╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
"Ричард II"
Едва только лодка, на которой отправился наш достойный капитан,
доставила его на судно, там начали поднимать паруса, и люгер стал готовиться
к отплытию. После трех пушечных выстрелов в честь замка Элленгауэн он
помчался на всех парусах, гонимый ветром, который уносил его все дальше от
берега.
- Ну, ну, - сказал лэрд, подойдя к Мэннерингу, которого он давно уже
искал. - Вот они: глядите, как они идут, наши контрабандисты, - капитан Дирк
Хаттерайк на своей "Юнгфрау Хагенслапен", полуголландец, полумэнец,
получерт. Выставляйте бушприт, ставьте грот-марселя, брамселя, бом-брамселя
и трюмселя и утекайте! А там догоняй кто может! Этот молодец, мистер
Мэннеринг, гроза всех таможенных крейсеров. Они ничего не могут с ним
поделать, он каждый раз или чем-нибудь насолит им, или просто от них
уйдет... Да, кстати, насчет таможни, я пришел звать вас на завтрак и угощу
вас чаем, тем самым, который...
Мэннеринг между тем заметил, что в потоке слов, хлынувшем из уст
мистера Бертрама, мысли все каким-то странным образом цеплялись одна за
другую.
Как нижутся жемчужинки на нить,
И поэтому, пока их поток не унес его собеседника еще дальше от
первоначального предмета их разговора, он вернулся к нему, начав, со своей
стороны, расспрашивать о Дирке Хаттерайке.
- О, это.., это да, ничего, негодяй известный. Никто с ним не хочет
связываться: это контрабандист - когда душки лежат балластом, капер и даже
пират - когда они подняты наверх. Таможенным с ним просто сладу нет, ни один
рэмзейский бандит им столько хлопот не причинил, сколько он.
- Но послушайте, сэр, если он на самом деле такой, то почему же он
заходит покровительство и защиту здесь на берегу?
- А вот почему, мистер Мэннеринг: людям нужны чай и водка, а сюда они
таким путем только и попадают, да и рассчитываться за них с ним легко -
возьмет да подкатит бочку-другую или фунтов двенадцать чаю к вам домой
притащит; а свяжитесь только с Данкеном Роббом, кипплтринганским купцом, так
он вам такой счет к рождеству преподнесет, что и не выговоришь, и плати ему
не иначе как наличными или вексель выдавай, да срок чтоб покороче был. А
Хаттерайк - тот и досками, и лесом, и ячменем берет, ну, словом, что только
у кого есть. Я вам насчет этого интересную историю расскажу. Жил тут
когда-то лэрд Гадженфорд, у него много кур было, ну, знаете, таких, которыми
фермеры расплачиваются со своим хозяином... Ко мне так всегда попадают самые
тощие - бабушка Финнистон прислала мне на прошлой неделе трех, так на них и
глядеть-то страшно, а ведь у нее двенадцать мер посеяно на корм; супруг ее
Данкен Финнистон - тот, который умер (мы все умрем, мистер Мэннеринг, этого
нам не миновать)... Ну, а пока что давайте не терять времени и жить -
завтрак на столе, и Домини приготовился уже читать молитву.
Домини действительно прочел молитву, и длиной своей она превзошла все
речения, какие он произносил до сих пор в присутствии Мэннеринга. Чай,
привезенный, вне всякого сомнения, капитаном Хаттерайком, Мэннеринг
похвалил. Тем не менее он все же очень вежливо заметил, как опасно бывает
оказывать поддержку таким отчаянным лицам, как этот капитан.
- Если бы это еще было с ведома таможенных, тогда другое дело...
- Ах, что толку в этих таможенных, - мистер Бертрам не способен был
мыслить отвлеченно, и его представление о таможне сводилось к разным
чиновникам, смотрителям, сборщикам и контролерам, которых ему случалось
знать лично, - эти таможенники сами пусть за себя думают, нечего им помогать
- к тому же они могут и солдат себе на помощь взять, а что до
справедливости, то вы удивитесь, мистер Мэннеринг, тому, что я вам сейчас
скажу, но, знаете, я ведь не состою мировым судьей.
Мэннеринг изобразил на лице то удивление, которого от него ждали, но в
глубине души подумал, что досточтимые судьи не очень-то много потеряли,
оттого что добродушный лэрд перестал принадлежать к их числу. Бертрам напал
сейчас на одну из своих любимых тем и продолжал с большим увлечением
говорить о том, что у него наболело.
- Нет, сэр, имени Годфри Бертрама Элленгауэна нет в списке судей нашего
графства, хотя нет, пожалуй, ни одного самого захудалого пахаря, которому не
приходилось бы ездить четыре раза в год на заседания и приписывать к своему
имени букв М. С. Я очень хорошо знаю, кому я этим обязан. Перед последними
выборами сэр Томас Киттлкорт заявил, что сживет меня со свету, если я не
стану на его сторону; а так как я решил подать голос за кровного
родственника, за троюродного брата моего, лэрда Бэлраддери, то они исключили
меня из списка землевладельцев, и вот начались новые выборы кандидатов в
судьи, а меня там и нет! И они еще утверждают, что произошло это потому, что
я позволил Дэвиду Мак-Гаффогу, констеблю, писать исполнительные листы и
вести дела, как ему вздумается, будто я кукла какая! В этом нет ни слова
правды; за всю мою жизнь я выдал только семь исполнительных листов, и все-то
до единого писал Домини, и если бы не это злополучное дело с Сонди
Мак-Грутаром, которого констебли заперли на двое или трое суток.., там вон,
в старом замке, покамест не представился случай отправить его в тюрьму
графства... Мне ведь все это не дешево обошлось. Но я знаю, чего хочет сэр
Томас, точно такая же штука была и с местом в Килмагердлской церкви... Разве
я не больше имел права сидеть там на передней скамье, прямо против
священника, чем Мак-Кроски из Криохстона, сын церковного старосты
Мак-Кроски, самого простого дамфризского ткача.
Мэннеринг согласился с лэрдом, что все эти претензии были справедливы.
- Да к тому же, мистер Мэннеринг, здесь была еще целая история с
дорогой и с пограничной плотиной... И, поверьте, все это дело рук сэра
Томаса, и я прямо сказал, что знаю, откуда ветер дует, пусть как хотят
понимают. Стал бы разве кто-нибудь из дворян проводить дорогу прямо через
угол плотины и отрезать, как мой управляющий правильно заметил, целых
пол-акра отличного пастбища? Да еще тут было дело, когда выбирали сборщика
податей...
- Само собой разумеется, сэр, тяжело встречать невнимание к себе в
местах, где, судя по размерам владений, предки ваши занимали такое видное
положение.
- Совершенно верно, мистер Мэннеринг, я человек простой и не
особенно-то обращаю на это внимание; надо сказать, я просто забываю об этом.
Но послушали бы вы, что мой отец рассказывал, какие прежде битвы вели
Мак-Дингауэи, которые и есть теперешние Бертрамы, с ирландцами и здешними
горцами, теми, что приезжали в своих повозках из Илэя и Кентайра, да как они
в святую землю ходили, в Иерусалим и в Иерихон, со всем своим кланом... Уж
лучше бы они поехали куда-нибудь на Ямайку, как дядюшка сэра Томаса
Киттлкорта!.. Да еще как они привезли домой разные реликвии, вроде тех, что
у католиков, и знамя, там вон, на чердаке оно. Если бы они привозили вместо
этого побольше муската и рома, дела наши были бы теперь в лучшем положении.
А что до старого дома Киттлкорта, так его и сравнить нельзя с замком
Элленгауэнов, там, наверно, и сорока футов нет в длину... Но вы ничего не
едите, мистер Мэннеринг, вы и к мясу даже не притронулись. Не угодно ли
семги? Эту рыбу вот Джон Хей поймал, уже больше трех недель, у нас на реке,
за Хемпсидским бродом...
Вначале, когда лэрд был еще охвачен порывом негодования, ему
приходилось держаться какого-то одного предмета разговора, теперь же он
снова перешел к своей бессвязной болтовне. Благодаря этому у Мэннеринга
оказалось много свободного времени, чтобы подумать обо всех отрицательных
сторонах того положения, которое еще час тому назад казалось ему достойным
зависти. Перед ним был помещик, лучшим качеством которого было его полнейшее
добродушие; и что же, этот человек втихомолку раздражался и ворчал на
других, причем из-за сущих пустяков, которые и в сравнение не могли идти с
настоящим жизненным горем. Но провидение справедливо. Тем, кто на пути своем
не встречает больших потрясении, достаются мелкие неприятности, которые в
такой же мере нарушают их душевный покой. Каждому из читателей случалось,
вероятно, наблюдать, как ни природное спокойствие, ни мудрость,
приобретенная в жизни, не избавляют провинциальных дворян от огорчений,
связанных с выборами, судебными сессиями и собраниями доверенных лиц.
Мэннеринг, которого интересовали обычаи и нравы страны, воспользовался
тем, что добрейший мистер Бертрам прервал на мгновение поток своих излияний,
чтобы осведомиться, чего же капитан Хаттерайк так настойчиво добивался от
цыганки.
- Да, должно быть, просил ее благословить корабль. Надо вам сказать,
мистер Мэннеринг, что эти вольные купцы, которых закон именует
контрабандистами, обходятся совсем без религии, но зато полны суеверий. И у
них в ходу множество разных заклинаний, заговоров - словом, всякого вздора.
- Суета! - заметил Домини. - И еще хуже: тут сам дьявол руку приложил.
Заклинания, заговоры и амулеты - это все его принадлежности, это самые
отборные стрелы из колчана Аваддона.
- Помолчите лучше, Домини, никогда вы другим ничего сказать не дадите.
(Заметим, кстати, что это были первые слова, сказанные нашим бедным учителем
за целое утро, если не считать молитвы перед завтраком.) Мистер Мэннеринг
из-за вас и слова не может вымолвить! Итак, мистер Мэннеринг, раз уж речь
зашла об астрономии, заклинаниях и тому подобных вещах, скажите, удалось ли
вам заняться тем, о чем мы с вами говорили вчера вечером?
- Я начинаю думать, мистер Бертрам, так же, как и ваш почтенный друг,
что я играл в опасную игру, и хоть ни вы, ни я и ни один из здравомыслящих
людей не станет верить предсказаниям астрологии, иногда все где случалось,
что попытки узнать будущее, предпринятые ради шутки, имели потом глубокое и
неблагоприятное влияние на поступки и характеры людей; поэтому я бы очень
хотел, чтобы вы избавили меня от необходимости отвечать сейчас на ваш
вопрос.
Само собой разумеется, что такой уклончивый ответ только разжег
любопытство лэрда. Мэннеринг, однако, решил не подвергать ребенка всем
неприятностям, которые могли осложнить его жизнь, если бы отец узнал о
грозившей ему опасности. Поэтому он передал Бертраму гороскоп в запечатанном
конверте, прося его не срывать печать, раньше чем не пройдет пять лет и не
минует ноябрь последнего года. По истечении этого срока он разрешал вскрыть
конверт, считая, что если первый роковой период окончится для ребенка
благополучно, то остальным предсказаниям верить никто не будет. Бертрам
охотно обещал ему поступить в точности, как он просил, а Мэннеринг, дабы
утвердить его в этом решении, намекнул еще, что в противном случае ребенка
неминуемо постигнет беда. Оставшаяся часть дня, которую Мэннеринг, по
просьбе Бертрама, провел в Элленгауэне, не ознаменовалась никакими
событиями, а на следующее утро наш путешественник сел на коня, любезно
попрощался с гостеприимным хозяином и его неизменным собеседником, пожелал
еще раз всего наилучшего семье лэрда, а потом, поворотив коня в сторону
Англии, скрылся от взоров обитателей Элленгауэна. Он скроется также и от
взоров наших читателей, чтобы появиться снова уже в другой, более поздний
период своей жизни, о котором и будет идти речь в нашем рассказе.
Глава 6
...А вот судья.
Он пузо отрастил на каплунах.
Суровый взгляд, седая борода
И ворохи готовых назиданий, -
Чтоб роль свою играть.
"Как это вам понравится?"
Когда миссис Бертрам поправилась уже настолько, что ей можно было
рассказать обо всем, что произошло за время ее болезни, комната ее просто
гудела от всевозможных толков о красавце студенте из Оксфорда, предсказавшем
по звездам судьбу молодого лэрда, - "да благословит господь этого молодого
красавчика!" Много говорилось о внешности, голосе и манерах гостя, не забыли
также и о его коне, об узде, седле и стременах. Все это вместе взятое
произвело сильное впечатление на миссис Бертрам, так как леди эта была не в
малой степени суеверна.
Как только она смогла взяться за работу, она первым делом сшила
маленький бархатный мешочек для хранения гороскопа, переданного ей лэрдом.
Ей, очень хотелось сорвать печать, но суеверие оказалось сильнее, чем
любопытство, и у нее хватило духу обернуть конверт двумя листами пергамента,
чтобы не повредить печать, и сшить эти листы. Потом она положила все в
бархатный мешочек и повесила в виде талисмана ребенку на шею; таким образом
она и решила хранить его, пока не настанет пора удовлетворить ее
любопытство.
Отец же решил сделать все от него зависящее для того, чтобы мальчик мог
получить хорошее образование, и так как предполагалось начать его обучение с
самого раннего возраста, то Домини Сэмсона без особого труда уговорили
отказаться от своей должности сельского учителя и переехать на постоянное
жительство в замок, причем жалованье ему назначили меньше того, которое
получал лакей. За это скудное вознаграждение Домини согласился передать
будущему лэрду Элленгауэну все те знания, которые у него были, и все
светские манеры, которых у него, сказать по правде, вовсе не было, но об
отсутствии которых он так и не догадывался. Это, впрочем, было и в интересах
самого лэрда, так как он приобретал тем самым постоянного слушателя,
которому мог рассказывать с глазу на глаз все свои истории и к тому же
свободно подшучивать над ним при гостях.
Года через четыре после этого в графстве, где находился замок
Элленгауэн, произошли большие перемены.
Наблюдавшие за ходом событий давно уже считали, что в стране готовится
смена министерства. И в конце концов, после соответственного количества
надежд, опасений и отсрочек, после слухов, как достоверных, так порой и не
очень-то достоверных или даже совсем недостоверных, после многочисленных
пирушек в клубах, за которыми одни кричали "да здравствует такой-то", а
другие - "долой такого-то", после разных поездок верхом и в каретах, после
всяких адресов и протестов, после подачи голосов "за" и "против", -
последний удар был нанесен, министерство пало, а за ним, как и следовало
ожидать, был распущен парламент.
Сэр Томас Киттлкорт, подобно другим членам парламента, оказавшимся в
одинаковом положении с ним, примчался на почтовых в свое графство, но
встретил там довольно холодный прием. Он был сторонником прежнего
правительства, а друзья вновь сформированного уже деятельно собирали голоса
в пользу Джона Фезерхеда, эсквайра, у которого были самые лучшие борзые
собаки и самые замечательные конюшни в целом графстве. В числе
присоединившихся к этому движению был некий Гилберт Глоссин, писец в *** и
доверенный лэрда Элленгауэна. Этот достойный джентльмен, очевидно, или
получил в свое время отказ в какой-либо просьбе от бывшего члена парламента,
или, что столь же вероятно, сумел добиться через его посредство всего, что
ему могло тогда понадобиться, и в силу этого ожидал для себя новых благ
только от другой партии. У Глоссина был один голос по имению Элленгауэн, а
теперь он решил помочь своему патрону получить еще один голос - он не
сомневался в том, что Бертрам примкнет к той же стороне. Он без труда убедил
Элленгауэна, что для него будет выгодно стать во главе как можно большего
числа избирателей, и немедленно начал набирать голоса по способу, известному
каждому шотландскому законоведу. Способ этот состоял в том, что большое
поместье разделялось на более мелкие участки, причем фиктивные владельцы их
получали избирательные права. Баронство было так обширно, что, урезав и
сократив один участок, увеличив за его счет другой и создавая новоиспеченных
лэрдов во всех владениях, полученных Бертрамом от короля, они в решающий
день возглавили целый десяток новых фиктивных избирателей. Это мощное
подкрепление и решило исход борьбы, который без этого был бы сомнителен.
Лэрд и его доверенный разделили выпавшую им честь, награда же досталась
исключительно последнему. Гилберт Глоссин был назначен секретарем местного
суда, а имя Годфри Бертрама было внесено в новый список судей сразу же после
первого заседания парламента.
Это было пределом всех мечтаний нашего честолюбивого Бертрама, и вовсе
не потому, что ему по душе были хлопоты и ответственность, связанные с
должностью судьи. Нет, ему казалось, что он заслужил право получить эту
почетную должность и что до этого она ускользала от него исключительно по
вине злонамеренных людей. Но существует старая и верная шотландская
пословица: что они уже
не могли отделаться от этих привычек; они действительно до такой степени
потеряли способность к какому бы то ни было труду, что превратились, по их
собственному выражению, в людей, которым каждый добрый христианин должен
помогать. Всем известный нищий, который уже лет двадцать регулярно обходил
соседние поместья и которого принимали там скорее как смиренного гостя, чем
как назойливого попрошайку, был отправлен в ближайший работный дом. Дряхлая
старуха, которую все время перетаскивали на носилках из дома в дом и
которую, как стершуюся монету, каждый старался поскорее сбыть другому,
причем она требовала носильщиков едва ли не громче, чем требуют почтовых
лошадей, - и та не миновала этой плачевной участи. Дурачок Джок,
полуидиот-полуплут, который уже добрых полвека служил забавой всем
подрастающим поколениям мальчишек, был заключен в местную тюрьму, где,
лишенный солнца и воздуха, единственного, чему он мог еще радоваться в
жизни, заболел и через шесть месяцев умер. Старый матрос, который столько
времени оглашал прокопченные стены кухонь песнями о капитане Уорде и о
храбром адмирале Бенбоу, был изгнан из пределов графства за то только, что
будто бы говорил с сильным ирландским акцентом. Усердие нового судьи в деле
управления местной полицией дошло до того, что он запретил даже приезжать в
графство бродячим торговцам, которые до этого появлялись там ежегодно.
Все это не могло пройти незамеченным и не вызвать нареканий. Сами-то мы
ведь не из дерева и не из камня, и то, что стало для нас любимым и
привычным, нельзя отодрать так легко и безболезненно, как мох или старую
кору. Жене фермера было не по себе оттого, что она не знала, что творится на
свете, а может быть и оттого, что она лишилась удовольствия раздавать
милостыню в виде пригоршней овсяной муки нищим, которые приносили ей
новости. В хозяйстве всегда чего-то недоставало из-за того, что торговцы
перестали ходить со своими товарами по домам. Дети лишены были игрушек и
лакомств, молодым женщинам не хватало булавок, лент, гребней и новых
песенок, а старухи не могли уже, как прежде, менять яйца на соль и на
нюхательный или курительный табак. Все эти перемены вызвали недовольство не
в меру ретивым лэрдом Элленгауэном, и недовольство это стало тем более явным
оттого, что прежде он пользовался такой любовью. Даже древность его рода
стала доводом против него. "Не беда, если это делает какой-нибудь Гринсайд,
или Бернвил, или Вьюфорт, - говорили люди, - они ведь здесь совсем недавно,
но Элленгауэн! Это имя испокон века славится,
╧Ёшъы■ўхэш 