуги более мирного характера. Женщины вязали перчатки для леди и теплое
белье для лэрда, которые торжественно вручались им на рождество. Старые
сивиллы благословляли брачную постель лэрда, когда он венчался, и колыбель,
когда на свет появлялся новорожденный. Мужчины склеивали для "ее милости"
разбитый фарфор и помогали лэрду на охоте, подрезали подъязычные уздечки
собакам и уши щенкам терьеров. Дети собирали орехи в лесу, клюкву на болотах
и грибы и несли все это в замок в виде дани. Такого рода добровольные услуги
и признание своей зависимости от лэрда в одних случаях вознаграждались его
заступничеством, в других - попустительством; иногда же, если обстоятельства
побуждали лэрда проявить щедрость, он угощал их остатками со своего стола,
пивом и водкой. Эти взаимные услуги, обмен которыми велся уже не менее двух
столетий, делали цыган, живших в Дернклю, своего рода привилегированными
обитателями поместья Элленгауэн. "Плуты" были добрыми приятелями лэрда, и он
считал бы себя обиженным, если бы его покровительства оказалось вдруг
недостаточно, чтобы защитить их от существующего закона и от местных его
ревнителей. Но этой дружбе скоро должен был прийти конец.
Дернклюйские цыгане заботились только о своей собственной братии, и их
нимало не тревожило, что судья слишком строго обходился со всеми прочими
бродягами и плутами. Они были уверены, что решимость лэрда изгнать всех
нищих и бродяг не касалась тех, которые обосновались на его собственной
территории и занимались своим ремеслом с его непосредственного согласия, то
ли высказанного вслух, то ли молчаливого, да и сам Бертрам не очень-то
торопился употребить недавно приобретенную им власть против этих старожилов
его владений. Обстоятельства, однако, его к этому принудили.
На одной из судебных сессий некий дворянин, принадлежавший к враждебной
лэрду партии, публично упрекнул нашего нового судью в том, что, проявляя
такое рвение к общественным делам и стремясь завоевать славу деятельного
судьи, он в то же время пригревает у себя табор отъявленных мошенников,
известных по всей стране, и разрешает им укрываться в расстоянии
какой-нибудь мили от своего замка. На это нечего было возразить, ибо факт
был слишком очевиден и хорошо всем известен. Лэрду пришлось проглотить эту
пилюлю, а по дороге домой он задумался над тем, как легче всего избавиться
от этих кочевников, которые вдруг так замарали его ничем не запятнанную
славу судьи. Едва он принял решение воспользоваться первым же поводом, чтобы
поссориться с дернклюйскими париями, как случай представился сам собой.
Как только Бертрам сделался блюстителем общественного порядка, он велел
починить и навесить ворота у входа в аллею, ведущую к замку. Раньше эти
ворота болтались на одной петле и постоянно оставались гостеприимно
отворенными; теперь же их навесили как следует и старательно покрасили. Лэрд
приказал также закрыть все бреши в изгороди столбами и хитро перевитым
кустарником. До этого маленькие цыганята забирались в сад искать птичьи
гнезда, старшие, проходя тем же садом, сокращали себе дорогу, а парни и
девушки любили устраивать там по вечерам свидания; все это раньше никому не
мешало, и на это не требовалось ничьего разрешения. Но этим блаженным дням
настал теперь конец, и грозная надпись на одной стороне ворот гласила: "Буду
наказывать, следуя законам (по ошибке было написано: "преследуя законом" -
l'un vaut bien 1'autre ), каждого, кто будет
пойман за оградой". С другой стороны для симметрии было помещено
предостережение, что расставлены силки и капканы такой страшной силы, что,
как говорилось в заглавной части объявления и как было отмечено
выразительным nota bene, "если кто попадется, так
и у лошади его все кости будут переломаны".
Невзирая на эти угрозы, шестеро цыганских мальчиков и девочек, уже не
очень маленьких, уселись верхом на новые ворота и стали качаться на них и
сплетать венки из цветов, нарванных, очевидно, по ту сторону ограды. Со всею
яростью, может быть, впрочем, напускной, которую он только был способен
проявить, лэрд приказал им слезть с ворот, но они не обратили на это ни
малейшего внимания. Тогда он начал стаскивать их, одного за другим, вниз;
они не давались, и каждый из этих крепких черномазых плутов вцеплялся что
было силы в ворота, а едва только его стаскивали на землю, как он взбирался
на них снова.
Тогда лэрд позвал на помощь слугу, угрюмого парня, который тут же
пустил в ход хлыст. Несколько взмахов хлыста разогнали всю ораву, и мирным
отношениям между замком Элленгауэн и дернклюйскими цыганами пришел конец.
Цыгане первое время никак не могли представить себе, что им и на самом
деле объявлена война, но потом они своими глазами увидели, что детей их
секут, если поймают за оградой замка, что ослов, оставленных на лугу или
даже, вопреки всем шоссейным законам, просто пасущихся около дороги,
забирают, что констебль начал наводить подробные справки о том, на какие
средства цыгане существуют, и выразил удивление, что эти люди спят целыми
днями в своих лачугах, а большую часть ночи пропадают неизвестно где.
Когда дело дошло до этого, цыгане уже без всяких колебаний решили
свести свои счеты с лэрдом. Они стали очищать курятники Элленгауэна, красть
развешенное для просушки белье, вылавливать рыбу в прудах, уводить собак,
подрезали немало молодых деревьев, а с иных содрали кору. Они причинили и
много других мелких неприятностей, и все это делалось преднамеренно, чтобы
досадить Бертраму. А в ответ только и сыпались беспощадные приказы:
выследить, разыскать, захватить, арестовать; и, несмотря на всю ловкость,
кое-кто из цыган не смог увильнуть от расплаты. Молодого, здорового парня,
который выходил иногда в море ловить рыбу, отдали в матросы, двух детей
крепко высекли, а старуху цыганку отправили в исправительный дом.
Однако цыгане и не подумали оставить свое насиженное место, да и
Бертраму не особенно хотелось, чтобы они лишились своего давнего "убежища",
и все эти мелкие враждебные действия, о которых мы говорили, продолжались в
течение нескольких месяцев, не усиливаясь, но и не ослабевая ни с той, ни с
другой стороны.
Глава 8
Так, сызмала воспитанный на ложе
Из шкуры барса, дикий краснокожий,
С тоскою увидав, как чужаки
Свой белый город строят у реки
В местах родных, - и хижину, и горы,
Г И вод Огайо тихие просторы
Бросает в гневе и в конце концов
Бежит куда-то прочь от пришлецов,
Все дальше в глушь, в нетронутые чащи
С их тьмою, с их прохладою живящей.
"Сцены детства"
Описывая начало и дальнейший ход этой маронской войны в Шотландии, мы
не должны упускать из виду, что годы шли своим чередом и что маленькому
Гарри Бертраму (одному из самых живых и резвых мальчуганов, которые
когда-либо размахивали деревянным мечом и щеголяли в картонном шлеме) скоро
уже должно было исполниться пять лет. Рано развившаяся природная смелость
сделала из него маленького путешественника. Он отлично знал каждый лужок и
каждую лощину в окрестностях Элленгауэна и мог рассказать на своем детском
языке, в каком овраге растут самые красивые цветы и в какой роще уже созрели
орехи. Он уже не раз пугал слуг, карабкаясь по развалинам старого замка, и
даже потихоньку убегал к цыганским хижинам.
Оттуда его обычно приводила домой Мег Меррилиз; хотя, после того как
племянника ее забрали в матросы, никакая сила не заставила бы ее прийти в
замок, неприязнь ее к лэрду не распространялась, по-видимому, на ребенка.
Напротив, она часто поджидала его где-нибудь, когда он гулял, пела ему
цыганские песни, катала его на своем осле и старалась сунуть ему в карман
кусок пряника или румяное яблоко. Многолетняя привязанность этой женщины к
семье лэрдов теперь, когда ее так грубо оттолкнули, не находила себе другого
исхода, и Мег как будто радовалась тому, что есть еще существо, на которое
она сможет излить всю теплоту этого чувства. Она сто раз повторяла, что юный
Гарри будет гордостью всего рода и что старый дуб не давал еще такого
отростка, начиная с самой смерти Артура Мак-Дингауэя, убитого в сражении при
Кровавой Бухте; теперешний же ствол этого рода годится только на то, чтобы
топить печи. Однажды, когда ребенок захворал, она просидела всю ночь под его
окном, напевая свои заклинания против болезни, и ничто не могло заставить ее
ни войти в дом, ни оставить свой пост до тех пор, пока она не узнала, что
опасность миновала.
Такая привязанность цыганки к ребенку стала казаться подозрительной, но
не самому лэрду, который вовсе не был склонен так поспешно подозревать людей
во всем дурном, а его жене, женщине слабой и недалекой. Сейчас она была на
последнем месяце второй беременности, и, так как сама она уже не могла
выходить, а нянька, которой был поручен ребенок, была молода и
легкомысленна, леди просила Домини Сэмсона присматривать за мальчиком во
время его прогулок. Домини любил своего маленького ученика и был в восторге,
оттого что сумел научить его читать по складам трехсложные слова. От одной
мысли о том, что это маленькое чудо могут украсть цыгане, подобно тому как
это случилось с Адамом Смитом,
ему становилось не по себе, и поэтому, хоть подобные прогулки и шли вразрез
со всеми его привычками, он с готовностью взялся сопровождать маленького
Гарри. Гуляя с ним, Домини ничего не стоило остановиться где-либо на дороге
и заняться решением математической задачи. При всем этом он, однако, не
спускал глаз с малютки, шалости которого не раз ставили его в весьма
затруднительное положение. Два раза за бедным учителем гналась бодливая
корова; однажды, переходя по камням ручей, он споткнулся и упал в воду; еще
как-то, пытаясь сорвать для будущего лэрда водяную лилию, он увяз по пояс в
Лохендском болоте. Деревенские женщины, которые на этот раз выручили Домина
из беды, пришли к убеждению, что "огородное пугало, и то лучше бы о ребенке
позаботилось", но наш добрый Домини сносил все свои злоключения с
непоколебимой серьезностью и с невозмутимым спокойствием. Слово
"у-ди-ви-тель-но!" было по-прежнему единственным восклицанием, когда-либо
срывавшимся с уст этого терпеливого человека.
Лэрд к тому времени решился раз и навсегда покончить с обитателями
Дернклю. Старые слуги, узнав об этом, только качали головой; даже Домини
Сэмсон, и тот осмелился высказать вслух свое неодобрение. Но так как оно
было выражено загадочными словами: "Ne moveas Camerinam", то Бертрам не понял ни намека, ни языка, на котором это
было сказано, и изгнание цыган начало осуществляться по всем правилам
закона. Явившийся для этой цели чиновник пометил двери каждой хижины мелом в
знак тоге?, что они должны быть очищены к определенному сроку. И все же
цыгане ре проявляли ни малейшего желания подчиниться этому решению и уйти.
Наконец роковой день святого Мартина настал, и началось насильственное
выселение. Хорошо вооруженный полицейский отряд, вполне достаточный, чтобы
сделать всякое сопротивление бесполезным, приказал всем цыганам выбраться не
позднее чем к полудню, а так как они не повиновались, полицейские начали
срывать с домов кровли, ломать окна и двери. Это был самый решительный и
верный способ выселения, который и до сих пор еще применяется в некоторых
отдаленных частях Шотландии, когда владелец отказывается покинуть дом.
Цыгане первое время глядели на все это ра
╧Ёшъы■ўхэш 